Пророк польского народа

Адама Мицкевича называют великим национальным поэтом в Польше, Литве и Белоруссии. Хотя он родился и прожил значительную часть жизни на территории Российской империи, но в России «своим» его не признают – да и вряд ли того захотел бы сам Мицкевич, поскольку независимость Польши от России была одной из главных тем его творчества. Но в определенном смысле к списку родин поэта можно добавить не существовавший уже и еще в его время Израиль.

Адам Бернард Мицкевич родился 24 декабря 1798 года в фольварке Заосье Новогрудского уезда Литовской губернии. Это была территория, отошедшая тремя годами ранее к Российской империи при очередном разделе Польши. Новорожденный был крещен 12 февраля 1799 года в фарном костеле города Новогрудка. Казалось бы, при чем здесь евреи? Ну, не считая того, что из 1500 жителей Новогрудка в те времена примерно каждый второй был евреем.

По свидетельству представителя знатного польского рода Ксаверия Браницкого, много общавшегося с поэтом, Мицкевич неоднократно говорил ему следующее: «Мой отец из мазуров (население одной из исторических областей Польши. – Прим. ред.), мать моя, Маевска, из выкрестов. Так что я наполовину лях, наполовину израэлит, чем горжусь». Профессор Калифонийского университета Роман Коропецкий, автор единственной биографии Мицкевича на английском языке, утверждает в своей книге, что ему не удалось найти никаких документальных доказательств того, что мать поэта, Барбара Маевска, имела отношение к известному роду Маевских – последователей Якова Франка, создателя еврейской миссионерской секты. Массовое крещение евреев-последователей Франка произошло в 1759 году. Барбара Маевска, мать поэта, родилась восемь лет спустя.

Русская поэтесса Каролина Павлова, урожденная Яниш, которую Мицкевич во время своего пребывания в Москве обучал польскому языку и даже, по некоторым сведениям, сделал ей предложение, уже после смерти поэта сказала: «Мицкевич был евреем». Впрочем, известно это с чужих слов – немецкого биографа и мемуариста Карла Августа Варнхагена фон Энзе.

В свою очередь, Зыгмунт Красинский – в Польше его принято считать одним из трех величайших поэтов-романтиков, наряду с Мицкевичем и Юлиушем Словацким – в своих утверждениях пошёл еще дальше: «Мицкевич – настоящий еврей. Знаете ли вы, что его мать-еврейка крестилась прежде, чем выйти замуж за его отца? Вот чем объясняются его интересы: каббала, Талмуд, Давид». Но и у Красинского не было документальных свидетельств.

Забавный случай, впрочем, никак не доказывающий наличие у Адама Мицкевича еврейских предков, описан в письме одного брата поэта, Александра, другому – Францишеку. Однажды в дом Мицкевичей пришла женщина по фамилии Давыдкова, которая обычно бывает еврейской, и заявила детям: «Я ваша бабка». «Только не моя», – сказал ей Адам.

***

Естественно, что вопрос о еврейских корнях Мицкевича в Польше не самая популярная тема, скорее даже – не самая приятная. Поэтому мало кто из исследователей занимался этим вопросом всерьез. Документов, касающихся личной жизни поэта, дошло до наших дней крайне мало. Но некоторые литературоведы, включая упомянутого выше профессора Коропецкого, сходятся на том, что у Мицкевича был явный «еврейский комплекс». А следы этих сомнений и метаний, поисков истины и веры можно увидеть в творчестве Мицкевича – благо, стихи и поэмы дошли до наших дней в гораздо лучшей сохранности, чем письма и дневники родных.

Жизнь и творчество Адама Мицкевича можно разделить на два периода, границу между которыми проложило Польское восстание 1830-1831 годов. До были – школа, Виленский университет, работа учителем, полугодовое заключение в тюрьме за участие в деятельности общества филоматов – тайного просветительского объединения студентов. Мицкевич был выпущен из тюрьмы под залог, но отправлен в изгнание в «далекие от Польши губернии России». Был в Санкт-Петербурге, Москве, Крыму, Одессе. Общался с Пушкиным и подружился с будущими декабристами. А в 1829-м навсегда покидает и Россию, и Польшу и уезжает в Европу, откуда ему не суждено вернуться уже никогда.

Еще в России в 1825 году Мицкевич пишет стихотворение «Блоха и раввин»:

Независимо от содержания возникает вопрос: а какое вообще дело крещеному католику Мицкевичу до раввинов?

Но уже дальше, в стихах, написанных Мицкевичем в эмиграции, подобных нападок мы больше не встретим. Наоборот. В 1832-1834 годах, сразу после поражения Польского восстания, Мицкевич пишет в Париже свою знаменитую эпическую поэму «Пан Тадеуш, или Последний наезд на Литву. Шляхетская история 1811-1812 годов в двенадцати книгах, писанная стихами». Это одновременно польский и «Евгений Онегин», и «Дон Кихот», и «Ромео и Джульетта», а если судить по объему – то и «Илиада» с «Махабхаратой». Одна из главных сюжетных линий – конфликт двух шляхетских семейств – Горешков и Соплиц, заканчивающийся примирением и свадьбой их представителей – Тадеуша и Зоси. А на этом фоне – конфликт двух миров: патриархальной шляхетской Польши, застывшей во времени, и цивилизации прогресса, врывающейся в старый мир буквально с боями – вместе с польской дивизией генерала Домбровского, сражавшейся в составе армии Наполеона.

В старом мире из эпоса слова не выкинешь, мифы должны жить вечно, шляхта верит в кровавый навет: во время разгрома Зося кричит, «как дитя, которое евреи колют иголками». Но один из самых ярких представителей нового мира, как ни удивительно для поэзии той эпохи, – еврей, корчмарь Янкель. Вот как Мицкевич описывает его корчму:

В рассказе о корчме упоминаются субботние свечи и тфилин. Сам Янкель содержит корчму, в которой вся округа отмечает праздники и свадьбы. Янкель у поэта – верный, честный, «в расчете строг он, зато обманут не был им никто». Еще Янкель – талантливый музыкант, причем редкой специализации – цимбалист. Как не увидеть тут намека на царя Давида? Еврейская символика в «Пане Тадеуше» есть не только на земле, но и на небе. Созвездие Большая Медведица называется Давидовой колесницей, а созвездие Дракона оказывается библейским Левиафаном – о чем становится известно «от старых литвинов, узнавших о том у раввинов». И, наконец, уже на свадьбе Тадеуша и Зоси корчмарь Янкель в присутствии самого генерала Домбровского, играя на цимбалах, поет о трагическом прошлом и свободном будущем Польши. Еврей-трактирщик – один из излюбленных персонажей антисемитов в ту эпоху – и вдруг положительный и всеми уважаемый герой! И это в книге ведущего польского поэта! Какой другой автор написал что-либо подобное в 1834 году?

В год выхода в свет «Пана Тадеуша» в жизни Мицкевича происходит еще одно судьбоносное событие: 22 июля он женится на Целине Шимановской, дочери знаменитой польской пианистки и композитора Марии-Агате Шимановской, урожденной Воловской. Если принадлежность матери Мицкевича к евреям-франкистам вызывает сомнения, то в случае с его женой никаких сомнений уже нет. Братья Воловские, которых до крещения звали Шломо и Элиша Шор, были не просто франкистами, они были ближайшими приближенными, «апостолами» лжемессии. Жена Мицкевича приходилась правнучкой Элише Шору. Известно также, что выкресты-франкисты предпочитали вступать в брак с другими франкистами или просто выкрестами – так поступать завещал своим последователям Яков Франк. Потому брак Мицкевича с Шимановской убедил многих во мнении, что сам поэт связан с еврейством.

Свадьба меж тем была стремительной и тайной: ближайшие друзья поэта узнали о ней лишь накануне, и Мицкевич просил всех держать грядущее событие в секрете. Невеста прибыла из Варшавы в Париж незадолго до церемонии. И лишь две недели спустя Мицкевич написал брату: «У меня неожиданные новости: я женат. Моя жена Целина Шимановская – дочь деятельницы искусства, умершей в Санкт-Петербурге. Я встречал ее, когда она была ребенком. Она подросла, потеряла родителей и вызвана мной – приехать и разделить мою неясную судьбу».

Многие представители польской эмиграции в Париже отзывались о семье Шимановских не как о франкистах, а как о евреях. В своих мемуарах доктор Станислав Моравский писал, что ему как-то предложили брачный союз с Казимирой Воловской, приходившейся тётей жене Мицкевича, на что он ответил, что «согласился бы обзавестись подобными родственниками, только когда Ротшильды купят Святую землю».

За 20 лет совместной жизни у Мицкевичей родилось шестеро детей, но брак их сложно было назвать счастливым. В 1838 году, после рождения сына Владислава, у Целины случается первый серьезный приступ психической болезни. В конце того же года Мицкевич покушается на самоубийство, что вряд ли свидетельствует о психическом здоровье его самого. Тем временем болезнь жены обостряется, и её приходится поместить в психиатрическую лечебницу.

В 1840 году в Коллеж де Франс создается кафедра славянской литературы – первая подобная кафедра в Западной Европе. Возглавить ее было предложено Мицкевичу. Ходили слухи, что его назначению поспособствовал журналист-выкрест Леон Фоше, сделавший впоследствии блестящую политическую карьеру, венцом которой стал пост премьер-министра Франции. Говорили, что и тут без франкистов не обошлось: якобы жена Фоше, Александрина, также была родственницей жены Мицкевича, ее двоюродной сестрой, а в юности даже жила с ней в одной комнате в доме семьи Воловских. Впрочем, возможно, эти слухи распространяли менее удачливые кандидаты на должность заведующего кафедрой.

***

30 июля 1841 года в квартиру Мицкевичей без приглашения явился Анджей Товяньский – мистик мессианского склада, самопровозглашенный пророк и апостол, создатель собственной секты «Круг Божьего Дела». Он сделал вид, что не знает ни о болезни Целины, ни даже о том, что Мицкевич женат. Подробности его разговора с поэтом неизвестны, но десять дней спустя, не слушая рекомендаций врачей, Мицкевич забрал жену из психиатрической клиники домой. В квартире в тот момент были Товяньский и еще несколько человек. Вот как один из свидетелей описывает то, что потом произошло: «Лицо Целины было бело как мел, взгляд остекленевший, у нее был сильный приступ болезни. Товяньский подошел к ней, взял за руку, произнес несколько слов так тихо, что я их не расслышал. Мадмуазель Целина упала на колени, а когда встала, то начала обнимать мужа и детей».

Три года спустя Мицкевич рассказывал собратьям по «Кругу», что исцеление жены было связано с ее еврейским происхождением: «В каждом народе кроются свои чувства, и они выражаются по-разному. Душу еврея нельзя тронуть никем, кроме Иеговы. Когда Учитель излечил безумие Целины несколькими словами, сказанными властным голосом, она пришла в себя и сказала: “Моисей взошел на гору и заговорил”. Ее израильскую душу тронула сила и голос могущества Моисеева». А один из свидетелей исцеления утверждал, что первые слова после излечения Целина произнесла по-немецки – и сразу же появилась версия, что это был не немецкий, а идиш. Только ли чудесное исцеление жены было причиной, что Адам Мицкевич стал приверженцем секты Товяньского – сказать сложно, но после этого еврейская тема приобрела для поэта особую важность.

Товяньский учил, что «есть три избранных народа – евреи, французы и поляки. Душу поляка можно тронуть только через Христа, француза – через Наполеона, еврей же прислушается только к Иегове». Евреев Товяньский называл старшими детьми Бога.

В 1846 году Целина посетила Товяньского в Швейцарии. Конрад Горский, один из сподвижников Товяньского, вспоминая об этом визите, пишет: «Единственной новинкой стал сильный акцент на уникальной моральной ответственности Целины, ложащейся на нее в силу ее еврейского происхождения. Мы знаем, какое огромное значение Учитель придает словам “Израиль” и “Израэлиты” – синонимам б-гоизбранного народа и его миссии указывать путь».

И хотя Мицкевича «Учитель» «назначил» главным пророком славян, Адама не покидали мысли о евреях. Вот, например, какие слова слышат студенты на его лекциях по славянской литературе: «Мессианизм один может решить самый важный и самый старый из всех вопросов – еврейский вопрос. Недаром евреи избрали своим отечеством Польшу. Будучи самым духовным народом на земном шаре, способным понять, что есть наиболее возвышенного в человечестве, но остановленным в своем развитии и бессильным исполнить свою задачу, он, этот разжалованный народ, не перестает надеяться на пришествие мессии, и эта надежда, вероятно, не могла не оказать влияния на характер польского мессианизма. Подобно тому, как некоторые польские писатели со временем будут включены в число чешских, придунайских или русских писателей, так есть и те, которые по характеру своих сочинений займут свое место рядом с еврейскими поэтами. Напрасно до сих пор старались заинтересовать еврейский народ в польском вопросе, суля ему собственность и материальное благосостояние. Как может Израиль забыть бедствия и продать всё свое славное прошлое за клочок земли? И каким несчастьем было бы для мира, если б этот народ, единственный остаток древних народов, никогда не сомневающийся в Провидении, впал в вероотступничество!»

В 1848 году Мицкевич пишет проект будущей польской Конституции, который предусматривает уравнивание евреев с поляками во всех гражданских правах. Одно из главных впечатлений от поездки в Рим – об этом Мицкевич пишет другу – изображение «канделябра из Иерусалима» (то есть меноры) на Триумфальной арке Тита. А брошенные кем-то в разговоре слова «грязные евреи» приводят поэта в ярость. Польский поэт Юзеф Богдан Залеский 3 августа 1851 года после совместного ужина с Мицкевичем записывает в дневнике: «Он рассказывал интересные вещи о франкистах, с которыми контактирует через жену. Они сильно изменились со времен Франка, но сохранили традицию его пророчеств о будущем Польши».

В еще одном эпическом произведении Мицкевича – «Дзяды» – содержится пророчество о пришествии нового мессии – спасителя Польши. Этот мессия – «сын матери-иностранки, в его жилах течет кровь героев древности». Но спаситель в Польшу времен Мицкевича не пришел. В 1855 году умерла Целина, и Мицкевич, бросив детей в Париже, уехал в Стамбул организовывать военный легион для борьбы за польскую независимость, где вскорости заболел и умер. Его прах был перевезён в Польшу только 35 лет спустя.