Настоящие индейцы

К перекрестку подкатили двое хабадников на роликовых коньках. Оба были в традиционных черных костюмах и широкополых шляпах.

– Что? – переспросила тетя Лора, отходя от окна. Она присела за стол, попутно включив электрический чайник. – Видела я ли еврея-индейца?

Племянник оторвался от планшета и заинтересованно ждал ответа.

– Почему ты спрашиваешь? – спохватилась она.

– Читаю в «Википедии» статью про еврея, который стал вождем индейского племени, – объяснил Ромка. – У тебя был приятель еврей-китаец, я знаю. Может, и индеец есть?

– Многообразие еврейского народа, – в глазах тети Лоры зажглись веселые огоньки. – Напротив нас жил дядя Миша. Это еще в Минске было. Сестра его Руфь после концлагеря с ума сошла…

Ромка отрицательно помотал головой: «Нет, не помню».

– Его звали Моисей, но после войны он записался Михаилом. Вечно сидел на крыльце своего дома в майке, из которой пробивался седой пух, и читал газеты. У него скамеечка специальная была, таскал с собой, если шел к соседям играть в подкидного. Как-то заснул на солнце, а когда проснулся, на лице яичницу можно было жарить. Настоящий Бешеный Бык, истинный краснокожий, только без перьев и мокасин, но с металлическими зубами и татуировкой якоря на запястье. Тетя Софа сделала ему боевую раскраску из кефирчика, чтоб не так пекло.

Племянник рассмеялся.

– Обыкновенный ашкеназ, просто сгорел. А настоящего еврея-индейца не знаешь?

Чайник зашумел, тетя Лора открыла крышку и, обнаружив, что мало воды, долила из пластиковой бутылки.

– Еще была одна, – продолжила она воспоминания, – Тонька Белая Лошадь звали…

– Скво? – удивился Ромка, но она не услышала или сделала вид, что не услышала.

– Метр восемьдесят ростом и широченная в плечах, как мужик. Мама ее была совсем невзрачная женщина, работала в ателье закройщицей, отца никто не видел. Тонька всем рассказывала, что служит на Крайнем Севере капитаном ледокола.

Ромка на секунду отвлекся, увидев, что хабадники развернули плакат. На нем был написан интернет-адрес вэб-камеры в их бруклинской штаб-квартире.

– Их компания обычно стояла на проспекте, там, где сейчас «Макдоналдс». Все в расклешенных джинсах и расписанных майках, с волосами до плеч. Грудь у Белой Лошади была плоская, челюсть тяжелая, как у американского полицейского, так что ее не только со спины можно было принять за парня. Проходящий мимо дурак в кургузом пиджачке, брюках, заправленных в кирзачи, задел ее плечом. Белая Лошадь повернулась и вежливо попросила, чтобы осторожнее был. На понятном ему языке, конечно. У него глаза чуть не выпали на асфальт: «Ой, тетка! Я думал – ты парень! Дай цигарэточку закурить!» «Не дай, а дайте. Дайте, пожалуйста!» – ответила она и демонстративно отвернулась. А дурак возьми и заори на весь проспект: «Ты че? Цигарэточку ей жалко! Жидовка!» Она вспыхнула как спичка, выпрыгнула из своих сабо…

– Что такое сабо? – перебил племянник.

– Туфли голландские из дерева, сантиметров пять платформа, очень модные были тогда. Белая Лошадь взяла эту туфлю в руку и врезала дураку прямо по лбу, – тетя Лора ударила пустой пластиковой бутылкой по столу. – Точно такой звук был. Дурак рот раскрыл и внутрь своего пиджака, как стоял, так с открытым ртом и сложился.

В комнате наступила тишина. Тетя Лора продолжала плавать в конце семидесятых.

– А что с ней потом стало? – спросил Ромка.

– Пошли портвейн пить в подворотню, – вздохнула она. – Поколение дворников и сторожей…

– В смысле? – переспросил племянник. – Жизнь как ее сложилась?

– Вполне себе ужасно, – тетя Лора принялась разливать чай. – Чуть не вышла замуж за непризнанного поэта.

Она снова усмехнулась.

– Виталик был самое настоящее чудовище. Где только можно, громко и назойливо бренчал под гитару свои плохие песни на свои же плохие стихи. Очень плохие стихи, – повторила тетя Лора. – «Мы все умрем, ты это знаешь. И будет жизнь уже другая».

Ее губы презрительно сложились, словно она собралась плюнуть.

– Что Белая Лошадь в нем нашла – не знаю, – подмигнула она. – Может, он в постели был хорош?

Ромка слегка смутился под ее взглядом.

– Один раз поэта прорвало, он что-то высказал в ее адрес по национальному вопросу и получил тяжелое сотрясение мозга. Белая Лошадь в больницу к нему так ни разу и не пришла…

Тетя открыла шкафчик и вытащила коробку печенья в виде цифр.

– Самое интересное, – она разорвала прозрачную пленку и высыпала содержимое на тарелку, – что крови еврейской у нее не было. Ни капли.

Рука племянника замерла над посыпанной арахисовой крошкой восьмеркой.

– Мама ее как-то призналась, что отец был обыкновенный работяга-слесарь. Машина сбила, когда Белой Лошади три года было. Пьяный возвращался в день получки.

Восьмерка остановилась перед Ромкиным ртом.

– Что? – удивилась тетя Лора, глядя, как глаза племянника становятся круглыми. – Не понимаешь, почему люди хотят быть евреями?

– Можно и так сказать, – кивнул Ромка. – Но дядя Миша не хотел…

– Дядя Миша хотел выжить…

– А Белая Лошадь?

– Наступило другое время, СССР менялся, – задумчиво произнесла тетя Лора. – Белая Лошадь тоже хотела выжить, – она снова повернулась к окну, за которым хабадники уговаривали прохожих наложить тфилин. – Только по-своему…