Две памятные даты следуют одна за другой в современном израильском календаре, но вряд ли среди граждан страны есть такие, кто чтут и ту, и другую одновременно. По григорианскому календарю даты просто соседствуют, по еврейскому их разделяет неделя. 5 ноября (18 хешвана) этого года исполнилось 20 лет со дня убийства раввина Меира Кахане. 4 ноября (12 хешвана) исполнилось 15 лет со дня убийства премьер-министра Ицхака Рабина. Два политических убийства, две заметных личности на горизонте израильской политики — и до сих пор упоминание этих дат рядом вызывает у многих резкое неприятие. Эмоции сторон так сильны, что сама идея подобного сравнения кажется им кощунственной. Такова будет реакция подавляющего большинства израильтян — вот только оценки личностей у разных людей будут полярно противоположными.

Причина этих бурных чувств, не охладевших за десятилетия, заключается в том, что на самом деле перед нами два мифа израильской политики, стоящие один против другого. Мифы задевают глубинные струны души, поэтому реальные личности за ними почти не видны.

Миф «хулигана раввина Кахане» возник еще в советской прессе 70-х годов. Лига защиты евреев, созданная Кахане для борьбы с антисемитизмом в городах Америки, начала активную борьбу за право советских евреев на выезд. Борьба эта велась силовыми методами — устраивались бурные демонстрации, взрывались советские представительства — и каждая акция завершалась телефонным звонком со словами: «Никогда больше, Катастрофа не должна повториться». Для Кахане провозглашение силы, как метода борьбы, было способом уйти от образа евреев, ведомых на уничтожение, не решающихся противостоять насилию. Гибель шести миллионов евреев Европы была для него тем вызовом, который потребовал смены архетипа: от народа книги — к идеалу еврея-воина, отстаивающего свое еврейство с оружием в руках. Недаром среди выдающихся личностей еврейской истории Кахане больше всего привлекали воины Маккавеи. Их именем он назвал и одну из своих основных книг — «Ха-Маккаби».

Такие убеждения, казалось бы, должны были сблизить Меира Кахане с сионистскими лидерами Израиля, ведь и сионизм изначально ставил задачу заменить хилого галутного еврея бодрым саброй, который может постоять за себя. Но когда Кахане перенес свою политическую деятельность в Израиль, он оказался в еще большей изоляции, чем та, которая окружала его в Америке.

Сила, которую провозглашал Кахане, была, прежде всего, силой духа. Как метко заметил про рава Кахане главный раввин Израиля Мордехай Элиягу, «это человек, не признающий никаких стереотипов, оружие которого — книга».

Разрушителям стеоретипов всюду живется непросто, тем более сложно им существовать в мозаике израильской политической жизни. Кахане ставил вопросы, которые со времени создания государства было принято замалчивать. Например, почему евреи ждут от израильских арабов симпатий к еврейскому государству на том основании, что в Израиле им живется лучше, чем их братьям в арабских странах? Кахане обратил внимание на расплывчатость и конфликтность, заложенную Декларацией о независимости, определяющей Израиль как демократическое и еврейское государство. Он задал совершенно логичный вопрос: как можно претендовать на землю, обещанную евреям Торой, не живя по ее законам? Он напомнил о человеческих трагедиях, сопровождавших алию йеменских евреев. Сегодня эти темы так прочно вошли в круг привычно обсуждаемых, что никто уже не помнит, кто первым осмелился сказать: «А король-то голый!» Зато с образом Кахане в общественном сознании прочно связаны отрицательные черты, которые его недруги и политические противники постарались ему придать.

Действительно, многие из учеников Кахане принимали участие в актах насилия — но, почти без исключения, лишь выйдя из-под влияния своего учителя. Организации, им основанные, получили статус террористических — но лишь тогда, когда уже не находились под руководством Кахане. Однако его политические противники хорошо знали, что он не так страшен, как его малюют. Когда Египту отдавали Ямит, несколько радикально настроенных молодых людей забаррикадировались в бункере и угрожали покончить с собой. Для переговоров с ними правительство вызвало Меира Кахане, который был категорически против заключения мирных соглашений с Египтом, но трагедию в Ямите предотвратил.

Раввин Кахане, чья популярность постоянно росла, оказался неудобным для всех, и его быстро превратили в пугало для обывателя. Фашист, террорист — каких только ярлыков не навешивали на человека, который не нравился смелостью мысли и слова. Борца со стереотипами после смерти превратили в стереотип, жертву террора — в террориста. Миф обрел прочность, теперь именем Кахане в Израиле пугают по поводу и без повода.

Миф Рабина совсем иной, он возник лишь в результате его трагической гибели. При жизни он не был харизматической фигурой левого политического лагеря. Рабин меркнул на фоне интеллектуального Переса или язвительного Сарида. Но в его биографии было все, что требовалось для представителя левого лагеря: киббуц, Пальмах, военная карьера. Поэтому именно Рабин стал единственной надеждой для тех, кто в детстве верил в социалистические идеалы, братство народов (а некоторые — и в солнце народов — Сталина) и не мог смириться с тем, что все это уходило в прошлое. Убийство Рабина, совершенное студентом в кипе, было воспринято левым лагерем как возможность поднять свои ставки. Это подтверждали и опросы общественного мнения: сразу после убийства Рабина за партию «Авода» были готовы проголосовать более 60 процентов населения — число, невиданное уже много лет. И тут-то возник миф Рабина, с которым левый лагерь надолго связал свою участь.

Миф Рабина имеет еще меньше общего со своим прототипом, чем миф Кахане. Из человека действия сделали мыслителя, из военного командира — миротворца, из протянувшего сквозь с трудом скрываемое отвращение руку Арафату — друга арабского народа, из человека, резкого на словах даже по отношению к соратникам, — любителя компромиссов. Но и здесь — как это часто бывает — все решил политический прагматизм, и сага о дедушке Рабине зажила своей жизнью.

День смерти Рабина стал инструментом пропаганды, а память о генерале Рабине, начальнике Генштаба во время Шестидневной войне и освобождения Иерусалима, была стыдливо отодвинута в сторону как плохо вписывающаяся в легенду.

Наше время обходится с мифами жестче, чем прошлые эпохи. Прошло пятнадцать лет, и традиционная церемония на площади, где грянули выстрелы, в этом году была объявлена последней. Соглашение о мире с Арафатом обернулось многими жертвами, предупреждение Кахане о перспективах политики уступок арабам воплотилось в реальность. Партия «Авода» вдруг осознала, что, связав свою судьбу с именем Рабина, она обрекла себя на увядание, и теперь ищет выход из сложившейся ситуации. А что стоит на повестке дня левого электората? Тель-авивские интеллектуалы протестуют против закона, обязывающего при принятии израильского гражданства признавать еврейский и демократический характер государства. Вряд ли они при этом вспомнили, что отвечают на вопросы, поставленные раввином Меиром Кахане.