Этим летом осталась незамеченной круглая дата — двадцатилетний юбилей еврейских лагерей на постсоветском пространстве. Детские и молодежные лагеря на протяжении всего этого времени остаются одним из самых успешных институциональных проектов еврейских общин в России и СНГ. Алина Фаркаш — об участии в этом проекте.

Я заблудилась и немножко опоздала на свой первый обед в лагере. Шел 1993 год, мне было двенадцать лет. Наша смена была первой в том году и одной из первых вообще в России. В стареньком помещении, служившем столовой, которое всю свою жизнь видело исключительно пионеров, творилось невообразимое: за столами, застыв от изумления, сидели подростки и нервно мяли в руках пластиковые стаканчики с колой. По столам прыгали странные девушки в длинных юбках и спортивных толстовках. Они выкрикивали незнакомые ритмичные считалки и хлопали в ладоши. Чем больше они кричали, тем сильнее каменели дети. Чем тише и неподвижнее становились мы, тем отчаянее прыгали наши вожатые. Мы катастрофически друг друга не понимали. С тех пор прошло 18 лет, я до сих пор не люблю, когда прыгают на столах. Но с тех пор я знаю, что прыгать — можно.

Еврейские лагеря в один миг разрывали привычные шаблоны и меняли представления буквально обо всем. О еврействе, об отношении к самим себе, о детском отдыхе и о субординации. Об израильтянах, которых до поездки в лагерь я почти не встречала.

Вообще, в еврейских лагерях было хорошо. Опыта сравнения с обычными лагерями у меня было немного: я была в пионерском лагере только один-единственный раз, который запомнился мне постоянными проверками на вшивость (в буквальном смысле), скукой и мистическим ужасом перед вечно пьяненькой вожатой. Еврейские лагеря на этом фоне в один миг разрывали привычные шаблоны и меняли представления буквально обо всем. О еврействе, об отношении к самим себе, о детском отдыхе и о субординации. Об израильтянах, которых до поездки в лагерь я почти не встречала.

Помню случай, который произвел на меня глубокое впечатление. Помимо развлекательной программы у нас в лагере была и обучающая: иврит, история народа, основы религии и все такое. Мы, сначала потихоньку, а потом все активнее и активнее, оттуда сбегали. Пока не случилось неизбежное: весь лагерь в какой-то момент не пришел на занятия. Директор был в ярости, вожатые возмущены, нас всех собрали в актовом зале и целый час активно «били по ушам». Я болтала ногами, стыдилась и скучала. С одной стороны, мне, как хорошо воспитанному подростку, понятна вся недопустимость сбегания с уроков. Но, с другой стороны, для меня, как для нормального подростка, абсолютно ясно, что плавать в речке гораздо интереснее, чем учить иврит. Как продукт системы, я прекрасно осознавала, что моя задача состоит в искусстве лавирования между количеством необходимого и приятного, а задача вожатых — в том, чтобы ловить меня и заставлять делать необходимое. Директор лагеря закончил свою речь риторическим: «Ну, вам хотя бы стыдно? Вы можете сказать хоть что-то в свое оправдание?!»

Через три года мой сын поедет в такой же лагерь, и я очень надеюсь, что он там встретит какого-нибудь хорошего, пусть и не такого ослепительно рыжего, Клепу, и смелого Алекса, и даже американскую девочку в длинной юбке, которая будет приплясывать и хлопать в ладоши.

Уникальность еврейских лагерей подчеркивалась тем забавным фактом, что в них стремились попасть наши русские друзья. Некоторые из них приживались и становились родными: например, рыженький кудрявый вожатый Клепа, в которого были влюблены все девочки старших и средних отрядов. Он неизменно брал себе отряд малышей и сутками напролет самозабвенно рассказывал им сказки, вытирал носы и попы. Клепа был идеалом вожатого и талисманом лагеря, но внезапно оказался не евреем.

Говорят, что сейчас в еврейских лагерях стало ещё лучше, чем в первые годы. Мне в это сложно поверить: что там может быть еще лучше? Возможно, теперь лучше кормят, и палаты перестали посылать самого разговорчивого представителя на кухню с целью выпросить у доброй поварихи пачку печенья на всех. Но это, в сущности, мелочи: через три года мой сын поедет в такой же лагерь, и я очень надеюсь, что он там встретит какого-нибудь хорошего, пусть и не такого ослепительно рыжего, Клепу, и смелого Алекса, и даже американскую девочку в длинной юбке, которая будет приплясывать и хлопать в ладоши. Может, моему сыну как раз и понравятся шумные танцы на столах? Кстати, по слухам, Клепа прошел гиюр, отрастил огромную кудрявую бороду и сейчас живет в Израиле, воспитывая свой личный детский сад. Ведь наши лагеря редко кого отпускают просто так, без наследства.

Автор о себе:   Мне тридцать лет, у меня есть сын и, надеюсь, когда-нибудь будет дочка с кудряшками. Я родилась и выросла в Москве, закончила журфак МГУ и с одиннадцати лет только и делала, что писала. Первых моих гонораров в районной газете хватало ровно на полтора «Сникерса» и поэтому я планировала ездить в горячие точки и спасать мир. Когда я училась на втором курсе, в России начали открываться первые глянцевые журналы, в один из них я случайно написала статью, получила баснословные 200 долларов (в августе 1998-го!) и сразу пропала. Последние четыре года я работала редактором Cosmo.         Мнение редакции и автора могут не совпадать