Осечка случилась лишь раз: я сидела в кафе с подругами и пыталась им объяснить концепцию кашрута, объяснить, почему я не буду сэндвич с креветками. Дело в том, что мы, впервые за несколько лет, встречались с девочками. Все они прилетели из разных стран в Москву, и вот мы пьем кофе в центре, делимся новостями, и я пытаюсь пересказать им краткую историю иудаизма. Ну, в двух словах.

…Ровно до того момента, пока одна из них, не выдержав, аккуратно не касается моей руки: «Алин, но ты хотя бы понимаешь, что все это — страшный бред?» Она — самая нежная, самая деликатная девочка из моих подруг, от этого ее слова кажутся еще более резкими. В этот момент я особенно остро почувствовала свою беспомощность и необходимость найти какой-нибудь другой подход. От меня зависело, будут ли все евреи планеты выглядеть идиотами в глазах этих близких мне людей.

Представьте себе, что вы пытаетесь объяснить концепцию празднования дня рождения тому, кто никогда не слышал ни о чем подобном:

— А потом мы втыкаем в торт свечки по количеству прожитых виновником торжества лет…

— Вы что, едите свечки?!

— Нет, мы втыкаем их для того, чтобы он задул их, а потом вынимаем и едим торт!

— Зачем?

— Это весело и такова наша традиция.

— А без свечек вам не весело? А в какой-нибудь другой день вы разве не можете зажечь и задуть свечки? И купить себе торт?

Сейчас, в кафе, каждое мое слово выверено и точно, как в аптеке: я начинаю рассказ не с креветок, а с Шаббата, дня, когда я не сижу в Интернете, а муж не работает (и тоже не сидит в Интернете!), дня, который мы полностью посвящаем друг другу, сыну и общению с друзьями. Дня тишины и отдыха от информационного потока. Особенного дня, когда я должна быть специально красивой, еда — необыкновенно вкусной, а дом — необычайно теплым. А еще о том, что и я, и мой муж росли единственными детьми в семье, что в нашем багаже практически нет никаких собственных традиций, мои родители даже ужинать садились в разное время и в разных комнатах, и что я всегда знала, что в моей семье все будет иначе: я вряд ли смогу передать своим внукам что-либо материальное, я даже библиотеку перестала собирать, потому что в этом уже нет абсолютно никакого смысла, все мои книги — в электронной читалке. Зато я смогу передать дальше проверенные семейные традиции, которые мы сейчас закладываем. И когда сын моего сына принесет в Шаббат своей молодой жене букет цветов и важную финтифлюшку, я обрету бессмертие, ведь мы живем ровно до того момента, пока живет память о нас.

На этом этапе я могу уже прекращать хвастаться нашей субботой — собеседники и так уже изнывают от потребности немедленно сделать в своей семье что-нибудь подобное: идея предстоящего бессмертия кажется людям страшно соблазнительной.

Кроме той единственной фразы подруги я не смогла вспомнить ни одной хоть сколько-нибудь негативной реакции нееврейских знакомых на наше соблюдение. Более того: я гораздо сильнее стесняюсь об этом разговаривать с моими несоблюдающими друзьями-евреями. Именно они с радостью расспросят о том, правда ли, что я теперь занимаюсь с мужем сексом исключительно в дни овуляции и только в одной позе, согласна ли я прямо сейчас нарожать двадцать детей и ни одного из них не обучать впоследствии математике, биологии и истории… Именно они немедленно вспомнят про знакомого Игорька, который совсем сошел с ума, бросил работу, поступил в иешиву, назвался Ициком, отрастил бороду, уехал в Израиль, а больше о его печальной судьбе ничего не известно.

Неевреи в этом смысле гораздо деликатнее и любопытнее: они больше спрашивают и больше уважают чужую религию (особенно ту, что кажется настолько экзотичной), нежели пытаются вразумить меня историей несчастного Ицика. К тому же я еще не встречала нееврея, который при знакомстве не вытащил бы из глубин родословной какую-нибудь пропыленную временем прабабушку-еврейку, запомнившуюся потомкам своим крутым нравом и авантюрной судьбой.

Как несложно заметить, быть представителем евреев в этом мире — легко и приятно. Люди сами начинают рассказывать, насколько, например, все еврейские мужчины привязаны к семье и чадолюбивы. И хоть лично я не была бы столь категоричной, мне приятно подтверждать, что да, все так. Во всяком случае, мой конкретный муж вполне укладывается в эти стереотипы, а до него немало поколений еврейских мужчин старательно поддерживали собственную сияющую репутацию, раз слава их распространилась так далеко.

Еще люди расскажут, что евреи «всегда горой за своих», а еврейские женщины — прекрасные хозяйки и сумасшедшие матери. И что наши дети — умны, вежливы и начитанны… В общем, главная моя задача — просто не испортить впечатление, над которым уже поработали миллионы моих предков.

Вот только музыкального слуха у меня нет абсолютно ни-ка-ко-го. Это вызывает у моих нееврейских собеседников больше всего вопросов.

Автор о себе:   Мне тридцать лет, у меня есть сын и, надеюсь, когда-нибудь будет дочка с кудряшками. Я родилась и выросла в Москве, закончила журфак МГУ и с одиннадцати лет только и делала, что писала. Первых моих гонораров в районной газете хватало ровно на полтора «Сникерса» и поэтому я планировала ездить в горячие точки и спасать мир. Когда я училась на втором курсе, в России начали открываться первые глянцевые журналы, в один из них я случайно написала статью, получила баснословные 200 долларов (в августе 1998-го!) и сразу пропала. Последние четыре года я работала редактором Cosmo.         Мнение редакции и автора могут не совпадать