Принято думать, будто у Израиля много проблем. По-моему, это чепуха: проблема у Израиля всего одна, и заключается она в языке, точнее в его отсутствии. По-моему, все внешние беды Израиля происходят от того, что евреи внутри него не могут договориться между собой. А договориться они не могут потому, что разговаривают на разных языках.

Вот, например, вопрос: а зачем вообще нужно государство Израиль? Чтобы защищать евреев от антисемитов? Чтобы быть оплотом демократии на Ближнем Востоке? Черта с два. Знаете, как звучит ответ на этот вопрос в устах любого религиозного еврея? «Чтобы нести свет Торы народам мира». Правда, несложно представить, что подумали бы о такой цели эти самые народы мира, случись им об этом узнать? Свет, прости Господи, Торы...

Зачем вообще нужно государство Израиль? Чтобы защищать евреев от антисемитов? Чтобы быть оплотом демократии на Ближнем Востоке? Черта с два. Знаете, как звучит ответ на этот вопрос в устах любого религиозного еврея? «Чтобы нести свет Торы народам мира».

Попробуйте произнести эти слова при любом вашем знакомом, если среди них нет религиозных евреев, но не удивляйтесь, когда в ответ он потянется за бейсбольной битой. При этом, если перевести слова про «свет Торы» на человеческий язык, окажется, что имеется в виду несколько вполне реальных вещей, которым евреи действительно довольно успешно научили народы мира. Например, мысли о том, что человек создан по образу и подобию Б-га, из которой проистекают идея о ценности человеческой личности и вся западная цивилизация, включая современную демократию. Или представлению о том, что история мира не циклична, а развивается в соответствии с некоторым замыслом (причем развивается от худшего к лучшему) — то есть идее прогресса. Источник этих мыслей, которые сейчас кажутся тривиальными, но отнюдь не были таковыми три тысячи лет назад, — та самая Тора. И когда религиозные евреи говорят, что государство Израиль нужно, чтобы «нести свет Торы народам мира», они всего лишь имеют в виду, что поскольку предыдущие озарения пришли к евреям, когда они жили в земле Израиля, то, оказавшись на ней снова, они, возможно, смогут научить человечество еще чему-нибудь полезному. Согласитесь, это уже звучит лучше, чем «свет Торы»? И работу над словом можно продолжать.

Между тем вопрос о смысле существования государства Израиль — основной в дискуссии между израильскими правыми и левыми. Отношение к арабам — просто манифестация ключевого различия. Но как они могут договориться, если оперируют терминами, не вызывающими у другой стороны ничего, кроме желания взяться за биту? От такого неаккуратного, бездумного, непочтительного употребления слова теряют смысл, превращаются в ярлыки, которые могут означать все что угодно — то есть, не означать ничего, как ничего не означают уже слова «правый» и «левый». «Израильские левые — это фашисты, которые хотят лишить евреев их дома»... «Израильские правые — это фашисты, которые угнетают арабов»... Когда слова теряют смысл, то дискуссия с их использованием рано или поздно заканчивается мордобоем.

«Из слов — если с ними бережно обращаться — можно, будто из кирпича, выстроить мост через бездну непонимания и хаоса...» — сказал Том Стоппард. Я уверена, что он прав, более того, что слова — единственно годный материал для такого строительства. Но для этого с ними надо очень бережно обращаться. Я сейчас попробую. Я попробую описать свою политическую позицию по вопросу арабо-израильского конфликта и смысла существования государства Израиль, используя только те слова, в значении которых абсолютно уверена.

Вопрос о смысле существования государства Израиль — основной в дискуссии между израильскими правыми и левыми. Отношение к арабам — просто манифестация ключевого различия. Но как они могут договориться, если оперируют терминами, не вызывающими у другой стороны ничего, кроме желания взяться за биту?

У меня есть муж. Он на четыре года меня старше и на три сантиметра выше. Он учился в нескольких израильских иешивах и служил в ЦАХАЛе. В армии он был танкистом. Иногда ему приходилось стрелять в людей, а иногда стреляли в него. Он очень расстроился и разозлился, когда услышал об освобождении Гилада Шалита. Точнее, о том, что в обмен на освобождение капрала Израиль выпустит из тюрем 1027 палестинских заключенных, причастных в общей сложности к гибели более чем 600 израильских граждан. Он говорил, что риск, в том числе риск попасть в плен, а также быть убитым — неотъемлемая часть солдатского долга, и что зачем, получается, он рисковал своей жизнью, будучи солдатом израильской армии в разгар второй интифады, если захваченные тогда террористы сейчас будут отпущены на свободу? Он считает, что Иудея и Самария должны принадлежать Израилю, а живущих там арабов хорошо бы заставить уехать — например, предложив денежную компенсацию. Он считает, что Израиль должен быть государством для евреев, но учит арабский, потому что ему симпатична арабская культура.

Еще у меня есть друг. Собственно, это друг мужа, благодаря которому мы познакомились: он играл на флейте в том клубе, куда я пришла с тремя приятелями, а будущий муж наблюдал там за нами из своего угла весь вечер, но не решался подойти, пока друг не сказал ему: «Не ссы!» И не подошел сам к моим трем друзьям, и не стал делать вид, что они знакомы. В свободное от игры на флейте время друг много и тяжело работает — он строит дома в Самарии. В его маленькой бригаде работают только евреи — таково условие. Когда я иногда встречаю на израильских сайтах объявления вроде: «Грузчики. Только еврейские рабочие», я вздрагиваю так же, как когда вижу в московских объявлениях о сдаче квартир аббревиатуру ККА (кроме Кавказа и Азии). Но, общаясь с другом, я понимаю, что у него и у людей, которые не хотят сдавать квартиры азербайджанцам и узбекам, мотивы все-таки разные. У моего друга нет к арабам бытовой неприязни, которую испытывают москвичи к азербайджанцам и узбекам. Дело серьезнее — он считает арабов врагами. «Оказывается, можно жить не на войне...» — сказал он, впервые за много лет приехав в Москву, где мы два дня подряд только и делали, что гуляли по красивым улицам, ходили в музеи и ужинали в ресторанах. Сам он полгода прожил в палатке на горе недалеко от поселения, где снимал раньше дом. На этой горе он посадил виноградник и поставил забор. Он надеется, что таким образом эта гора теперь станет еврейской, и ради этого он готов полгода жить в палатке. У него полтора высших образования, и его результат опроса в Фейсбуке, где нужно было отметить прочитанное в списке «100 великих книг XX века», оказался выше моего. Но он предпочитает работать руками, потому что «мне интересно махать молотком и чувствовать, что я сильный. Когда я заработаю миллион, я перестану быть собой».

«Из слов — если с ними бережно обращаться — можно, будто из кирпича, выстроить мост через бездну непонимания и хаоса...» — сказал Том Стоппард. Я уверена, что он прав, более того, что слова — единственно годный материал для такого строительства.

Еще у меня есть подруга. Когда ее старшая сестра обсуждала с ней, в какую школу отдать ребенка, и одним из вариантов была школа религиозная, моя подруга выступила резко против: «Чему его там научат? Что надо пошептать молитву, чтобы чего-то добиться?» Она всего добилась сама: приехала в Израиль одна в 15 лет, закончила школу, отслужила в армии, отучилась в университете. Приехав в Москву ко мне в гости, она, долго борясь со страхом, все-таки пошла на Марш несогласных: «Я с этими людьми почти во всем не согласна, но я их очень уважаю». В Израиле она участвовала в демонстрациях с требованием освободить Гилада Шалита. Но чаще, чем на демонстрации, она ходит сдавать кровь — регулярно, а не только после терактов. А когда, переехав из Иерусалима в Тель-Авив, обнаружила, что в ее доме нет ящиков для раздельного сбора мусора, путем долгой переписки с мэрией добилась их установки. Она считает, что национальность — двадцать пятое дело для характеристики личности человека: куда важнее, умеет ли он думать, насколько добр и чуток, как относится к окружающим. Еще она считает, что национальность не может быть единственным критерием для получения гражданства, и если какой-то нееврей хочет жить в Израиле, у него должна быть такая возможность.

А теперь про мою политическую позицию. Моя единственная политическая позиция по вопросу арабо-израильского конфликта и смысла существования государства Израиль, которую я могу выразить словами, будучи уверенной в их смысле, заключается в том, что всех этих трех человек я, очень по-разному, люблю.

Автор о себе:   В журналистике оказалась случайно — в 18 лет и с горя. К моменту окончания университета по специальности «преподаватель иностранных языков» стало совершенно ясно, что случайность была счастливой. Работала в газете «Московские новости», журналах «Огонек» и «Русский репортер». Когда коллега однажды сказала, что журналистика — это исследование плюс творчество плюс возможность что-то изменить, я поняла, за что люблю свою профессию.      Мнение редакции и автора могут не совпадать

Анна Рудницкая