Мне кажется, что быть праведником — все-таки полегче, чем просто хорошим человеком. Скоро Йом Кипур, и мы будем много говорить о прощении, смирении и искуплении. И я — я тоже считаю это очень хорошей идеей! Я готова простить весь мир и смиренно отдаться вся, целиком воле Б-жьей. Вот только маму, например, не могу простить. Смотрите, как было: мама все лето выращивала на даче клубнику и жаждала, чтобы мы еженедельно приезжали и забирали у нее эти дурацкие ягоды, хотя у нас буквально в соседнем магазине продавали точно такие же, ничуть не хуже. А за той клубникой ехать — 120 километров в одну сторону, ближний свет!

И однажды я ей уже совершенно точно обещала, что муж обязательно заедет за клубникой, честно-честно — и в тот же день упала с велосипеда, ударилась головой и оказалась в больнице с сотрясением мозга. Тут звонит мама, очень сочувствует, переживает, спрашивает, что показал рентген, и попутно интересуется, когда же муж приедет за клубникой. Я ей говорю, что Вадик на дачу к ней не поедет, потому что вот прямо сейчас несется с работы ко мне в больницу. Тут мама начинает ругаться, обижаться и говорить, что я в общем не умираю, в отличие от ее клубники, которая так долго нас дожидалась, что почти что сгнила. И поэтому правильнее было бы ехать не в больницу, а как обещали. Вот, как на такое не обидеться?! Как такое родной маме простить? Клубника, черт возьми!

Очень тяжело прощать не весь мир, а конкретную маму (мужа, начальника или подругу), искупать не свои грехи в глобальном и метафизическом смысле, а просто — искренне просить прощения у совершенно обычных, совсем не идеальных людей.

Очень тяжело прощать не весь мир, а конкретную маму (мужа, начальника или подругу), искупать не свои грехи в глобальном и метафизическом смысле, а просто — искренне просить прощения у совершенно обычных, совсем не идеальных людей, которые вообще-то сами хороши и могли бы хоть капельку исправиться, чтобы нам было как-то полегче прощать их... Ну, вы понимаете. Ниже я попробую сделать этот процесс немножко легче.

Чтобы простить человека, для начала нужно признать факт обиды на него. Все эти лукавые «я не обижаюсь» и «меня невозможно обидеть» — с психологической точки зрения, являются актами скрытой агрессии: если вы не признаете наличие у себя обиды, то лишаете своего визави возможности попросить прощения и загладить свою вину, обрекаете его на вечную виноватость.

Второе: простить легче того, кого мы понимаем, кому мы сочувствуем. Со-чувствие — это попытка почувствовать то же, что ощущает другой человек, почувствовать себя в его шкуре. Однажды я была на каком-то совершенно дурацком психологическом тренинге, про который опытная знакомая сказала: «Туда, конечно, ходят абсолютные психи, но к концу семинара вы их всех нежно полюбите». При первой встрече я внимательно рассматривала участников: действительно, психи и совершенно неблизкие мне люди, любить их было абсолютно не за что, и тем более — не хотелось. Охранник из магазина, бывший омоновец, тетка в шапке, истерическая красотка с нарощенными кудрями ниже попы, какая-то девочка-хиппи... Три дня тренинга подряд мы делились друг с другом самыми печальными и самыми счастливыми историями из нашей жизни, три дня мы вместе плакали и смеялись, рассказали друг другу то, что никогда и никому не осмелились бы открыть. И да, я действительно их полюбила — увидела их изнутри, не такими, какими они представляются окружающим, а такими, какими люди обычно кажутся самим себе — беззащитными, настоящими и хорошими. А такого, настоящего и хорошего, человека очень легко и любить, и прощать.

Простить легче того, кого мы понимаем, кому мы сочувствуем. Со-чувствие — это попытка почувствовать то же, что ощущает другой человек, почувствовать себя в его шкуре.

В еврейской традиции мне кажутся очень важными два момента. Во-первых, просить прощения принято деятельно: начать разговор первым, возместить причиненный ущерб, доказать делом, что вы осознали и больше так не будете, даже использовать для переговоров посредника! Очень часто человек настолько раскаивается и стыдится своего поступка, что просто не решается показаться на глаза обиженной стороне — и это его поведение воспринимается совершенно противоположным образом: обида нарастает, стыд пропорционально увеличивается — и вот уже два ранее близких человека не разговаривают годами, не в силах выпутаться из того вороха взаимных обид, подозрений и страхов быть отвергнутыми и непонятыми. Мой шестилетний сын, например, аргументирует нежелание извиняться фразой: «А если меня не простят? А если они все равно не захотят со мной играть?» И из этого следует следующий важный момент: принять извинения и простить — такая же мицва, как и извиниться. Перед Йом Кипуром вы точно знаете, что противоположная сторона на самом деле сделает все, чтобы понять вас, ваши слова и аргументы. Это делает жизнь немного легче.

Но при этом остается вопрос: что делать, когда внутри клокочет ярость, когда совершенно никак не получается простить обидчика — и не помогают ни внутренние призывы к смирению, ни аргументация, ни молитва. Один хороший психолог мне советовал следующую тактику: сесть в тишине, расслабиться, представить ту самую обидную ситуацию во всех красках — и отследить, какие мышцы в теле автоматически напрягаются при таких мыслях. Это может быть челюсть (от желания и невозможности высказать все, что думаешь), или руки (которыми так и хочется въехать по этой мерзкой роже), или живот (будто в ожидании следующего удара от предателя). Как только отследили — сразу начинайте расслаблять эти мышцы, прямо физически — попрыгайте, помашите руками, подвигайте челюстью, выдохните, расслабьтесь. Снова подумайте о ситуации и снова отследите внутренние зажимы и расслабьтесь — и так до тех пор, пока мысли о происшествии перестанут быть для вас настолько болезненными.

Часто человек настолько раскаивается и стыдится своего поступка, что просто не решается показаться на глаза обиженной стороне — и это его поведение воспринимается совершенно противоположным образом — и вот уже два ранее близких человека не разговаривают годами.

Полезно также представлять свои отрицательные мысли в виде воздушных шариков: вот, вы их отпускаете, и они улетают далеко-далеко, прямо на солнце, где мгновенно вспыхивают и сгорают без следа. Или рационализировать: решить, стали бы вы обижаться на этого человека, если бы он, допустим, завтра умер. Посчитали бы вы эту ситуацию важной в масштабе ваших жизней?

А маму я поняла и посочувствовала: вот представьте себе еще довольно молодую и активную женщину, маму единственной взрослой дочери, которая (дочь) совершенно ни в чем не нуждается и со всем справляется сама, даже с ребенком не просит посидеть, в то время как ее подруги наверняка бы отдали левую руку за такую вот маму, которая хочет воспитывать внуков, помогать по хозяйству и дарить ценные подарки. А этой дочери — вообще ничего не надо, все у нее есть, будто и не нужна ей мама совсем, будто уже действительно — пора заворачиваться в простыню и ползти в сторону кладбища. (Не забывайте, что мама — не беспомощная старушка, нуждающаяся в уходе, а женщина с крайне активной жизненной позицией, у которой энергии еще на десяток молоденьких хватит, она не может смириться и начать получать удовольствие. Она хочет приносить пользу, быть необходимой, незаменимой, важной!) И в этот момент она вспоминает про клубнику, прекрасную садовую клубнику, сладкую до дрожи, такую, какой ни за что и ни за какие деньги не купишь в Москве. Вот ее она и растит нежно для дочери и ее семьи, оберегает, радуется, даже ягодки не попробует — все туда, все им... А они тянут и тянут, не приезжают, не думают о всех усилиях, которые были вложены в эти грядки, будто и не нужна им никакая клубника и никакая мама. И буквально на глазах ягоды начинают темнеть, гнить и все силы, весь труд и вся любовь растворяются в земле вместе с ними — вот в этот момент мама не выдерживает и срывается. Черт, теперь я уже не обижаюсь, теперь я сама чувствую себя виноватой.

И напоследок — всем нам удачи, легких прощений и примирений и хорошей записи сами знаете, где.

Автор о себе:   Мне тридцать лет, у меня есть сын и, надеюсь, когда-нибудь будет дочка с кудряшками. Я родилась и выросла в Москве, закончила журфак МГУ и с одиннадцати лет только и делала, что писала. Первых моих гонораров в районной газете хватало ровно на полтора «Сникерса», и поэтому я планировала ездить в горячие точки и спасать мир. Когда я училась на втором курсе, в России начали открываться первые глянцевые журналы, в один из них я случайно написала статью, получила баснословные 200 долларов (в августе 1998-го!) и сразу пропала. Последние четыре года я работала редактором Cosmo.     Мнение редакции и автора могут не совпадать