Рунет сотрясает очередной скандал. Тема противостояния мракобесию ушла, похоже, на второй план, а обсуждение религии достигло новой стадии: один из колумнистов «Сноба», Валерий Панюшкин, предложил свои «Пятнадцать вопросов атеистам». Пятнадцатью различиями автор попытался провести границу между внутренним миром человека религиозного и атеиста. Что вы будете делать в падающем самолете? Хотите ли вы бессмертия? С какой книгой вы сверяете свою жизнь? Текст этот задел читателей за живое — тема веры и религии традиционно болезненна в России. И понеслось: пятнадцать вопросов, пятнадцать ответов — буря до сих пор не стихла. Кого-то обидел снисходительный тон колумниста, кому-то захотелось отстоять свои убеждения...

Меня заинтересовала попытка при помощи конечного набора вопросов определить духовное содержание человека. Как же в самом деле различаются внутренние миры религиозного человека и атеиста? Существуют ли принципиальные различия между ними?

Ответ, на мой взгляд, — отрицательный: таких различий не существует.

У всех людей, сотворенных по образу и подобию, бывают минуты религиозного подъема и моменты ощущения своего экзистенциального одиночества, любой может обратиться за помощью к Творцу мира и каждый же может забыть о Нем.

У всех людей, сотворенных по образу и подобию, бывают минуты религиозного подъема и моменты ощущения своего экзистенциального одиночества, любой может обратиться за помощью к Творцу мира и каждый же может забыть о Нем. Зачастую в экстремальных ситуациях наше поведение оказывается совсем иным, чем мы теоретически предполагаем в спокойной обстановке.

Известный популяризатор иудаизма Герман Вук в своей книге «Это Б-г мой» рассказывает, что случилось с ним в минуту смертельной опасности: «И вот однажды во время тайфуна в Тихом океане меня чуть не смыло с корабельной палубы; и я очень ясно помню, что в те короткие секунды, когда волна волокла меня в море, я подумал: “Не забыть бы прочесть “Шма” перед тем, как пойти ко дну!”» Несоответствие этой мысли образу жизни образованного ассимилированного еврея, которую до того вел Вук, стало для него потрясением, коренным образом изменившим всю жизнь.

Бывает и наоборот. Хасиды рассказывают историю-притчу о праведном еврее, заблудившемся во время снежной бури и обреченном замерзнуть в лесу. Понимая неизбежность своей гибели и желая встретить смерть достойно, он облачился в талес и тфилин и начал молиться. Но последняя его мысль была о том, какое впечатление, он произведет своей праведностью, когда найдут его тело в молитвенном облачении.

Разумеется, не только в экстремальных ситуациях человеческая душа оказывается тайной за семью печатями даже для ее обладателя (а тем более — для окружающих). Талмуд занимает в вопросе оценки чужого внутреннего мира радикальную позицию: человек с плохой репутацией в любой конкретный момент может оказаться праведником, поскольку в его душе произошел мгновенный внутренний переворот. Верно, к сожалению, и обратное.

Рабби Шнеур Залман в своем фундаментальном труде Тания описал человеческую душу как поле битвы между добром и злом. Чуть позже Достоевский открыл миру, что в человеке две бездны — Зла и Добра, и что человек не выбирает между ними, но мечется, как маятник.

Вера — это свойство души, заключающееся в умении выйти за пределы субъективной рациональности человека, а вера в Б-га — это смирение собственного эго перед абсолютным характером истины, признание объективного существования добра и зла.

Таков духовный мир современного человека, и в этом не отличаются друг от друга ни верующий, ни агностик, ни атеист, отрицающий существование души. По-разному они будут определять, что есть добро и зло, по-разному осознавать процессы, происходящие в их душе, но понятие о том, что хорошо и что плохо, есть у каждого из них.

Вера — это свойство души, заключающееся в умении выйти за пределы субъективной рациональности человека, а вера в Б-га — это смирение собственного эго перед абсолютным характером истины, признание объективного существования добра и зла. У каждого человека случаются моменты религиозного восприятия мира, когда перед ним предстает несомненной осмысленность его собственной судьбы или происходящего вокруг. Но каждый может столкнуться и с минутой отчаяния, наподобие того, что охватило Иова, который не мог смириться с несправедливостью постигших его бед.

Чем же тогда отличается религиозный человек от нерелигиозного? Лишь сознанием того, что добро и зло — это категории, не зависящие от нашего мнения, а данные нам Б-гом. Становится ли человек от веры в это лучше? В чем-то — да, он станет лучше. Как вера больного в выздоровление дает ему преимущество в борьбе за жизнь, так и признание объективности добра даст дополнительные силы в борьбе со злом.

Религиозным может быть состояние человеческой души, религиозными (то есть выражающими объективность добра) могут быть поступки человека — и то и другое доступно каждому, но сам человек в противостоянии добра и зла, за редкими исключениями, остается полем битвы, а не представителем одной из сторон.

Отношение к нерелигиозному человеку сверху вниз прежде всего вступает в противоречие с религиозным взглядом на жизнь. Думающий так или не видит в другом образа Б-га, или преувеличивает собственную святость.

Из сказанного понятно, что отношение к нерелигиозному человеку сверху вниз прежде всего вступает в противоречие с религиозным взглядом на жизнь. Думающий так или не видит в другом образа Б-га, или преувеличивает собственную святость. Непонятно, какой из этих двух недостатков хуже...

Хотя для самого человека решение «приблизиться» к религиозному образу жизни означает некое изменение и преображение души, из этого совершенно не следует, что другой, не произведший таких изменений в своей жизни, находится на более низкой духовной ступени. Вовсе нет. Он тоже совершает поступки и испытывает переживания, которые иначе как религиозными не назовешь.

Царь Шломо сказал: «Как отражение лица обращено к лицу, так сердце человека обращено к другому человеку». Для того, чтобы твои слова были услышаны, ты должен увидеть в другом человеке себя.

Автор о себе: Детство мое выпало на ленинградскую оттепель, поэтому на всю жизнь осталась неприязнь ко всяческим заморозкам и застоям. В 1979 году открыл том Талмуда в переводе с ятями, в попытках разобраться в нем уехал в Иерусалим, где и живу в доме на последней горке по дороге к Храмовой горе. Работаю то программистом, чтобы добиваться нужных результатов, то раввином, чтобы эти результаты не переоценивать. Публицистика  важна для меня не сама по себе, а как необходимая часть познания и возможность диалога с читателем. Поскольку от попыток разобраться все еще не отказался.   Мнение  редакции и автора могут не совпадать

Михаэль Кориц