Недавно моя израильская подруга попала в тяжелую, практически невыносимую ситуацию. А у нее есть сын, которому в той ситуации еще хуже, чем маме. И выход, возможно, где-то рядом, но моральных сил у нее для того, чтобы хотя бы доползти до него, — нет никаких. И срывается на ребенке, не выдерживает, потому что есть определенное количество горя, которое способен переработать человеческий организм, и в ее случае оно уже превысило все возможные лимиты и пределы. Кричит и срывается, потом сжирает себя чувством вины, потому что она — очень хорошая мама, просто у нее уже совсем нет сил. Загоняет себя в еще более глубокую яму и от этого кричит еще сильнее. Кидается предметами, запирается, отталкивает ребенка и плачет.

Я металась по стенам, плакала, у меня возникла внутренняя робкая идея, как мы могли бы помочь, но я не решалась ее озвучить. «Давай предложим привезти Марика к нам? — сказали муж с сыном сразу же, — пусть поживет у нас, хотя бы год или дольше, пока мама отдыхает, приходит в себя и приводит в порядок жизнь? А как сможет — заберет. Или мы его сами вырастим — хороший же парень, такой всем нужен!» И я, понимаете... будто выдохнула страшное. Раньше я миллион раз показывала мужу сайты с маленькими отказниками, все эти крошечные пальчики, глаза, ресницы, пяточки — невозможно же устоять. Однако он упорно уходил от разговора о том, чтобы забрать кого-нибудь из них к нам домой. Меня это волновало, казалось черствостью, странной, несвойственной ему бессердечностью. Но стоило попасть в беду знакомому ребенку, как все мои сплотились вокруг маленького с бетонной несокрушимостью.

Я абсолютно уверена, что, случись что со мной и мужем, а также с остальными кровными родственниками нашего сына, то сразу набежит активная толпа людей, готовых забрать к себе нашего неудобного, неласкового и совсем немилого мальчика. Просто потому, что иначе никак нельзя.

Марик, скорее всего, не приедет к нам: внезапно вокруг них с мамой в Израиле образовалось гораздо больше поддержки и дружеского участия, чем подруга могла предположить. Все потихоньку налаживается, дай Б-г.

В историях детей, оказавшихся в детском доме, меня больше ужасают не поступки мам — там можно предположить разное (человек слаб, жизнь тяжела). А глухое бездействие всего окружения: ведь есть же еще семья, друзья, соседи, одноклассники, коллеги, да кто угодно. Я не уверена, что смогла бы специально прийти в детский дом и забрать оттуда случайно выбранного ребенка. Но я точно бы при необходимости забрала себе любого, имеющего хоть минимальное к нам отношение. Даже если это ребенок соседки, с которой я два раза в жизни сталкивалась в подъезде. Просто потому что — а как иначе? Не в детдом же его. Кроме того, я абсолютно уверена, что, случись что со мной и мужем, а также с остальными кровными родственниками нашего сына, то сразу набежит активная толпа людей, готовых забрать к себе нашего неудобного, неласкового и совсем немилого мальчика. Просто потому, что иначе никак нельзя.

Я ничего не слышала о каком-то специальном усыновительском движении в Израиле или об отдельных мерах по вызволению еврейских сирот из российских детских домов... Их там исчезающе мало — не потому, что их активно разбирают усыновители, а потому, что просто не отдают. В период с апреля 2010 года по апрель 2011-го в Израиле без попечения родителей осталось всего 150 детей, среди них — только 13 малышей до трех лет. Если сравнивать с ситуацией в России, то тут у нас имеется примерно по одному брошенному ребенку на тысячу жителей страны. В Израиле такой один на сорок тысяч.

На нашей исторической родине нет такого невероятного социального и материального расслоения, как в России, в среднем выше уровень жизни и больше возможностей для эффективной контрацепции...  Но дело не только в этом. В основе нашей веры лежит постулат о ценности каждой человеческой жизни здесь и сейчас. Выжить ради Б-га — важнее, чем умереть ради Него.

О серьезном дефиците свободных детей говорит тот факт, что Израиль, в общем-то, разрешает иностранцам усыновлять тех сирот, которые больше трех месяцев находятся в базе ожидания... Но за все годы существования государства ни одному иностранцу не удалось заполучить себе ни одного еврейского младенца: их расхватывали гораздо быстрее установленного законом срока. В среднем людям приходится ждать еврейского ребенка для усыновления до пяти-семи лет.

Тут можно было бы говорить о том, что на нашей исторической родине нет такого невероятного социального и материального расслоения, как в России. Что в среднем выше уровень жизни и больше возможностей для эффективной контрацепции. В конце концов, выше пособия для одиноких мам и больше благотворительных организаций, в которые можно обратиться за помощью. Но дело, как мне кажется, не только в этом. А, возможно, еще и в том, что в основе нашей веры лежит постулат о ценности каждой человеческой жизни здесь и сейчас. Выжить ради Б-га — важнее, чем умереть ради Него. В свое время меня поразила статистика: в XIX веке в России в течение первого года жизни умирали 360 русских мальчиков из тысячи. И всего 140 еврейских. Нельзя сказать, что у евреев были лучше условия жизни, скорее, хуже: черта оседлости, невыразимая бедность подавляющего числа населения, отсутствие образования. Я много читала, я пыталась понять, как? Что они делали для того, чтобы? При тех же возможностях, при тех же родах каждый год, тесноте, отсутствии гигиены, уровне медицинской помощи и огромном хозяйстве на плечах единственной женщины?

Вы будете смеяться, но один исследователь того же вопроса, доктор, живший больше 150 лет назад, сделал парадоксальный в своей очевидности вывод: возможно, дело в том, что евреи больше дорожили своими младенцами? Просто-напросто старательнее заботились? В конце концов, дольше кормили грудью, не применяли тряпок с хлебными сосками, из-за которых заражались и умирали сотни тысяч малышей?

Мы всегда жили немножко на пороховой бочке и в первую очередь спасали детей — будущее — чтобы дать ему хоть какой-нибудь шанс... Возможно, подобное ощущение войны вокруг и необходимости защитить детей, сохранить каждую жизнь еще пять тысячелетий назад въелось в нашу кровь и плоть, стали одной из основ нашей религии.

А может, дело в том, что мы всегда жили немножко на пороховой бочке и в первую очередь спасали детей — будущее — чтобы дать ему хоть какой-нибудь шанс. Эта пороховая бочка часто заставляет людей делать поразительные вещи: до войны, по воспоминаниям очевидцев, в СССР был запредельный уровень антисемитизма, а уже после ее начала еврейских сирот спасали десятки тысяч русских женщин. Не рафинированных интеллектуалок и альтруисток, а просто замотанных, голодных, умирающих от усталости, тянущих на себе троих собственных. Просто потому, что вокруг враги и война, а в таких условиях обязательно надо спасать самых маленьких. Без раздумий.

Возможно, подобное ощущение войны вокруг и необходимости защитить детей, сохранить каждую жизнь еще пять тысячелетий назад въелось в нашу кровь и плоть, стали одной из основ нашей религии. А возможно, все дело в том, что мы просто-напросто любим детей, как любят их многие теплые южные народы.

Автор о себе:   Мне тридцать лет, у меня есть сын и, надеюсь, когда-нибудь будет дочка с кудряшками. Я родилась и выросла в Москве, закончила журфак МГУ и с одиннадцати лет только и делала, что писала. Первых моих гонораров в районной газете хватало ровно на полтора «Сникерса», и поэтому я планировала ездить в горячие точки и спасать мир. Когда я училась на втором курсе, в России начали открываться первые глянцевые журналы, в один из них я случайно написала статью, получила баснословные 200 долларов (в августе 1998-го!) и сразу пропала. Последние четыре года я работала редактором Cosmo.     Мнение редакции и автора могут не совпадать