Мой сын — идиот. Нет, не в медицинском и не в академическом смыслах, там-то он умница, а в самом что ни на есть бытовом.

Дело в том, что он никогда не плачет и не жалуется на детской площадке. Ха! Уверена, что даже вы не поняли, в чем же проблема. А проблема в том, что другие — и плачут, и жалуются. А мой — нет. И вот смотрите, какая история получается: два семилетки дерутся пластиковыми мечами, мой явно проигрывает, его уже дважды стукнули по голове этим мечом, но он от этого только сжимает зубы и собирает волю в кулак. Наконец ему удается пробить оборону, и теперь уже он ловко стучит мечом по голове противника. И вдруг этот второй мальчик роняет меч, плюхается попой на землю и начинает громко и горько-горько реветь, потирая ушибленное место. Дальше — ну, вы понимаете. Шум-гам, мамы несутся с аптечками и утешениями, ревущего успокаивают и кормят мороженым, «агрессора» и драчуна ругают и наказывают. Мой мальчик утверждается в роли главного хулигана двора. Пффф!

Мы не запрещаем представителям никакой другой нации тоже оплакивать своих покойников так горько, как им кажется необходимым. Но почему-то людей задевает и царапает именно наше горе. Возможно, потому, что мы перестали быть Хорошим Мальчиком.

Я слышала, как часто в ответ на этот рассказ люди возмущаются: «Но он же у вас — смелый, честный и не нюня, а вы его учите хитрить и притворяться! Что же из него вырастет в итоге?!» Знаете, я, конечно, тоже за романтические идеалы, но в них не вписывается то, что мой мальчик одновременно оказывается и побитым, и отруганным за агрессию. Это как-то чересчур, пусть и не вписывается в концепцию некоторых о том, как должны себя вести Хорошие Правильные Мальчики. Зато хорошо вписывается в концепцию адекватного ответа.

Мне кажется, что примерно с теми же подтекстами люди возмущаются евреями и Израилем. Ну, знаете, вот это: «Ой, ну стоит один раз пошутить про еврея, как тут же налетает целая толпа, кричит про антисемитизм и дружно пинает шутника ногами. Бедные Джон Гальяно и Мел Гибсон, мировое еврейское закулисье заставило их извиниться за невиннейшие замечания!» В конце концов они, эти евреи, даже приватизировали всеобщее горе мировой войны и теперь называют это своей личной Катастрофой, будто никто больше тогда не погиб!

И знаете, да. Мы кричим, когда на наших нападают. Мы вспоминаем нашу катастрофу и наших погибших. Мы не виноваты, что их тогда погибло так много, осталось так мало — и все равно плач по нашим — кажется, стоит громче, чем по жертвам среди других народов. Мы не запрещаем представителям никакой другой нации тоже оплакивать своих покойников так горько, как им кажется необходимым. Но почему-то людей задевает и царапает именно наше горе. Возможно, потому, что мы перестали быть Хорошим Мальчиком. А мы же старались, Б-г видит, как много сотен лет евреи очень старались быть хорошими, незаметными, удобными. Ассимилировавшимися. Не привлекающими внимания. В любой стране мира люди могут фыркать по поводу внезапно появившихся «инородных» соседей — чернокожих, арабских, кавказских или даже русских — в зависимости от страны. Никто никогда не возразит против соседей-евреев. Потому что мы удобные. Тихие. Мы украшаем подъезды и не писаем в лифтах. Мы не доставляем проблем. И вообще: «Ну, евреи — это же совсем другое дело! У нас с вами одна ментальность, не то что с этими (тут можно подставить любую другую национальность)».

Кто не возмутится, когда нежный мальчик со скрипочкой, который всю жизнь утирался тычкам и оскорблениям, а во ответ на самые гадкие из шуток лишь смущенно улыбался, внезапно отложит скрипочку и без предупреждения жестоко наваляет главному хулигану двора?!

Думаю, что когнитивный диссонанс возникает именно отсюда. От этой неожиданности. Кто не возмутится, когда нежный мальчик со скрипочкой, который всю жизнь избегал конфликтов, утирался тычкам и оскорблениям, а в ответ на самые гадкие из шуток лишь смущенно улыбался, внезапно отложит скрипочку и без предупреждения жестоко наваляет главному хулигану двора?! Нет, от хулигана мы это могли бы ожидать, в конце концов, какой спрос с хулигана? Но от этого милашки?! Он что, обманывал нас все эти годы?

Понимаете, инстинктивная реакция на боль — крик и плач — это важная часть сигнальной системы для других людей: не трогай, тут — опасно. Опасно тем, что ты можешь сломать слишком нежное и хрупкое. Или опасно тем, что сейчас на тебя разозлятся и ответят. Крик боли — это предупреждение: «прекрати немедленно!» И вот мы кричим. Предупреждаем. Мы слишком долго терпели и молчали, так долго, что у людей создалось впечатление, что нам — не больно. Меня поразил один факт о предвоенной Германии: когда ситуация стала накаляться, евреи пытались сотрудничать, или уезжали, или таились, но они — не сопротивлялись. Еще до войны, когда правительство пыталось создать видимость гуманности и законности, евреи — не сопротивлялись! Не кричали. Не привлекали внимания общественности. Евреи занимали множество государственных постов, немало их было в руководстве радиостанций и газет, но они — молчали и пытались приспособиться к быстро сужавшемуся вокруг них кольцу. Никто не пытался его разорвать.

Из фактов, которые на самом деле очень сложно осознать: шестого марта 1943 года в Берлине несколько сотен немок вышли на митинг против депортации их еврейских мужей в лагеря смерти. И да, этих мужчин отпустили по домам. История известна под названием «бунт на Розенштрассе». Понимаете?! Сорок третий год! Германское правительство уже давно перестало делать хоть сколько-нибудь приличную мину. А против него выступила просто горстка отчаянных женщин, у которых не было ни малейшей реальной власти. Просто они очень громко кричали от боли. Они, в отличие от своих еврейских супругов, не умели и не хотели быть хорошими и комфортными. И их услышали. Даже фашисты.

Если на вас напали, то не время быть хорошим. Время быть эффективным. Пусть даже это кому-то очень-очень не нравится. Мы переживем шутки про «ненависть и разжигание».

На курсах самообороны для женщин учат в основном не «приемчикам». Там учат не бояться бить в ответ на нападение. Среднестатистический человек, особенно женщина, просто физически не может причинить вред другому. Даже насильнику, даже потенциальному убийце. Большинство женщин, встретившись с преступником, просто впадают в ступор и цепенеют. Вот пример: однажды после школы мы гуляли с подружкой, чемпионкой России среди юниоров по какой-то там борьбе. И вот рядом с нами остановилась машина, оттуда выскочили два незнакомых парня схватили подругу и начали заталкивать ее в машину. И она — молчала и не сопротивлялась! Даже не пыталась применить ничего из того, чему ее последние десять лет обучали в ее известной школе единоборств. Просто от ужаса обмякла в их руках и позволила делать с собой все, что те хотели. Вопить начала я — и это спасло ее.

Поэтому на правильных курсах самообороны не учат ловко бросать обидчика через бедро — это не пригодится, если вы не готовы действительно бороться за свою жизнь. Там учат со всей дури тыкать пальцами в глаза, откусывать нос или язык, громко кричать и швыряться камнями прямо в голову. Там учат применять самые грязные, самые недостойные, самые отвратительные приемы уличной драки. Потому что если на вас напали, то не время быть хорошим. Время быть эффективным. Пусть даже это кому-то очень-очень не нравится. Мы переживем шутки про «ненависть и разжигание».

Постепенно мир привыкнет к тому, что мы не только умеем защищаться, но и к тому, что на самом деле готовы это делать. И, возможно, громкий крик когда-нибудь остановит начинающего агрессора, не доведет до греха, покажет, что с этим психом со скрипочкой лучше не связываться — себе дороже выйдет.

Автор о себе:   Мне тридцать лет, у меня есть сын и, надеюсь, когда-нибудь будет дочка с кудряшками. Я родилась и выросла в Москве, закончила журфак МГУ и с одиннадцати лет только и делала, что писала. Первых моих гонораров в районной газете хватало ровно на полтора «Сникерса», и поэтому я планировала ездить в горячие точки и спасать мир. Когда я училась на втором курсе, в России начали открываться первые глянцевые журналы, в один из них я случайно написала статью, получила баснословные 200 долларов (в августе 1998-го!) и сразу пропала. Последние четыре года я работала редактором Cosmo.     Мнение редакции и автора могут не совпадать