Скандальный польский фильм «Последствия» («...То и пожнешь») запрещен в Польше, но вышел в прокат в США.

Сценарий фильма написан под впечатлением от книги «Соседи» историка и социолога Яна Томаша Гросса. Книга исследует историю погрома в местечке Едвабне в 1941 году, когда поляки заживо сожгли всех своих соседей-евреев. А потом списали это на немцев. Подробности ужасны.

Фильм — это уже круги, разошедшиеся по воде после огромной глыбы, брошенной Яном Гроссом. Тогда, в 2002 году, вышло в печать его расследование «Соседи. История уничтожения еврейского местечка» — документ, повествующий об обыденности зла, о том, как простые сапожники, кузнецы, пекари в один теплый день 10 июля 1941 года стали насильниками и мучителями: вырывали языки, выкалывали глаза, заживо жгли евреев, живших много лет по соседству с ними.

Для того чтобы противостоять искусственному явлению отрицания Холокоста и естественному явлению его забвения, необходимо хранить, собирать, предъявлять документы — а не строить эффектное зрелище на тему.

«Происходило такое не только в Едвабне, — пишет мне мой родственник Михаил Левин, собирающий историю семьи. — За несколько первых месяцев войны на Украине было уничтожено более миллиона евреев. Обычно двух немецких офицеров на сотню деревень было достаточно, чтобы решить вопрос. Зафиксирован случай, когда двое местных из деревни поехали за несколько километров к немцам, чтобы спросить: что делать с евреями? И получили ответ: “Это ваше дело, мы заняты войной”. А дальше — все как в фильме “Последствия”... В Красноставе, родном местечке Сары Меламед и моей мамы, убивали местные. Есть письмо свидетельницы, написанное в 1944 году. И все наши родственники, вернувшиеся с войны, не могли поселиться в своих домах, так как их уже украли соседи...» Все это как будто известно, но замалчивалось. И тут вдруг Гросс со своей пощечиной всему народу.

Уже через год после публикации книги Гросса режиссер Владислав Пасиковски и продюсер Дариуш Яблонски стали искать деньги на фильм «Последствия». Но, помилуйте, кто такой антипольский фильм спонсировать-то даст? Деньги в течение семи лет искали за границей, в результате кино профинансировали соседи: Россия, Голландия, Словакия. Теперь картина вышла в прокат в Америке. В самой Польше режиссеру и исполнителю главной роли угрожают.

Итак, что же авторы напридумывали на тему документально подтвержденной истории? Поляк живет в отнятом у евреев доме (глубоко в земле под этим домом зарыты кости тех, кого тут когда-то сожгли), ездит по дороге, сложенной из могильных плит старого еврейского кладбища — и в ус не дует, поскольку ничего об этом не знает. И вдруг на него находит нечто: он начинает восстанавливать еврейское кладбище... и тут начинается. Необъяснимая ненависть односельчан, нападения, камни в огород в прямом и переносном смысле. Но это все только предвестники большой расправы. Старший брат героя, 20 лет тому назад бежавший в Америку, живущий себе спокойно в Чикаго и ненавидящий евреев уже в Штатах, срочно приезжает спасать младшего от гнева деревенских соседей.

Холокост был такой дырой в истории человечества, что все гешефты, даже художественные, невозможны. Невозможно осмысление Холокоста. У Спилберга не получилось в «Списке Шиндлера», и у Алана Пакулы в «Выборе Софи» не вышло. Накрутили, навертели, поднажали, слезу выжали.

Выясняется, что младший скупает еврейские надгробия, которыми уже давно благополучно замостили дороги. Чистит их, восстанавливает. Он уже и читает на иврите. Да, вот до такой степени все запущено. Старший брат в ужасе, он все еще сбивается на Yids (жидки, жиды). «Jews (жыди, евреи)», — поправляет его младший. Заметим, кстати, что эта «игра слов» оригинально присутствует в польском языке: «Жидки» — оскорбление, а «жыди» — нейтральное слово. (Это на полях — к старому спору о том, что польский и украинский языки не имеют в словаре ничего, кроме «жидов».)

— Зачем ты в это полез?! — спрашивает старший, — в мире слишком много неверного и несправедливого, все не исправишь! (Известная позиция: «всем не поможешь», говорят люди и не помогают никому.)

— Но есть в мире некоторые вещи, которые гораздо хуже других, и выпадают из общего ряда несправедливостей, — отвечает младший. — Ты, например, идешь по улице и видишь пьяного мужика, который валяется в луже. Покачаешь головой и пройдешь мимо, так? А если пьяным в луже валяется мальчик? Мимо уже не пройдешь. (Менее известная позиция, и точно сформулированная.)

Так это начинается. Потом братьям предстоит узнать одну маленькую, но существенную тайну их рода. И эта тайна их сломает. Не буду рассказывать интригу, поскольку фильм — это детектив и триллер. А вот тут-то и вопрос...

Правильно ли делать триллер и детектив о Холокосте? Нужно ли снимать на эту тему популярное кино? Режиссер Пасиковски — один из лидеров польского коммерческого кино, снявший фильмы с очень красноречивыми названиями — «Псы», «Псы-2», «Заказ на киллера», «Мент» — увидел в истории Холокоста богатый материал для фильма с коммерческим потенциалом.

Фильм снят, наделал шума, моральные вопросы заданы верно. И не только обозначены (хоть и очень схематично) позиции «нас это не касается» против «не спрашивай, по ком звонит колокол», но и разгаданы эти моральные головоломки верно и убедительно. На фоне того, что в Европе прекрасно существует и даже становится более популярным явление отрицания Холокоста, такой фильм, видимо, нужен. Видимо... Или нет?

Моя версия такова. Для того чтобы противостоять искусственному явлению отрицания Холокоста и естественному явлению его забвения, необходимо хранить, собирать, предъявлять документы — а не строить эффектное зрелище на тему. Из Холокоста еще никто художественной выгоды не извлек. Потому что она невозможна. Все получается плохо. Холокост был такой дырой в истории человечества, что все гешефты, даже художественные, невозможны. Невозможно осмысление Холокоста. У Спилберга не получилось в «Списке Шиндлера», и у Алана Пакулы в «Выборе Софи» не вышло. Накрутили, навертели, поднажали, слезу выжали. Злодейство смаковали, крупный план, красивое лицо, слеза по щеке, безмолвный крик ужаса — так красиво, так выразительно, стоп, снято.

Все сделано как полагается, по законам жанра... Чего ж вам еще? Но человек чуткий почувствует фальшь.

Игровое кино рассчитано на внешний эффект. Снимая его, режиссер думает об эффектности подачи. Иначе никак. В «Списке Шиндлера», в «Выборе Софи», в «Последствиях» все сделано для того, чтобы удержать внимание, поразить, выжать слезу. А надо ли ее выжимать? Когда единственный уместный рассказ о Холокосте — это нечеловеческое усилие слезы сдержать. Обратите внимание, что в музее «Яд Вашем» ни единый из свидетелей кошмара ни разу не плачет!

Осмысление Холокоста невозможно. (В этом мире точно.) Он непонимаем, и попытки подсунуть нам вместо дыры в сознании какой-то «макдоналдс», где все понятно, где есть герои и злодеи, — вряд ли чем-то кому-то помогут.

Объяснюсь. А вернее, попытаюсь защититься великими именами. Когда Бродский говорил о поэме Ахматовой «Реквием», он обратил внимание на одну деталь, на которую никто до него внимания не обращал. Бродский уверял, что слова Ахматовой: «Безумие крылом души закрыло половину» — вовсе не относятся к тому факту, что единственный сын Анны Андреевны был арестован. Наоборот. Ее безумие объясняется тем, что она описывает свои чувства, связанные с арестом сына, и, как описывающий, уже не может чувствовать — а вынуждена живописать трагические события как можно более эффектно. Вот где с ума-то сойти! Ты описываешь горе и думаешь о «подаче».

«Но описание этого горя — не есть подлинные слезы, не есть подлинные седые волосы. Рациональность творческого процесса подразумевает и некоторую рациональность эмоций. Холодность реакций. Вот это и сводит автора с ума». Бродский называет это нравственной шизофренией, расколом на «страдающего» и «пишущего о страдании».

Осмысление Холокоста невозможно. (В этом мире точно.) Он непонимаем, и попытки подсунуть нам вместо дыры в сознании какой-то «макдоналдс», где все понятно, где есть герои и злодеи, — вряд ли чем-то кому-то помогут. Что пишет Виктор Франкл? Что разрушается личность жертвы, что заключенный радуется ложке супа и плевать хотел на то, что в этот момент труп друга волочат мимо него. Что пишет Эли Визель? Что сын торопится бросить умирающего отца. Что пишет Лихачев о блокаде Ленинграда? Что мать радовалась смерти дочери, потому что целый месяц можно пользоваться ее карточками. Куда девать эту правду о человеке? Внятный моральный выбор и его правильное разрешение здесь невозможны. В Холокосте не было ничего хорошего. И ничто хорошее (включая хорошее кино) невозможно на этой территории даже спустя миллионы лет. Это тотальный Чернобыль человеческой истории.

Так следует задавать вопросы. И жить, зная, что ответа на них нет. В случае Холокоста уместен только документ. В том числе для того, чтобы «отрицатели» не говорили, что евреи выдумщики. Единственное прекрасное, что я видела на тему Холокоста — это музей «Яд Вашем». Он весь — как молитва. И, как после молитвы, после него остается чувство гармонии.

Автор о себе:   Режиссер, сценарист, журналист. Сняла около 30 документалок. Не без международных призов. Нью-Йорк, в частности, признал мою работу «лучшим историческим фильмом». Короткометражка «Один» выиграла в 2011 году на Шанхайском международном кинофестивале. Работала на всех федеральных каналах отечественного телевидения в наши лучшие с ним годы. По базовому образованию логопед. Написаны роман и повесть. Роман «В ночь с понедельника на пятницу» можно выловить в Интернете. Училась в Еврейском университете в Москве. В Израиль езжу каждый год. Как год проходит — подступает тоска, и билет как-то сам покупается: значит, пора.         Мнение редакции и автора могут не совпадать