Все помнят старый анекдот про «хоть тушкой, хоть чучелом»? Ну, про еврея в ОВИРе, у которого на плече попугай? Ну, про чиновника, который зачитал закон: «животное можно вывозить либо в виде тушки, либо в виде чучела»? Так вот, говорящий попугай на плече у еврея и ответил: «хоть тушкой, хоть чучелом, а валить надо!» 

«Пора валить!» — сейчас такой же мем в России, такая же золотая формула, такая же всеобъемлющая максима, как и «Крым наш». Да и публика сегодня поделилась на «крымнашистов» и «пораваляшек». Для нового поколения «пораваляшек» хочу рассказать историю. Как это было...

* * *

У меня перед глазами самиздатовские журналы «Исход» 1970 года (сборник документов, протоколов обысков, обращений, заявлений), которые папа бережно подшивал, и папки частных писем нашей семьи, счета за международные переговоры, марки...

Государство обиделось на евреев окончательно. Брежнев спросил тогда у Косыгина, отпускать ли в эмиграцию желающих. «Не, так мы с тобой вдвоем останемся». Шутка. (А, может, и не шутка). Так и порешили — не пускать.

Это был конец 60-х. Помнились еще нацисты, живо было в памяти «дело врачей-убийц», совсем недавно было создано наше государство. Сотни ничего не страшащихся евреев отказывались от советского гражданства и требовали соблюдения прав человека (чего-чего?), объявляли голодовки, лишались работы, писали открытые письма — все, чтобы вырваться на историческую родину.

«Каждый человек имеет право покинуть любую страну, включая собственную, и возвращаться в свою страну» (Статья 13. Пункт 2. Всеобщая декларация прав человека) — это эпиграф к выпускам журнала «Исход».

Случаются в истории какие-то проявления человеческой странной неразумной ошпаренной храбрости. Совершенно вне здравого смысла. Вдруг посреди постсталинщины возникшие островки человеческого достоинства. И государство обиделось на евреев окончательно. Брежнев спросил тогда у Косыгина, отпускать ли в эмиграцию желающих. «Не, так мы с тобой вдвоем останемся». Шутка. (А, может, и не шутка). Так и порешили — не пускать.

«Секретарю ООН г-ну У Тану

Ваше превосходительство! Я 10 лет добивался разрешения выехать к своему престарелому отцу. В этом еще нет ничего исключительного. Исключением было то, что в начале 1969 года разрешение мне было дано. Только теперь я понимаю, что разрешение было дано не на выезд, а на поношение. Нам было предложено оставить работу, отказаться от квартиры и сдать все личные документы. Три дня было дано, чтобы ликвидировать имущество — пришлось все продать за бесценок. Прекращены все отношения, создававшие нам социальный статус. Мы сидим на голом полу в ожидании визы».

Вот тут-то и заключалась небольшая шутка. Визу не могут выдать день, два, месяц, год! Полтора года! На руках только справка о разрешении на выезд. Полтора года без работы, без пособий, без документов. Документы сданы на визу. Ровно 49 обращений, которые написал Семен Бурштейн во все инстанции, включая руководителей государства, оставлены без ответа. Он попадает на прием к полковнику МВД — тот сразу же обвиняет Бурштейна в клевете на власть: не может такого быть! Но проверяет — пожимает плечами и произносит: «видимо, вам все-таки отказано в праве на выезд»...

Из ООН не ответили. И эта история — одна из многих. Здесь, в старой подшивке журналов, и письма депутатам Верховного Совета СССР — умные, безнадежные, невозможно поверить, что их писали советские люди в советское время. Здесь смелые ответные письма генералу Драгунскому, который был храбрецом на войне (закрыл собой солдата, у него был вырван кусок печени) и трусом в мирной жизни (возглавил антисионистский комитет со всеми вытекающими).

Среди формулировок отказа, которые иногда выдавало советское государство, как сухо повествует журнал «Исход», были следующие: «Вы не поедете, пока на Ближнем Востоке не прекратятся военные действия»; «Мы не сможем вас отпустить, пока в Израиле не утвердится прогрессивный общественный строй»; «Отработайте сначала русский хлеб, который вы ели».

Денег с собой брать не разрешалось. Везли тоннами туалетную бумагу, сетками футбольные мячи, велосипеды. Все это намеревались продать... Когда спустя двадцать лет я приехала к своим родным в гости, они еще пользовались той туалетной бумагой.

Так вот о хлебе. В 1972 году вышло постановление. «Пускаем!» — гласило оно. «Ура!» — выдохнули евреи, услышав о постановлении. «Ура?!» — переспросили евреи, прочитав постановление. «О возмещении гражданами СССР, выезжающими на постоянное жительство за границу, госзатрат на обучение». Дьявол ироничен... Согласно постановлению, выпускник МГУ должен был государству 12 тысяч 200 рублей. Тот, кто обучался в аспирантуре, но еще не защитил диссертацию, должен был добавить к этой сумме еще тысячу семьсот рублей. Тот, кто имел несчастье получить кандидатскую степень, доплачивал еще 5 тысяч 400 рублей. Для советского человека это была неподъемная сумма.

Наши уже сидели на чемоданах, их было 11 человек. Девять из них имели высшее образование, еще двое были детьми, которые могли выехать бесплатно. Для наших такое разрешение на выезд означало отказ.

Дядя Гетя был как раз в командировке, когда позвонили и сообщили: постановление отменено, проваливайте в течение пяти дней. Отец взял отпуск, чтобы помочь упаковывать хрусталь, верх советского шика, который до сих пор красуется в иерусалимской квартире родственников на Геват Царфатит.

Ходили слухи, что это Ив Монтан тогда как-то дожал руководство партии. На правду, впрочем, это не похоже. Прошлые визиты французской звезды в Союз и так сопровождались скандалами, а в 1970 году его заигрывание с коммунистическими режимами и вовсе сошло на нет. Раньше они с Симоной уже бывали в Союзе, обнимались с вождями, молча выслушивали, что «Госпожу Бовари» написал Бальзак, терпели хрущевские поцелуи в губы, с ужасом наблюдали наши нравы и даже пытались спорить. Но как раз в 70-м Монтан вместе с Синьоре снялся в антисоветском фильме «Признание», о событиях 1968 года в Чехословакии. И, конечно, если кто-то в тот момент и дружил с генсеками, то точно не Ив Монтан.

Тем не менее рэкет выезжающих был вдруг остановлен. Но с глаз долой надо было убраться очень, очень быстро.

Денег с собой брать не разрешалось. Везли тоннами туалетную бумагу, сетками футбольные мячи (говорили, в Израиле они хорошо идут), велосипеды. Все это намеревались продать... Когда спустя двадцать лет я приехала к своим родным в гости, они еще пользовались той туалетной бумагой. Кто бы в Израиле купил наждачную бумагу для таких деликатных нужд?! «Гетя, зачем ты всучил мне свой велосипед?! Ты опозорил меня на весь Израиль!» — кричал на моего дядю Иосиф Норкин, когда тот встречал его в аэропорту. Дядя Гетя улыбался. Но не от слов Норкина. Дядя приехал на два месяца раньше и уже знал: советские велосипеды в Израиле никому не нужны. «Теща играет в футбол», — писал нам в письме ироничный Гетя. Теще было 70 лет. Футбольные мячи тоже не шли.

«Сыночек, какая я невезучая, как хотела услышать твой голос, и то не удалось. Я уехала к себе, когда на завтра мне сказали о твоем звонке, я плакала от обиды. Но весь разговор достался твоей сестре, на этот раз ей так повезло»

Теща — это моя бабушка. Бабка имела пятерых детей. Двое умерли во время эвакуации. В России бабушка была бог. В эвакуации — председатель колхоза, больше грамотных не нашлось. В мирное время работала в магазине ковров (кто понимает, так это просто владычица морская). В 1972 году вместе со старшей дочерью уехала в Израиль. Разумеется, с единственной надеждой очень скоро увидеть остальных. А в 1976 году уехала в Америку другая дочь. Бабка, которая не знала другого смысла жизни, кроме семьи, была в отчаянии. Она металась между Израилем и Америкой, а к любимому сыну в Россию попасть не могла. Каждый день она писала ему одно и то же: «Страдаю, жду, приезжайте, что прислать, пишите». Она не знала, что ее сын никуда не приедет, она не знала, что у него сложнейшая операция, не знала, что кто-то сообщил в исполком, что он прописался в квартиру сионистов, сбежавших в Израиль, и его теперь грозятся выселить из Москвы. Но отец — из тех, про которых говорят: хороший человек, хоть и еврей! Эта первая часть присказки его и спасла. Соседи по хрущевке заступились, и «площадь» не отняли. Бабушка ничего этого не знала. Она продолжала писать письма: «приезжайте, что прислать, жду, когда». И металась между Израилем и США.

Однажды отец написал ей письмо (говорит, хотел поддержать): «Ты жива еще моя старушка?» На это письмо она впервые не ответила, зато пришло письмо от папиной сестры: «Братик, не пиши больше таких писем, твое письмо чуть не убило маму». Письма идут в хронологическом порядке. Каждое пронумеровано. Их сотни. Голубые конверты, марки на них все дороже и дороже (в Израиле инфляция 300 процентов).

«Сыночек, какая я невезучая, как хотела услышать твой голос, и то не удалось. Я уехала к себе, когда на завтра мне сказали о твоем звонке, я плакала от обиды. Но весь разговор достался твоей сестре, на этот раз ей так повезло», — это опять от бабушки. А потом идет другое письмо, уже от дяди: «Боря, мы очень часто ходим на могилу твоей мамы». И еще письмо от сестры: «Не убивайся, маму не вернуть, надо жить ради детей». Я ничего этого не помню и даже не знала об этом до сих пор. Два письма лежат рядом. «Приезжай, нет сил терпеть». И «на могилу твоей мамы ходим часто». Читая это, понимаешь, насколько лозунг «пора валить» звучал тогда иначе. Он весил неизмеримо больше.

Автор о себе:   Режиссер, сценарист, журналист. Сняла около 30 документалок. Не без международных призов. Нью-Йорк, в частности, признал мою работу «лучшим историческим фильмом». Короткометражка «Один» выиграла в 2011 году на Шанхайском международном кинофестивале. Работала на всех федеральных каналах отечественного телевидения в наши лучшие с ним годы. По базовому образованию логопед. Написаны роман и повесть. Роман «В ночь с понедельника на пятницу» можно выловить в Интернете. Училась в Еврейском университете в Москве. В Израиль езжу каждый год. Как год проходит — подступает тоска, и билет как-то сам покупается: значит, пора.       Мнение редакции и автора могут не совпадать