Вот уже много лет в канун Песаха я покупаю новую «Пасхальную агаду» с комментариями какого-либо известного раввина. За годы у меня скопилась целая полка пасхальных сказаний, но с каждым годом мне всё сильнее не хватает на ней книги с названием «Русская агада». Той самой, которая связывала бы исход из Египта с историей миллионов евреев, живших на огромной территории бывшего Советского Союза. Между тем напоминание мудрецов, что в Песах каждый еврей должен чувствовать себя так, будто это именно он и прямо сейчас выходит из Египта, относятся к нам, выходцам из СССР, может, куда больше, чем к другим евреям.

В самом деле, разве каждый из нас не был там своего рода рабом? Да, прежде всего, рабом идеи, за которую многие наши деды и прадеды отдали жизни. Но ведь и рабом власти, которая могла сделать с тобой в любой момент все, что угодно. Она, эта власть, определяла, где ты будешь жить, учиться и работать, выдавала талоны на рабский паек, а при желании – могла посадить или поставить к стенке. И разве это не мы были выведены однажды оттуда «рукою крепкой и дланью простертой» ради «детей наших и детей детей наших»?!

И как, читая в Агаде повествование о тайном седере, который справляли за закрытыми дверьми мудрецы в Бней-Браке, не вспомнить о тех тайных седерах, которые продолжали справлять в СССР за закрытыми дверьми евреи, сохранившие, несмотря ни на что, верность традициям? Иногда на таком седере случайно оказывался «обычный» советский еврей, и тогда он чувствовал себя на нем в роли «четвертого сына» из Агады, который до такой степени не понимал, что за столом происходит, что даже и не мог толком сформулировать вертевшиеся у него на языке вопросы.

О, эта вечная притча Агады о четырех сыновьях, вобравшая в себя историю моей семьи, как и семей миллионов других евреев! Вот мой прадедушка, вырвавшийся из «душного» мира своего местечка, поступивший в университет и считавший себя очень даже прогрессивным и просвещенным молодым человеком. Наступал Песах, он возвращался домой, садился за пасхальный стол и задавал вопрос «умного сына»: «Каковы порядки, законы и правила этого праздника?»

Но мой дед был уже довольно далек от религии, и волею судьбы ему не довелось побывать за столом прадеда. Зато он прочитал очень много умных книг о том, что Тора – это не более чем мифы и легенды древнего Израиля. Неудивительно, что когда он видел, как его отец по старинке, не из веры, а скорее от ностальгии по прошлому, в Песах ест мацу и читает Агаду, он задавал вопрос сына-нечестивца: «Папа, зачем тебе нужны все эти глупости?!»

Моя бабка, как ни странно, упорно продолжала праздновать Песах, очищала в его канун дом от хамеца и – нравилось это деду или нет – требовала, чтобы во все дни праздника в доме вместо хлеба ели мацу. Вот почему Песах для моего отца до приезда нашей семьи в Израиль был исключительно праздником, в который следует есть мацу, и окажись он в дни своей молодости на седере у деда, он непременно задал бы вопрос третьего сына, простака сына: «Что это?! Чем вы тут занимаетесь?!»

В нашем доме Песах уже никак не отмечался. Хотя бабка перед праздником обязательно присылала ящик мацы, но долгое время я, подобно четвертому сыну, даже не спрашивал, с чем связаны эти странные посылки. Уже здесь, в Израиле, я узнал, что Любавический ребе предлагал ввести в текст Агады пятого сына – еврея, который даже не знает, что сейчас Песах, и, возможно, даже мацы в глаза не видел. «Встаньте, выйдите на улицу и приведите его за свой стол!» – писал Ребе, понимая, что это – последний шанс сохранить этого еврея для народа.

Что дальше? Дальше Агада напоминает нам о том, что если бы не поддержка Предвечного, мы бы давно сошли с арены истории. «Ибо не только один-единственный враг восставал на нас, чтобы истребить нас, но в каждом поколении восстают на нас, чтобы уничтожить, но Святой, благословен Он, спасает нас от их руки». И это было еще до хмельнитчины, Кишиневского погрома, Петлюры, Холокоста, «дела врачей» и всего того, что за этим должно было последовать.

И сразу вслед за этим мы подходим, пожалуй, к самому неприятному для бывших советских, да и нынешних российских, украинских и прочих евреев месту Агады. Оказывается, не так страшен фараон, пытавшийся уничтожить нас физически, засадив в свои концлагеря или заставив твердить «Я знаю, город будет, я знаю, саду цвесть», сколько Лаван, пытавшийся отобрать у нашего праотца Яакова сыновей и превратить их в таких же арамейцев, каким был сам. Ассимиляция, полный отрыв от корней, своей истории и религии – вот он, самый страшный враг, угрожающий еврейскому народу, «губитель отца моего».

Слова о Лаване-арамейце звучат сегодня куда актуальнее, чем когда-либо: ассимиляция в еврейском мире продолжает набирать силу, всё больше евреев, оказавшись в рабстве у чужой и чуждой культуры, превращаются в «пятого сына». И как это непросто – выйти на улицу, найти его и тем более зазвать за пасхальный стол. Ведь он так привык к своему рабству, что искренне считает его подлинной свободой.

А вслед за повествованиями о рабстве идет напоминание о чудесах, знамениях и казнях, предшествующих нашему исходу. «Кровь, огонь и столбы дыма», – говорим мы, отливая несколько капель из своих бокалов. Разве мы не видели и их – авария на Чернобыльской АЭС, кровь, которая вдруг начала литься во многих национальных республиках, нередко вплотную подступая к нашим домам? И разве то, что происходило в теперь уже далекие 80-е и лихие 90-е с «великим и могучим», не напоминало десять египетских казней? Разве наша «доисторическая родина» не рухнула и не потеряла всю свою былую мощь, как три с половиной тысячи лет назад потерял ее Египет?!

Мы, разумеется, не относили все это к категории чудес, даже не мыслили подобным образом. Но если понимать под чудом события, противоречащие нашим привычным представлениям о естественном ходе вещей, то крушение СССР и последующий за ним массовый исход евреев с постсоветского пространства, вне сомнения, подпадают под это определение. Во всяком случае, еще в 1985 году ни один самый прозорливый западный футуролог, не говоря уже о советских экспертах, не мог предсказать такого развития событий.

У автора этих строк, как у многих других евреев, была своя ночь исхода. Почему-то самолеты в Израиль и в самом деле всегда вылетали поздним вечером или глубокой ночью, и эта ночь, по меньшей мере, для нас разительно отличалась от других ночей. Была у меня, разумеется, и «отвальная» со своеобразной «пасхальной жертвой» – шашлык из баранины. Были и предотъездные хлопоты, во время которых кажется, что не успеваешь ничего собрать и со всеми попрощаться, так что неудивительно – заквашивать тесто и в самом деле некогда, надо спешно печь его в том виде, в каком оно есть. В результате чего и получается маца, «хлеб бедности нашей», наш плач по брошенным в оставляемом доме пожиткам. Вот почему с таким трепетом читаются на седере строки из гимна «Дайейну»: «Если бы он вывел нас из Египта, но не совершил бы суда над египтянами, нам было бы достаточно и этого».

И уже затем Агада напоминает, что в любом поколении каждый еврей должен считать себя одним из вышедших из Египта – ибо «Не одних только отцов наших вызволил Святой, да будет благословен Он, но и нас вместе с ними… чтобы ввести нас в эту землю и отдать ее нам, как поклялся Он отцам нашим». Все это сбылось, и понятно, почему мне так не хватает на заветной полке «Русской агады», пропускающей традиционный текст сквозь призму недавней истории – того, что было со мной и со всеми нами.

Мне часто доводилось слышать, что заключительные слова Агады – «В будущем году в Иерусалиме» – безнадежно устарели, по крайней мере, для израильтян, и их можно изъять из текста. Дескать, никто, слава Б-гу, не мешает нам праздновать сегодня Песах в Иерусалиме, и мы давно уже никакие не рабы. Но стоит оглянуться вокруг, чтобы понять – эти слова по-прежнему сохраняют актуальность. Борьба за Иерусалим продолжается, он по-прежнему не отстроен и не «слит воедино», как об этом мечтал еще царь Давид.

Что же касается рабства, то многие ли из нас в самом деле уже вышли из Египта и тем более – вывели этот Египет из себя? Не продолжаем ли мы раболепствовать перед идолами чужих культур, зачастую отвергая собственную? Не маячит ли над нами дамоклов меч ассимиляции? Так что давайте не будем спешить вычеркивать что-то из старого текста. Лучше откроем в ближайшую субботу «Пасхальную агаду» и зададим вечный и мудрый вопрос: «Чем эта ночь отличается от других ночей?»