«Время отчаливать от этих берегов, теперь меня не остановить…» – поет Борис Гребенщиков, смело назвав свое произведение 151-м псалмом. Хорошая фраза. Хотя сказать и «отчалить» – совсем не одно и то же. В детстве и особенно в юности я много думала о свободе и совсем не думала об Исходе. Не то чтобы не хватало свободы, скорее ощущалась сильная нехватка воздуха. И говорили о свободе лишь потому, что о чем еще мечтать, когда воздуха не хватает? О нем, о воздухе.

Времена, как известно, не выбирают. В них живут. И умирают тоже в них. Я была поздним ребенком. Когда-то академик Лихачев говорил, что его воспитывает полоска света из-под двери отцовского кабинета. Я понимаю его, как никто. Более свободного человека, чем мой отец, Ионатан Евсеевич Линецкий, трудно себе представить. Его интеллект, его образ мыслей, его взгляд на мир… – всё отличало в нем человека независимого и свободного. Он был талантлив – инженер-изобретатель с сотней патентов, внедренных на всех предприятиях отрасли. И еще он был замечательным переводчиком – его знаменитый перевод Джерома К. Джерома «Трое в лодке» стоял на полках всех интеллигентных домов. Правда, в те времена его патенты и переводы часто подписывали чужими именами. Потому что 20 лет своей жизни он провел в лагерях, в которые попал еще совсем юным студентом Института истории искусств, и на поселении. Там учил английский, там же созидал, внедряя свои первые изобретения на лагерных стройках и лесоповалах. Но это долгая история. Он вернулся уже после войны, потеряв зубы и заработав туберкулез.

И сейчас, и тогда меня поражало это сочетание несочетаемого. Свобода – в несвободе. Парадокс. Внутренняя Монголия по Пелевину. Отец никогда не выезжал за границу Советского Союза. Никогда не бывал в Англии, дух которой так точно воспроизвёл, переводя Джерома. «Соломенная шляпа – вот что спасло Джорджу жизнь. Он хранит ее – вернее, то, что от нее осталось – до сих пор, и в зимние вечера, когда дымят трубки и друзья неспешно рассказывают друг другу бесконечные истории о пережитых опасностях, Джордж приносит ее вниз и пускает по рукам. И вновь, и вновь излагает эту волнующую повесть. Всякий раз пополняя ее новыми подробностями». И смыслами.

Нет, он не поднимал бокал на седере в пасхальную ночь, не провозглашал торжественно, как мы сейчас, «Вывел нас Всесильный из Египта десницей могучей и дланью простёртой, а теперь давайте немножко закусим». Но он выходил из Египта каждый день своей жизни – в лагерном бараке, дома, переплетая стихи запрещенного Галича и Бродского и вслушиваясь в «голоса» сквозь треск глушилок. Его невозможно было заставить поверить в то, что черное – это белое, заморочить, запутать. Он шел своей дорогой. И он вышел, я знаю. И конечно, не он один, хотя сейчас уже понимаю, что таких было немного. Их всегда немного – тех, кто выходит.

Наш Египет – снаружи и внутри. Мы выходим из него каждый день, стремясь к свободе, сбрасывая самые разные путы и оковы. Наверное, это такая национальная черта. Ведь что-то же гонит евреев на баррикады революций, какая-то сила всегда несет их к иным берегам на утлых суденышках – прочь от рабства, унижения, несвободы. Что-то поднимало их на заранее обреченные восстания в гетто и концлагерях. Что-то заставляло упорно выискивать зерна правды, рисковать, выходя на площадь, издавать и распространять запрещенное слово.

Я точно знаю: не всегда есть возможность убежать, уплыть, улететь – в общем, совершить физический прыжок. Но мы всегда можем прыгнуть внутрь себя. Тем более, что, похоже, снова возвращаются времена, когда со свободой нас заставят проститься. Внутренняя свобода в эпоху тотальной несвободы – может, это и есть самое большое чудо моего личного Песаха. Я видела его своими глазами. Однажды меня спросили: «А что бы делал твой отец, если бы дожил в России до наших дней?» И я сказала: «Он бы оставался свободным. Как и всегда».