Очередь в израильское посольство для получения гражданства начинается за два месяца. Лично я заняла ее еще лет шесть назад, когда, впервые оказавшись в Израиле, очень ясно осознала: вот он, мой дом. Сейчас мои документы кочуют по инстанциям, я пребываю в состоянии предобморочного ужаса. Так же страшно было только перед прыжком с парашютом, но тогда я была надежно пристегнута к пузу инструктора. А теперь такой прыжок мне предстоит выполнить в одиночку. И желательно не разбиться.

Вообще, я – идеальная иллюстрация для статей на тему: почему вам не стоит ехать в Израиль. Гуманитарий с благородной, но орнаментальной профессией, кривыми руками, финансовой безответственностью и топографическим кретинизмом. Мой диплом политолога в Израиле не более полезен, чем свидетельство об окончании курсов управления летающими тарелками. А редакторы русскоязычных израильских СМИ чуть ли не ежедневно пишут в социальных сетях: дорогие журналисты и публицисты, репатриирующиеся из России, нам нечего вам предложить, кроме зеленого чая и печенюшек.

Да, Дина Рубина мыла полы, Цой работал кочегаром, а Талмуд восхваляет простой труд, который, как говорят, здорово освобождает голову для посещения важных мыслей, однако я всерьез опасаюсь, что смерть от голода настигнет меня всё же раньше. Можно, конечно, податься в киббуц… Но как-то в детстве меня отправили пропалывать морковь – нашли потом спящей, одежда – в земле, сорняки были изничтожены частично, морковь – полностью. Так что, боюсь, головокружительная аграрная карьера заведомо обречена на провал.

Однажды я заблудилась в подъезде одного иерусалимского дома: просто не смогла понять, как же он устроен и где, черт возьми, искомая квартира. Тогда друзья чудом спасли меня, когда я уже сидела и плакала, а потом шла по улице, куда глаза глядят. «Какая тебе эмиграция, ты ж тут сгинешь!» – говорят они. А другие знакомые из Тель-Авива, с которыми нам никогда друг друга не понять, мечтают перебраться в Москву, когда я «гуляю» с помощью гугл-карт по их улицам и прикидываю, где хотела бы жить.

Правда, я не смогу в Израиле сохранить лицо. В прямом смысле – я очень плохо переношу жару. Мое же лицо при высоких температурах отекает и приобретает тяжелый лиловый оттенок – в один миг я становлюсь похожа на перезревший помидор. А мои тщательно вытянутые волосы на тель-авивских улицах мгновенно закручиваются обратно, превращая меня в льва Бонифация из советского мультфильма. Такое сочетание – помидора и афроначеса – напрочь перечеркивает надежды, что когда-то мне поручат вести важный PR-проект.

А еще я путаюсь при выборе банков и тарифов, теряюсь при заполнении анкет и платежных поручений, боюсь чиновников и теряю самообладание в бюрократических учреждениях, вечно переплачиваю, сажусь не в те автобусы, выхожу не там и, чертыхаясь, бреду пешком обратно. Моя нервная система заточена под Москву, и от вида израильских кассирш, неспешно обсуждающих с покупателями погоду и политику, у меня начинается нервный зуд, и кажется почти издевательством, что, согласно каббале, все евреи должны жить в Святой Земле.

Сам географический контур страны – не что иное, как клин, маленькая острая заноза, впившаяся в самый центр арабского мира, в мозги всех антисемитов, это такое «вот вам всем!». И чем больше на эту занозу давить, тем сильнее она будет впиваться в эту землю. Ведь сам Израиль состоялся вопреки всему – этакая «страна-наперекор». Да и в моей жизни всё происходит вопреки: например, чтобы заставить меня что-то делать, нужно пытаться от этого отговорить. Это и роднит меня с Израилем, с его древними камнями.

Как приятно будет после легкой формы агорафобии, рожденной бескрайними российскими широтами, осознавать, что, куда бы ты ни развернулся – на этом клочке земли ты обязательно уткнешься в чей-то теплый бок, и сгинуть тебе точно не дадут – замучают советами и криками. Люди, собранные на обугленном соседской ненавистью клочке земли, будут ценить жизнь друг друга гораздо больше, чем в огромной стране, где «бабы еще нарожают».

И вот я в очереди к израильскому посольству, среди людей с выражением лица отчасти ухарским и деловитым, отчасти – напуганным. Если раньше для отъезжающих стимулом была колбаса, то теперь это и опавший рубль, и опасения за будущее детей, и страх перед вновь опускающимся железным занавесом. «Итак, вы хотите изменить Родине…»

Я хочу вырваться из московской бессмыслицы и полететь, как птица – но по факту же я буду тяжело пробираться сквозь густую жару, в поту, с языком на плече, проклинать хамсин и ностальгировать по сибирским морозам. И может, потом, доедая последний банан, купленный на последний шекель, я все же засобираюсь обратно – я все же не герой-фанатик. Но пока я собираюсь уехать, родить там сына и назвать его каким-нибудь именем, типа Дрор, Ран или Уди – резким, как ивритские звуки, как израильский говор, как вся эта страна и ее угловатая история.