Тяжелее всего гиюр мужа дался мне. Хотя я подозреваю, что у него будет другое мнение на этот счет. Я должна была понять с самого начала, еще с момента виртуального знакомства, что все будет совсем непросто. Завязалось все с того, что я задержалась на работе, была уже глубокая ночь, и я написала в соцсетях, что ужасно устала и хочу огромный шоколадный торт. И вдруг мне ответил красивый мальчик, который написал что-то вроде того, что, мол, не стоит такой хорошей еврейской девушке на этой неделе есть торты. Но вот на следующей он может мне привезти целую корзинку вкусного шоколадного печенья. Я удивилась, почему это нельзя? Но как-то без углубления в детали. Может, он сейчас занят и поэтому так кокетничает, чтобы назначить встречу на попозже.

Так что, когда мы встретились, мой будущий муж рассказал мне про Песах, про еврейские традиции – и его печенье оказалось действительно первоклассным. Все это выглядело крайне обаятельным. Вообще, все невероятно обаятельно, когда ты еврей или еврейка и только интересуешься традициями. Тебя все любят, хвалят, привечают, восхищаются буквально каждым твоим действием. Зажгла свечи? Умница! Надела блузку с длинным рукавом? Красавица! Любой микрошаг в направлении еврейских традиций встречается овациями, бурными аплодисментами, всеобщим пониманием, помощью и поддержкой.

И все меняется, как только дело касается гиюра. У мужа все евреи, кроме одной-единственной самой важной бабушки, той самой. Он вырос в полностью еврейской семье, подростком был не раз бит на улицах за специфическую внешность и защиту еврейских ценностей, у него в предках были раввины и известные канторы, сестра его бабушки еще в 1920-е годы уехала в Эрец-Исраэль – строить страну, и муж мой вырос на этих историях о юной романтичной сионистке и ее пламенных друзьях. А еще он вырос с ощущением, что он стопроцентный, абсолютный еврей. Кто, если не он?! И вдруг в его двадцать три ему сообщили, что нет, никакого отношения к евреям он не имеет. Его даже не смогут похоронить на еврейском кладбище, где похоронены все его предки – почему-то именно это больше всего подкосило моего будущего мужа. Поэтому мысль о гиюре стала закономерной, выпестованной после нескольких лет размышлений.

Когда мы познакомились, он только думал об этом, взвешивал, размышлял. Но наше знакомство воспринял как важнейший знак – он же не искал специально еврейскую жену, она ему досталась случайно. И это, очевидно, не случайно.

Наш случай, когда гиюр в паре проходит муж, а не жена, многие называли редчайшим. Все привыкли, когда гиюр проходят невесты или жены, когда на него приходят парами или же идут решительно настроенные одиночки. Но чтобы при еврейской жене этого добровольно, самостоятельно захотел муж? Такие случаи можно было только по пальцам пересчитать.

Нас подвела честность. Мы открыли дело о гиюре в Москве еще до свадьбы. Большинство опытных друзей советовало Адаму ни за что не признаваться в том, что у него есть какие-то отношения. «С твоими данными, с твоей искренностью и с твоими предками ты уже через полгода будешь обрезан и в микве», – говорили они. Но мужу показалось это нечестным. И признался, что у него есть я. А значит, чтобы он прошел гиюр – я должна соблюдать. Поэтому ожидаемые легкие полгода вылились в мучительные и кровавые пять лет. За которые мы успели пожениться, несколько раз чуть не развелись – наверное, мы единственная семья в мире, которая ссорится исключительно и только на религиозной почве. За эти же годы я от доброжелательного любопытства к иудаизму успела дойти до глубочайшего отрицания и полнейшей ненависти – и снова вернуться к спокойному принятию.

Каждый раз перед заседанием раввинского суда в Москве я спрашивала мужа: «Мне врать или говорить правду?» И каждый раз он, не наученный никаким предыдущим опытом, говорил: «Правду».

И эта правда нас убивала, отталкивала, отшвыривала от религии и друг от друга. Я каждый раз загадывала: «Если это наше – то мужу дадут гиюр даже со всей нашей правдой, а если не наше, то какой в этом смысл?» На последнем суде диалог достиг высочайшего уровня абсурда. Мне казалось, что даже судьям уже хотелось, чтобы я соврала, чтобы дала им возможность прекратить мучить Адама. Я сказала, что у нас дома кашрут, я помогаю мужу соблюдать шаббат и чистоту семейной жизни – из большой любви к нему. И из уважения к его вере.
– То есть сами вы не верите? – спросили меня.
– В Бога – нет. А в семью, уважение и взаимоподдержку – да.
Судья резко захлопнул папку с делом мужа:
– Тогда о чем мы вообще разговариваем? Я не могу дать вашему мужу гиюр, пока вы не верите в базовые принципы иудаизма. Я вас запишу на следующий суд, через месяц.
– То есть вы даете мне месяц для того, чтобы я поверила в Бога?! – удивилась я.
Судья посмотрел на меня, как на умалишенную. Переглянулся с коллегами, вздохнул:
– Хорошо, приходите через два.

Мы пришли через год. Но уже не в Москве. В Израиле. Я снова спросила мужа, говорить ли правду? И он снова ответил, что мне стоит говорить ее и только ее, а там – будь что будет. Жизнь его явно ничему не учила.

Впрочем, израильским судьям было наплевать на мою сложную душевную организацию. На середине моих витиеватых объяснений судья меня просто прервал и сказал: «Мне не важно, во что вы верите. Мне важно, что вы делаете. Вести кошерную кухню будете? Хорошо. Ходить в микву? Отлично. Свечи зажигать перед шаббатом? Ок. А сам шаббат соблюдать будете? Не будете? Ок. А мужу не будете мешать соблюдать? Точно не будете? Ну, и прекрасно».

Так что вот уже месяц, как мой муж получил самый что ни на есть ортодоксальный гиюр в израильском раввинате. Самое забавное, что после этого – после этой форы, выданной тем деловым судьей – мне вдруг стало легко и приятно соблюдать. Обычно после гиюра всех немножко «отпускает», а меня наоборот. Будто все эти пять лет на меня смотрели тысячи, десятки тысяч глаз и следили: насколько праведно я живу, насколько стойко соблюдаю, достойно ли мое поведение того, чтобы дать моему мужу гиюр? Достаточно ли я этого заслужила? И это давление было для меня совершенно невыносимо. Даже когда мне самой хотелось что-то делать, соблюдать – казалось, что я это делаю не для себя, а для его гиюра. Чтобы оправдать.

И вдруг этот груз оказался разом сброшен! Я снова могу зажигать свечи для себя – потому что это красиво и потому что связь веков. Я могу откошеровать кухню в новой квартире, просто потому, что мне нравится эта идея. Оказалось каким-то бесконечным счастьем слушать уроки, надевать длинные юбки и повязывать красивые тюрбаны на волосы – просто потому, что мне это идет и нравится. А не для того, чтобы это кто-то увидел и сделал соответствующие выводы о моей прилежности.

Я вряд ли когда-нибудь стану правильной ортодоксальной женой. Но после гиюра иудаизм вдруг снова стал для меня не тяжким невыносимым бременем и обязанностью, а снова радостью. Зажгла свечи – умница. Надела скромную блузку – красавица. Наверное, кому-то сверху, Тому, в кого я не верю, просто было нужно, чтобы мы переехали в Израиль. И чтобы в нас здесь поверили.