Я могла бы начать – и вообще-то я это уже зачем-то делаю – с детской игрушки на полу или подоконнике. Нарочито оставленная там, а то и специально пододвинутая чьей-то рукой (или ногой?) поближе к объективам и глазам любопытствующих, она, тем не менее, беспроигрышно срабатывает – вызывает должную порцию умиления. Как ни крути, а свойственно нам, sapiens, при всей нашей жестокости, трепетать и пускать слезу при мысли о растоптанном детстве.Покинутый второпях детский сад с крашенным в любимый советско-коричневый цвет полом и скрипящими дверцами шкафчиками – как раз одна из первых туристических точек ЗОНЫ.

Но будем все же считать, что я с этого не начинала.Как и не начинала с тут и там разбросанной человечьей обувки и одежки. И с других свидетельств былой обжитости ныне побежденной лесом местности.Пусть все это останется первой точкой в пунктире недосказанности, потому что об этом и так все знают, и не об этом вообще речь.Но, может, она тогда хотя бы о том, как большинство знакомых и даже очень хорошо знакомых реагируют на твои планы или рассказы об уже воплощенных планах посетить ЗОНУ?

Как, вы туда поехали?! Зачем? Разве это не опасно?Потом первая реакция сменяется другой: «А правду говорят, что там бродят звери с двумя головами?» Врать не буду – двухголовых не видела.Собак видела. Обыкновенных и вполне себе дружелюбных на вид.А вольно пасущуюся лошадь Пржевальского так и не разглядела как следует из окна машины, увлеченная собственным – кто бы мог сомневаться? – телефоном. Потому как что-что, а сотовая связь в ЗОНЕ есть.

«Я точно знаю, мне кто-то говорил, показывал, зачитывал, что там и дети с двумя головами. Потому что аномалии там. Страаааашные! А если вы не видели, то, значит, правительство скрывает», – услышав такое от очень хороших знакомых, думаешь о силе печатного слова и мысленно поешь славу Стругацким. Тем более что они и вправду… Нет, не предсказали, конечно, и даже не предугадали, а просто просчитали – с линейкой ли, или с одним лекалом наития, так свойственного художникам – возможные последствия столкновений человеческой природы с природой непознанного, к тому же еще и приправленного опасностью с извечной сопровождающей оную табличкой: «Осторожно! Вход запрещен!». Или как в данном случае: «Осторожно! Зона отчуждения!».

И да – снова в яблочко – во многих отдельных деталях «Пикник на обочине» совпал с реальностью после трагедии на АЭС. Туда проникают сталкеры – они сами, правда, это слово не любят и предпочитают ему родное и не изгаженное богатыми подтекстами определение «проводник». Оттуда, несмотря на запрет, вывозят артефакты. И там неофиты романтизма и аксакалы цинизма в равной мере пытаются расширить границы сознания и найти ответы на похожие вопросы.

Насчет загадать желание у Золотого Шара – тут, я, пожалуй, усомнюсь. Но одна из девушек в группе мне на ухо свое желание шепнула. С маленьким заземляющим довеском в виде слова «надеюсь» в конце.Почему она поделилась этим именно со мной? Не знаю. Может, потому что снег под нашими ногами скрипел одинаково, или потому что на узкой тропинке пару раз галантно пропускали друг друга.В любом случае: сбудется – не сбудется – речь и не об этом тоже.

И не о маленьком законсервированном кусочке Советского Союза, который лезет из всех щелей: и из расползшихся бетонных плит местного клуба в Припяти, и из просветов ельника.И ладно бы только памятник Ленину и мозаики, славящие подвиги советских авиаторов! Чего уж там! Даже в чернобыльском кафе – да, можно там есть, можно, не переживайте! – в меню тот самый набор, который я помню из пионерских лагерей: сначала в качестве отдыхающего дитяти, затем в качестве вожатой.Суп с пятью-шестью кубиками картошки и парой горошин. Пюре с распластанным сбоку, словно под гнетом страстей, шницелем. И венец творения местных поваров – компот и к нему выпечка с яблочным повидлом.Вкус детства! В данном случае совершенно без ностальгии. И попробуй найди что-то подобное чуть поближе к цивилизации.

Пьешь себе компот, а фантазия Стругацких снова подползает к горлу. И думаешь: а не войдет ли сейчас в двери живой мертвец, не расползется ли под ногами ведьмин студень.Потому что остальное же ведь – не предсказали, не предугадали, но просчитали. И кстати, по поводу предсказаний. Есть, есть, по крайней мере, одно такое, в хасидских летописях, уже давно перелезших через забор устной традиции в область письменной речи.

Говорят – и даже если вы будете читать об этом в еврейских источниках, всё равно уместно оставить это страхующее от наглых посягательств на чистую правду начало «говорят», – что один из чернобыльских ребе за двести лет предвидел будущую катастрофу и заклял всех своих последователей обязательно к назначенному сроку уехать из Чернобыля как можно дальше.Наверное, если такой наказ хасидам когда-то и правда прозвучал под украинским небом, встретили его с равной долей послушания и недовольства. Все-таки Чернобыль был очень еврейским городом – до 70% его населения к концу XIX века составляли евреи, что подтверждено официальными царскими документами, а покидать насиженные места даже нам, привыкшим к статусу и к пути изгнанников, нелегко.

Действительно ли именно пророчество ребе вышвырнуло местных евреев из их домов или все-таки они исчезли из Чернобыля и окрестностей из-за страшных и длительных погромов? Никто, кроме народной молвы, на этот вопрос уже не ответит. А у нее на этот счет и другие чудесные версии, помимо пророчества праведника, припасены.

Например, многие полагали тогда и продолжают утверждать сейчас, что реактор был бы целехонек, если бы в середине XX века вандалы не осквернили на чернобыльском еврейском кладбище склепы с останками представителей той самой хасидской династии.Уж не знаю, можно ли признать смерть множества людей от лучевой болезни воплощением принципа «мера за меру» – хотя опять же, кто осмелится взять на себя ведение небесных счетов, но точно могу в очередной раз повторить, что речь и не об этом тоже.

О чем же тогда?Наверное, немножко о том, что консервная банка под названием ЗОНА удерживает в себе не только советский дух, но и чаяния людей, которые живут внутри или поблизости, а живут там только те, кто до сих пор на службе у реактора и сопутствующих ему учреждений. За тем самым обедом с тем самым компотом проводник рассказал про местного юношу, который не смотрит телевизор и не заходит в сеть, и как в детстве рисовал не супергероев, а ликвидаторов в соответствующих костюмах, так и сейчас мечтает выучиться на эколога и спасать тех, кто в ЗОНЕ – занимаются ли они поглощением кислорода или, наоборот, фотосинтезом.

А еще, наверное, это немножко о том, что Рыжий Рэдрик Шухарт попросил у Золотого Шара вслед за принесенным им же самим в жертву машине желаний юным романтиком Зоны: «Счастья для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженный!»Да, такие мысли точно там возникают. По крайней мере, у меня.

Когда снег побеждает слабую защиту нежной замши сапог и мокрым холодным языком облизывает пальцы. Когда боишься задеть плечом ветку, потому что кажется – это нарушит какое-то заклятье и цепная реакция взорвет остатки притаившихся за деревьями старых стен. Когда смотришь на других подопечных твоего поводыря и понимаешь, что они точно так же, как ты, пытаются хоть что-то услышать в этой тишине. Но она не сдается и не уступает места звукам. И к гостям относится скептически. Мол, пошалите чуток, я все равно память о ваших голосах проглочу.

И ты различаешь в замерзшем кусте шиповник и понимаешь: раньше кто-то обязательно подходил к нему по весне, чтобы понюхать яркие цветки. И соболезнуешь ему в его сиротстве, и тоже почему-то ощущаешь себя сиротой.И жалеешь, что громоздкие аппараты для раздачи жаждущим газировки – простой за копейку, сладкой – за три – заржавели от безделья. И о вкусе, который больше не повторится во рту, тоже жалеешь.И пытаешься заглянуть внутрь распахнутых навстречу воздуху и твоему любопытству квартир и догадаться, о чем мечтали те, под чьим весом прогибались пружины вон той кровати и шуршали под иглой грампластинки проигрывателя.

И Стругацкие еще и еще раз правы: волшебство в ЗОНЕ есть – как бы ты сам потом ни смеялся над этим своим ощущением снаружи. А еще я думаю, конечно, о том, как люди приносили себя в жертву другим людям. Иногда зная о риске. Чаще не зная.Но и это не главное.А что же тогда?

Недавно один мой знакомый рассказал мне об ужасе, испытанном им в одиночестве в горах.И дело было не в страхе не вернуться оттуда живым. И не в тоске по руке, которая поможет преодолеть узкий кряж, где смерть делает ставки с вероятностью 50 на 50.Он просто вдруг осознал, оставшись наедине с сосущей пустотой пейзажа и собственного нутра, что ему совершенно не к кому возвращаться. Даже если он и выживет.И вот это оно и есть.

Там, в ЗОНЕ, среди победившего леса и мертвых свидетельств ушедшей жизни ты остро чувствуешь эту мощную потребность в близости. Так остро, как не бывает даже на пустой ночной трассе, или в момент предательства, или при чтении о зверствах атамана Струка, вырезавшего вместе со своими бандитами большую часть евреев Чернобыля весною 1919-го.И хотя мне лично повезло и мне есть к кому возвращаться, я все равно это чувствовала. И радовалась за тех, кто нашел попутчиков для первой заповеди Торы: «Нехорошо человеку быть одному!» И желала «счастья для всех, даром» тем, кто еще пока не там.

И в этом смысле Чернобыль, пусть и зовется горькой полынью, но на самом деле – мощная звезда и магнит для сердец.Ну, сами подумайте: по статистике, приводимой на разных еврейских сайтах, из-за катастрофы на АЭС в Израиль перебралось около двухсот тысяч человек. Многие из них повстречали друг друга.А двойной дозиметрический контроль на выходе из ЗОНЫ ОТЧУЖДЕНИЯ – как отмашка очередной вехи в самопознании и навыке дорожить той рукой, которую потом берешь в свою.

Фото: Юрий Гершберг