Дядя Додик, двоюродный бабушкин брат, был огромным, толстым, краснолицым и громогласным. Он постоянно хохотал, рассказывал неприличные анекдоты и обожал детей. Было совершенно невозможно поверить в его историю: он прошел всю войну, концлагерь и штрафной батальон. Видел самое страшное, что только бывает в жизни – и вернулся домой живым и невредимым.

Бабушка рассказывала, что во время войны дядя Додик был тоненьким, золотоволосым и голубоглазым – очень красивым, и это важно для дальнейшей истории, возможно, именно это спасло ему жизнь. Он был командиром партизанского отряда, состоящего из одних, таких же молоденьких, как он, девушек. Когда их взяли в плен, привезли в концлагерь, выставили в шеренги и попросили шагнуть вперед командиров, евреев и членов партии, дядя Додик попытался сделать шаг – он был три из трех, – но был схвачен за пояс девочками из его отряда. «Стой, дурак, убьют же!» – зашептали боевые подруги. Так он избежал первой смерти.

Дальше был душ и вторая проверка. Всех пленников раздели догола и отправили к врачу. Дядя Додик жался в углу – он был обрезан и понимал, что выяснится это очень быстро. Это заметил один из немцев-конвоиров. Подошел к нему, глянул, нахмурился – молодой Додик замер от ужаса. А конвоир крикнул врачу, что он этого парня проверил, с ним всё в порядке, и вообще, он ему нужен для работы. Так дядя избежал второй смерти.

Потом этот немец много помогал дяде – он ведь был нежным мальчиком из интеллигентной семьи, пианистом с чуткими пальцами, идеальным школьным немецким и без малейших навыков ручной работы. Немец чинил ему сапоги, приносил еду, старался ставить на работы полегче. Тут я, просвещенный подросток, предполагала, что немец в нашего дядю Додика просто влюбился, но бабушка в ответ только хмурилась и отмахивалась.

В конце концов именно этот немец пришел с идеей побега. Дядя отказался уходить без своих друзей. Бежать группой было сложнее – план разрабатывали и готовили долго. Немец и его помощь были важнейшими составляющими этого плана. Он просил только об одном: «Не уходите без меня, возьмите меня с собой!»
– Так они и сбежали, – заканчивала свой рассказ бабушка, – успешно дошли до наших. Там, конечно, не поверили, что еврей, партийный и командир отряда выжил в концлагере. Чудом не расстреляли – отправили в штрафной батальон.
– А немец? – спрашивала я.
– Какой немец? – удивлялась бабушка.
– Ну, что сделали с тем немцем, который им помогал?
– Ой, – фыркала бабушка, – конечно, они его не взяли с собой. Он же немец! Фашист! Он мог их сдать, предать, мало ли что…

Бабушка сама живых немцев никогда не видела: во время войны она была совсем ребенком, они с мамой рано уехали в эвакуацию из Киева, а когда вернулись, там, кроме руин да списков погибших друзей и родственников, почти ничего и не осталось. Немцы представлялись ей единой, черной и страшной массой, лишенной малейшей индивидуальности и личных особенностей.

Так было и для меня до того раза, как я впервые услышала историю дяди Додика. История того немца взбудоражила меня, я пыталась додумать его историю: выжил ли он в войне и какие у него были мотивы? Простая человеческая жалость, влюбленность, ненависть к фашизму или желание сбежать из армии самому? А может, этот немец был взрослым или даже пожилым человеком и молодой белокурый еврей напоминал ему собственного сына? Миллион вопросов!

Я не верю, что фашизм, экстремизм, терроризм или что еще в будущем выдумает воинственное человечество, можно навсегда, до конца победить. Готовые убивать ради тех или иных целей будут всегда. Но каждый народ состоит из отдельных людей, большинство из которых не хочет лежать в окопах и стрелять. Большинство все же хочет иметь красивый и безопасный дом, любящую семью, интересную работу и здоровых детей. Мы не можем судить по национальности о человеке. По вере о человеке, по стране проживания о человеке. Даже по родителям – мы никак не можем судить о самом человеке.

Собственно, только изучение истории – не глобальной монументальной истории мира, а историй отдельных людей – дает нам возможность понять, насколько чудовищна война, что в ней нет и не может быть никаких плюсов, которые видят некоторые диванные историки и патриоты. Это понимание пришло к известному теперь школьнику из Нового Уренгоя, который в день скорби рассказал историю немецкого солдата двадцати одного года отроду, сгинувшего в сталинградском котле. Школьник отметил, что ему жалко невинно погибших людей, многие из которых хотели жить мирно и не хотели воевать.

В ответ на эту речь возбудились, кажется, все: полиция, прокуратура, местные активисты. Раздавались призывы арестовать, изгнать из страны, избить – далее-далее-далее – этого школьника. Чем дальше мы от реальной войны, чем безопаснее мы живем, тем тяжелее нам понять, насколько ужасной может быть война, и что гибнут в ней – с обеих сторон – в основном невинные люди.

Спасла школьника Николая Десятниченко цитата из журнала «Русский пионер» за 2015 год, вовремя найденная журналистами: «Семья у отца была довольно большой. У него же было шесть братьев, и пятеро погибли.

И не было же семьи, где бы кто-то не погиб. Но у них не было ненависти к врагу, вот что удивительно. Я до сих пор не могу этого, честно говоря, до конца понять. Мы воспитывались на советских книгах, фильмах… И ненавидели. А вот у мамы этого почему-то совсем не было. И ее слова я очень хорошо запомнил: “Ну что с них взять? Они такие же работяги, как и мы. Просто их гнали на фронт”». Это Путин рассказывает о своей маме, если вы вдруг не знали. Как мы видим, даже между родителями и детьми может быть разница величиной в пропасть. Что уж говорить о целом народе.