Когда вы впервые соврали? Свою первую ложь вспомнить трудно – так много вранья было в жизни. «Кто это так много накакал?» – «Папа!» О вас мама тоже такое рассказывала? Врать – вполне естественно. Даже обезьяны скрывают информацию о себе. Но люди значительно разнообразней. И даже врождённое враньё научились совершенствовать благодаря запретам и принудительным обязательствам.

Занятия в музыкальной школе, ранний отбой, пионерский галстук, который я надевала исключительно перед школой, да и субординационная повинность в целом закалили навыки вранья. Музыкальная школа стала маминым подарком на день рождения. Царица искусств грозила уничтожить детство, но маму это не особенно волновало. Как и то, что я грезила актёрством.

С третьего класса я почти перестала бывать в музыкальной школе, но каждый день отвечала маме: «Да, я играла сегодня». Для ублажения её ушей я и вправду играла иногда – надо же было демонстрировать результаты обучения. Вот только играла я что-то несложное, но обязательно – щемящее душу. Срабатывало. Тем более что мама слушала в «пол-уха». Музыкальная школа даже помогала. Я ходила в кино, кормила чаек на набережной, шаталась с соседскими детьми по городу, но где бы я ни была, маме я всегда говорила, что была в музыкальной школе.

Врать маме было удобно – она не проверяла. Она сама не умела врать, поэтому верила всему, что говорят. Поняв это, я стремилась совершенствоваться. Первая собака в нашем доме появилась благодаря моей чётко спланированной и точно разыгранной афере, и я долго собою гордилась. А с 15 лет по ночам я отплясывала на дискотеке, хотя родители отправляли меня спать в 9 вечера. Мы жили на первом этаже, окна выходили во двор, и я незаметно удирала. И родители ни разу не спохватились: папа обычно размеренно храпел к финалу программы «Время», а мама сидела рядом с ним и вязала.

Папа любил повторять, что его невозможно обмануть: «Ты только подумаешь, а я уже знаю, о чём». Угу, конечно! В девятом классе подружка, которая была на несколько лет старше и уже училась на парикмахера, пригласила меня стать моделью на конкурсе причесок. Да вот только мама не разрешала мне ничего делать с волосами. А тут их надо было осветлить пергидролем! Но мы с подругой, видимо, не рассчитали количество: защитный пакет с головы будущий мастер сняла вместе с моими пожелтевшими и превратившимися в мочалку волосами. На голове остался жалкий хохолок цвета пакли. Я сразу представила, как мама вцепится в него и станет таскать меня по комнате.

По дороге домой я всё никак не могла придумать, что же сказать дома. Но на счастье дома был только папа, и я, нырнув в туалет и посыпав голову хлоркой, заголосила, что какой-то придурок обсыпал меня, показывая на прогоревшую прядь. Папа засуетился, схватил шампунь, стал мыть мне голову, а потом начал ржать – выглядела я действительно комично. И когда мама появилась дома, не надо было ничего объяснять. В том, что ложь доставляет удовольствие, я убедилась, когда рассказала папе много лет спустя, как было дело вправду – ему опять стало весело и смешно.

Человек, ставший мне мужем и отцом моего ребёнка, правду говорить вообще не считал нужным. Однако врать он тоже не любил, поэтому предпочитал просто молчать. Тем более что молчание придавало ему загадочной значимости. Но мне по части вранья он оказался не особо интересным соперником, так что мы не очень долго протянули.

У правды тоже обилие оттенков. И говорить её может быть не менее приятно, чем задыхаясь врать. Особенно с учетом того, что люди не выносят правды – они от нее разбегаются. Правду можно прокричать – и «зачистить» комнату, как фумигатором комаров. Сейчас легко стать настоящим героем – надо просто называть вещи своими именами.

Не знаю, врёт ли мне мой сын, но в прошлом году он, 17-летний, позвонил мне и заплетающимся языком, однако с очень радостным настроем, стал что-то рассказывать. Знаете, такое настроение, когда ты идиотски счастлив и очень хочется этим поделиться. Слушаю я его, а сама думаю: «Что же он так откровенно палится!» Потом спрашиваю:
– Сынок, ты на ногах-то хоть стоишь?
– Мама, я не пил!