Школьницей я свято верила в миф, что учитель – проводник. Закрывая глаза на то, что в рядовой реальности он чаще всего непреодолимо далёк от идеала. Был бы хороший человек – и на том спасибо. А если уж объяснить толково способен – так и цены ему нет. Но поняла я это только к моменту, когда школу заканчивал уже мой сын.

Умный и опытный, требовательный и справедливый – короче, авторитетный взрослый, который переводит подростка из детства во взросление. Такой тяжёлой ответственностью перед будущими поколениями был увешан образ учителя в мои школьные годы. Всесильный мудрец, несущий доброе, светлое и вечное – стереотип, удобный и родителям, и государству. Первым – чтобы снять с себя ответственность за ребёнка и переложить её на учителя. Второму – чтобы воспитывать всегда послушных старшим солдат.

На ежегодных фотографиях с 1 сентября мой сын имел максимально печальный вид – просто ретроспектива роста отчаяния. В какой-то момент я даже перестала его там фотографировать – чтобы не документировать на плёнку свидетельство своего материнского преступления: разве можно ребёнка на такие мучения отдавать?

С классным во всех смыслах учителем он познакомился, только перейдя в физико-математический лицей. Их руководитель был молодым преподавателем информатики – старше своих учеников лет на десять. Имел довольно аутичный видок классического программиста, держался подчёркнуто уважительно и был внимателен, но чудаковат. Азартно рассказывал о компьютерах, программах и интернете. Принимал зачёты из рук вон демократично и там, где стоило взыскать с учеников за «копипаст», был благодарен, что реферат вообще подготовили. Подписывался «ДД» – потому что знал: именно так его называют меж собой ученики.

На прощание в лицее было шоу: давали детективный капустник, в котором сначала выпускники играли в преподавателей, а потом те держали ответ. Не пав лицом ни в грязь, ни в водевиль, что приятно. Актовый зал ломился от гостей. И в своём прощальном слове сын сказал классному: «Спасибо вам за вашу ненормальность», – мне показалось, зал притих, а он продолжил: «Благодаря ей я понял, что в ненормальности нет ничего страшного». ДД поддержал его громким хохотом с последних рядов, причём совершенно раскованно. Учитель – это и вправду человек, который делает трудное лёгким.

Меня саму в школьные годы диктатура дисциплины ужасно угнетала, и наилучшим выходом из этого казалось полное к ней пренебрежение. Дисциплина отвечала мне взаимностью. Помню 1992-й и выпускные экзамены за 9-й класс, во время которых под обещание больше никогда не появляться в школе я собрала «тройки» в аттестат и была такова.

Но преступники, как известно, возвращаются на место преступления. Так и я. Весной 2014 года полуостров накрыло не только пророссийской эйфорией, но и хаосом переходного периода, и мне, собирающей бумажки, подтверждающие моё крымское происхождение, понадобилось зайти в родную школу в Алуште.

Выйдя с нужной справкой из школьного секретариата, я прошла мимо кабинета истории. Это яркая часть моего юношеского мира – там всем заведовала Лариса Михайловна, повелительница моих школьных знаний о мире, прозванная нами «ЛМ». Без неё школа для меня не имела бы смысла. И о чудо – именно на ЛМ я наткнулась на лестнице. Меня разрывала улыбка – всем своим видом я приветствовала любимую историчку. А она спокойно шла навстречу и никак не реагировала – она меня не узнавала!

Но я решила не отступаться – я подошла и представилась. Она расспросила, кто я, откуда, чем занимаюсь, но опять не признала – ни по году выпуска, ни по параллели, и даже среди отличников по истории не вспомнила. Вряд ли когда-то ещё мне было так же обидно. Даже крымская весна с её торжествующим имперским восторгом поблекла в эту минуту перед моей глубочайшей фрустрацией.

При этом она пригласила меня пройти в класс – поговорить с учениками о переменах. Не между уроками, а на полуострове. У неё был последний урок, а за партами сидели десятиклассники.

«Ребята, эта дама училась в нашей школе, но после 9-го класса её выгнали. Она уехала в Москву и стала журналисткой. Вот вернулась в связи с событиями», – резюме было исчерпывающим. Я стояла в футболке с завернутыми рукавами, темно-синих джинсах-скинни и кедах. Коротко стриженная и с татуировками на обеих руках. Таким видом расположить к себе старшеклассников не сложно. По молодости лет об Украине они говорили без злобы, а о России – без придыхания, в отличие от взрослой части населения. Интересное наблюдение в ту весну.

В тот день я напросилась проводить ЛМ до дома. И всю дорогу она расспрашивала меня о моей работе, а потом сказала: «Простите, но я вас и правда не помню – у меня в год больше четырёхсот ребят». Умножив их на четверть века, что мы не виделись, я осознала, что в человеческих единицах это непосильная нагрузка. Воскресила пару историй с её участием, которые она выслушала с отстраненной признательностью, как-то даже улыбнулась виновато: не помню, дескать. Ведь я была для неё одной из десятка тысяч, это она у меня была единственной.