Израиль сегодня: муза и пушки

2 февраля в Московском еврейском общинном центре в Марьиной Роще в рамках мероприятий клуба “Творческие встречи” прошел вечер “Израиль сегодня: муза и пушки” Давида Маркиша, одного из немногих израильских русскоязычных писателей. 31 год назад Давида Маркиша, уже сформировавшуюся творческую личность, приняли израильские читатели и представители элиты израильской литературной среды. Роль ведущего вечера взял на себя давнишний друг писателя, первый секретарь посольства Израиля в Москве Йоси Тавор. Встреча с Маркишем носила импровизационный характер. Поприветствовать писателя приехали режиссер Георгий Натансон, снявший по сценарию Маркиша фильм “Взбесившийся автобус”, издатель Михаил Каминский, который в ближайшем будущем собирается опубликовать сборник рассказов писателя “Записки похоронщика”, а также продюсер Михаил Крупницкий, занимающийся подготовкой фильма про Лютова по мотивам произведений Давида Маркиша. После встречи Давид Перецович согласился ответить на наши вопросы.

- Давид Перецович, насколько для Вас важно признание ваших произведений в Израиле?

- Я бы хотел этот вопрос чуть-чуть изменить. Существует ли признание определенной группы читателей или это общее признание? Я бы хотел подчеркнуть, что, как мне кажется, писателю важно признание читателя вообще, в Израиле, в России или где либо еще. Прежде всего, важно признание читателя, который читает на том языке, на котором написано то или иное произведение. Я пишу по-русски, поэтому мои работы, прежде всего, адресованы тем, кто владеет этим языком. У меня есть на иврите 10 или 12 произведений. К сожалению, переводы – это горькая проблема для авторов, потому что во всем мире можно по пальцам перечислить переводчиков высокого класса. После острия копья миллионов людей, читающих по-русски, для меня признание в Израиле важно, учитывая кошмарный уровень переводов, важно потому, что я, после 31 года жизни в Израиле, себя ощущаю израильским писателем, у которого сложились замечательные отношения с израильскими писателями, работающими на иврите. Это для меня так ценно, что невозможно передать словами. Ведь одна из самых серьезных социальных и духовных проблем писателей-иммигрантов – не сложившиеся отношения с представителями местной литературы.

- На вечере вы говорили о “плохой литературе”, что именно Вы относите к этой категории?

- Мы делим мир на дураков и умных, на рыжих и брюнетов, на богатых и бедных, образованных и необразованных. Это все условно. А есть одно деление, одна градация безусловная: можно поделить мир на людей, которые едят маслины, и на людей, которые не едят маслины. Полумаслины есть нельзя, либо человек принимает эту ягоду, либо нет. Если отталкиваться от такой градации, то литература бывает хорошая и плохая. Если мы приходим в магазин и видим сотни книг, то, естественно, среди них есть и хорошие, и плохие. Но, если подходить к этому строго, то можно сказать, что литература второго сорта – это булгаковская рыба второй свежести. Рыба второй свежести должна быть выкинута в помойку, рыба либо свежая, либо нет. Поэтому, либо литература высокая, хорошая, либо ее вообще нет. Хорошей литературы мало, как и должно быть, она предназначена тому проценту от населения страны, который составляет интеллигенция. Это не то, что можно купить в любом ларьке, это не поваренная книга, сонник или мемуары душегуба.

— Есть ли у Вас любимый писатель и любимый литературный герой?

- Да. До 17 года мой любимейший прозаик – Иван Бунин, а после 17 года – Андрей Платонов. Я имею в виду русских писателей. А что касается героя литературного, я не могу назвать, их много. Но, я думаю, что, называя писателей, я отчасти ответил и на вторую часть вопроса, потому что герои Платонова и Бунина, бунинский Митя и вся череда его женских образов, платоновский Копенкин замечательны. Вообще “Чевенгур” Платонова не уступает ни в коем случае Сервантесу.

- Имя Вашего отца Переца Маркиша как-то повлияло на Вашу творческую жизнь?

- Я никогда не пытался анализировать роль моего отца в моей литературной судьбе. Хочу надеяться, что люди, прочитавшие то, что я написал, не ассоциировали мои произведения с именем моего отца и с тем вкладом, который он внес в литературу. Но я чрезвычайно горд тем, что мой отец — великий поэт, горжусь тем, что мне удалось перевести с иврита несколько его работ.

- Когда Вы впервые осознали, что Вы – еврей?

- Вся проблема в том, что наш дом всегда был еврейским домом. Не в том, что каждую субботу мы ели фаршированную рыбу с хреном и зажигали свечки. Мой отец был далек от еврейских традиций. Он был еврейским писателем, к нему приходили друзья, коллеги, тоже еврейские писатели. Для меня не существовало другой литературы. Это был его круг, и атмосфера нашего дома была пропитана еврейской литературой. А когда я пошел в школу, это было после войны в 1945 году, мне не давали забыть, что я еврей, поскольку антисемитизм был крутой, меня называли и “жидовской мордой”, но я воспринимал это как объективный фактор жизни. Поэтому я довольно рано пришел к выводу, что я должен уехать отсюда в Израиль.

— Что думаете о судьбе языка идиш?

- К сожалению, идиш я не знаю, отца арестовали, когда мне было 10 лет, и дома мы говорили по-русски. Думаю, что судьба этого языка сегодня достаточно тупиковая. Попытка возрождения удалась только один раз, когда возникло государство Израиль, и возродился иврит. Вообще надо сказать, что история – это масса, движущаяся вперед, но не назад, она не повторяется. Поэтому, я считаю, что судьба идиш предрешена, он погиб вместе с теми 6-ю миллионами евреев во время Холокоста. Второй смертельный удар по идиш нанес Сталин.

- Как Вы относитесь к религии?

- Я думаю, что неверующих людей в мире нет. Все во что-то веруют. Для меня загадка, чем та или иная атрибутика хороша или плоха. Если человек верует в то, что этот мир возник не случайно, значит, он верит в некое высшее существо. Я думаю, что либо люди верят в Б-га, как это принято нынче, либо некоторые верят в некую противоположность Б-га, но они тоже веруют. Поэтому атеизм – странное понятие по существу. Религиозные люди — те, кто соблюдает обряды. Обряды соблюдаются в целом, либо они нарушаются. Есть те, которые верят в то, что стоит между Б-гом и религией. Эта вещь личная, если не сказать, что интимная. Я могу сказать, что я человек верующий.

- По-вашему, чем отличаются российские евреи от израильских?

- По-моему, водораздел пролег в 91 году. До развала СССР советские евреи не знали об Израиле ничего, не поступало никакой информации. Сегодня российский еврей, который раз в год ездит в Израиль, чтобы совершить паломничество, увидеть родственников или заключить какую-либо коммерческую сделку, знает, как у нас там обстоят дела. Поэтому сегодня совсем другая ситуация. Отличие, мне кажется, в том, что мы живем без оглядки, а в России евреи живут с оглядкой. А я с оглядкой жить не хочу.

- Как считаете, можно ли разрешить арабо-израильский конфликт?

- Если бы я был цыганом, я бы, пожалуй, погадал. Дело в том, что этот конфликт то затухает, то возгорается. Я не могу сказать, что невозможно помириться с нашими соседями и дальними родственниками. Но думаю, что предугадывать это достаточно сложно и наивно. Я бы на этот счет сделал такое сравнение. Например, волк не ест морковь, и даже если его причесать и повязать на голову бант, вряд ли он станет вегетарианцем. А можно ли примирить евреев с арабами? Вполне вероятно.

- Как Вы считаете, есть ли такое понятие, как еврейский менталитет.

- Во-первых, надо разобраться более или менее конкретно, что такое менталитет. В рамках общепринятого можно сказать, что еврейский менталитет существует. Я хочу подчеркнуть, что еврейский менталитет меняется от времени до времени. И в обозримом прошлом он менялся достаточно разительно два раза. Первый раз он менялся в 1949 году, когда возникло, укрепилось, так скажем, государство Израиль, и это послужило мощным толчком для евреев всего мира. Второй раз, когда распался Советский Союз и произошло освобождение народов от тоталитарного режима. И естественно, еврейский менталитет поменялся вместе с ментальностью того сообщества, которое не так давно называлось Советским Союзом.