Новый год в Хевроне

Перед самым шаббатом пришло сообщение: по имеющимся разведданным, ХАМАС готовит в субботу теракт — замаскированный под еврея смертник должен взорвать себя у Гробницы Праотцев, в связи с чем армия просит выделить несколько добровольцев из ишува (еврейского Хеврона) для усиления армейских постов вооруженными местными жителями, которым легче распознать террориста…

Армия встречает привычным бардаком: когда я прибываю к махсому (разновидность КПП) для мужественного отражения вражеских атак, выясняется, что дежурный магавник (солдат МАГАВа — подразделения типа ВВ или итальянского корпуса карабинеров) про меня и слыхом не слыхивал да и смены еще не было. Минут через десять появляется наш кабат (офицер безопасности) — оказывается, что мне надо стоять на другом махсоме… Ничего страшного, конечно. Тот, кого я должен был сменить, всего-то отдежурил лишних десять минут — к началу вечерней молитвы еще успеет.

Широкие ступени, ведущие на площадь перед Ма'арат-hа-Махпелой (Гробницей Праотцев), перегорожены специальными пластмассовыми блоками, оставлен лишь узкий проход в середине. Моя задача — фейс-контроль всех подходящих к объекту. По идее, я должен первым выявить замаскированного террориста и либо не дать ему взорваться вообще (программа-максимум), либо сделать так, чтобы он разнес себя на клочки подальше от людей (программа-минимум).

Напарником оказывается старый знакомый — парнишка из России по имени Игнат. Мы с ним познакомились на каком-то из прошлых терактов, потом он куда-то исчез (оказалось, обучался на двухмесячных курсах ховшим (ховеш — это нечто среднее между санитаром и фельдшером). Игнат живет в стране уже два года — приехал один, специально чтобы служить в армии. На мое «Как дела?» досадливо машет рукой: и не спрашивай, мол.

Офицеры, пожаловался, в хевронском МАГАВе подобрались такие, что хоть волком вой, куда б от них смыться. Игнат рассказывает, что он, как солдат, у которого нет в стране родителей, имеет особый статус «солдата-одиночки». Кроме компенсации за снимаемую квартиру, ему положены всякие мелкие льготы — больше увольнительных и тому подобное. А поди-ка, добейся, чтобы эти увольнительные не зажимали! То не в 11 утра отпустят, как полагается, а как всех — после обеда, причем не на три дня, а на два — «нет людей, сам понимаешь»… Как-то, рассказывает, отпустили аж к вечеру, опять же на два дня, а до дома шесть часов добираться: «Я офицеру и говорю: у меня из Тель-Авива последний автобус в девять, я ж не успею. Отпусти как положено! — а он опять за свое: нет людей да нет людей. Назавтра звонок с базы: срочно явиться в часть. Примчался. Оказывается, учебная тревога, проверка мобилизационной способности — в общем, молодец, свободен, езжай назад. Вот такие два дня — а мне ж еще и вещички простирнуть надо!.. Короче говоря, плюнул я на все — и остался, как мне и полагается, на три дня. Так, поверишь ли, явился лично комвзвода и, долго не рассусоливая, повез меня прямо к ротному. Ну, я им обоим и высказал все, что думаю… Ничего, обошлось без судов и прочего. Теперь хоть отпускают как положено».

К нам подходит врач части, непосредственный начальник Игната — тоже русский, состоит на кадровой службе, не милуимник. Мой напарник немедленно переключается на медицинские темы. Вот, говорит, что еще плохо, не любят у нас по болезни отпускать. Я солдату как фельдшер выписываю освобождение, а мне говорят: нечего его освобождать, бронежилет с автоматом потаскает — и все как рукой снимет… Тут мой знакомый, уперев руки в бока, поворачивается к командиру и приступает к долгим препирательствам относительно какого-то магавника, с утра страдающего поносом, которого командир части, вошедший в преступный сговор с врачом, не хотят отпускать в санчасть вопреки выписанному чутким Игнатом направлению. Офицер вяло оправдывается:

— Пойми ты, дурья башка, у меня теракт на носу, а ты предлагаешь везти его в медпункт, да еще тебя с ним послать. Вот дадут отбой — тогда бери машину и вези куда хочешь.

— Почему это я с ним после отбоя ехать должен? — настораживается Игнат. — Там свои ховшим есть!

— Нет уж, дорогой мой, отвезешь, — ухмыляется врач и доверительно поясняет мне: — У этих израильтян с патриотизмом вообще плохо. Все права норовят качать: то им положено, это им подай, освобождение им по болезни выпиши. Чуть в носу засвербило — уже тяжко болен! А кто воевать-то будет? Людей-то свободных нет!.. В армии все только на русских и держится. Русские лишнего никогда не требуют.

Игнат тему охотно поддерживает: да, мол, израильтянину поди-ка не дай того, что положено, сразу шуметь примется, а русские — те в таких случаях молчат; мы ж понимаем, что людей свободных нет… Оба с энтузиазмом припоминают истории, в которых израильская армия «выезжала» исключительно на русских многострадальных плечах.

Неожиданно офицер начинает пристально всматриваться в крыши стоящих в нашем тылу домов: «Погоди-ка, там же должны были выставить снайперов, а что-то и не видно никого! Может, забыли? Надо бы кому-то сходить да разузнать, в чем дело».

Я быстренько соображаю, куда ветер дует, и откуда-то из глубин моего естества всплывает главная солдатская мудрость: солдат спит — служба идет, — и твердо заявляю, что никуда идти не намерен, да и Игнату это не надо. Наше дело — смотреть вперед, чтобы террорист-смертник не прошел, куда ему проходить не положено, а что делается сзади — это уж не наша забота. Вот офицер пусть и идет. И вообще — снайперов на боевой позиции видно быть не должно, так что все в порядке.

Впрочем, бежать выяснять причину невидимости снайперов врач почему-то не спешит. Только вздыхает ворчливо: «Эх, никогда нельзя быть уверенным, что эти изеры сделают все путем».

… Этой ночью террорист так и не пришел. До самого рассвета в городе изредка постреливали, а под утро вдали что-то взорвалось. Хотя стрельба слышна теперь почти каждую ночь