Общество
Еврейский волкодав
Сумерки приносили Одессе налёты, убийства и ограбления...
06.07.2015
Были времена, когда «Дон Кихот» Сервантеса соперничал только с Библией по количеству изданий и переводов. Библейская тема настойчиво звучит на протяжении всего спектакля «Я – Дон-Кихот», поставленного в израильском театре «Гешер» режиссером Евгением Арье по пьесе Рои Хена. Этой премьерой театр открывает юбилейный, 25-й сезон.
«Чего было продано больше – экземпляров Библии или “Дон Кихота”?» – спрашивает на сцене один заключенный другого. «Времена меняются. Иногда люди предпочитают верить в Б-га, а иногда – в себя», – отвечает второй.
Влияние романа об идальго Дон Кихоте Ламанчском на всю мировую культуру – огромно. О нем размышляли и писали Байрон и Гейне, Тургенев и Достоевский, Набоков и Булгаков. Рыцаря печального образа рисовали Гойя и Пикассо. Его ставили на всех сценах мира, роль Дон Кихота однажды сыграл сам Мольер, а в 60-х годах прошлого века мюзикл о герое Сервантеса поразил Бродвей. Лучшие умы разгадывали философское значение этого романа начала XVII века – своего рода пародии на рыцарский роман эпохи Ренессанса.
Нет, на этот раз перед нами не классический «Дон Кихот» и не очередное традиционное прочтение всем уже известной пьесы. Мы видим героев в самобытном антураже, который открывает новые пласты для размышления над, казалось бы, уже однажды осмысленными моментами. Два заключенных, два сокамерника читают роман. Один – интеллектуал-библиотекарь, приговоренный навечно к заключению за убийство любимой женщины, не сумевшей стать идеальной Дульсинеей. Другой – простой, недалекий, но добрый и преданный парень. Первый читает роман второму. И эта книга, а вслед за ней и эта тюремная камера становятся для обоих пространством свободы, потому что истинная свобода – в головах.
Размышлениями о свободе и проникнут спектакль. Здесь реалистичные сюжеты тюремной жизни дополнены воображаемыми сценами из романа, где заключенный оказывается свободнее тюремщика, имеющего, казалось бы, полную над ним власть. Голые на морозе сокамерники, выставленные туда за провинность вместо карцера, веселы и легки, причем эта радость, эта легкость – искренние, органичные, демонстрирующие истинную внутреннюю свободу. Верный «Санчо» мечется между долгом перед хозяином и условно-досрочным освобождением. И в итоге выбирает мнимую свободу. В его жизни теперь работа, деньги, семья – дети и жена, изменяющая направо и налево. И он, в костюме, затянутый галстуком, тоскует, потому что настоящая свобода, как выясняется, была у него там, в тюрьме, в общении с Человеком, не признающим никаких земных ограничений, никаких компромиссов и сделок, предлагаемых жизнью. Пусть «Дон Кихот» сражается с тюремщиками, ветряными мельницами, да с кем угодно: за внутреннюю свободу, за идеалы, какими бы глупыми они ни казались окружающим, приходится бороться.
Народ, сбросивший с себя цепи рабства, ежегодно вновь и вновь выходящий из своего Египта, не может остаться в стороне от этой темы. Кто может больше оценить свободу, чем те, чьих предков преследовали, чем те, кто учились выживать и сохранять пространство внутренней свободы в самых нечеловеческих условиях рабства и геноцида, с верой и в себя, и в Б-га? Однако эта трагичная и горькая история не кажется такой мрачной: в спектакле живет, дышит, любит свободный, не скованный ничем человек – даже тогда, когда оказывается в смирительной рубашке в сумасшедшем доме. Вот только Дульсинея… Нет, она не появится в спектакле, как не появилась и в книге. Но в спектакле есть настоящая женщина, и она жаждет любви и семьи, а не подвигов во имя нее. Она ждет своего героя, но что ей может предложить вечно воюющий «Дон-Кихот» – безумный интеллектуал, помешанный на своей Дульсинее?
Роли надзирательницы, жены тюремщика, мадам с постоялого двора и, наконец, медсестры, искренне полюбившей своего сумасшедшего пациента, – все эти ипостаси «вечной женственности» замечательно сыграла Наташа Манор. В образ Санчо Пансы, наивного и простого парня, верного своему другу-хозяину, но не готового сражаться с виртуальными мельницами, полностью вжился Александр Сендерович. На главную же роль Евгений Арье для разных версий спектакля пригласил двух совершенно непохожих актеров – Сашу Демидова и Дорона Тавори. Все вместе они при скупых, хоть и графически точных декорациях ткут единое полотно спектакля под музыку Джузеппе Верди, Ави Беньямина, Джеймса Брауна и Митча Ли. Ведут разговор со зрителем о свободе, любви и вечном конфликте идеалов и жизненного уклада. Ведут этот разговор на равных.