Театр-студия Кабакова

Уже не вспомнить, кто первый это придумал, но за глаза мы его называли «великий русский писатель Александр Абрамович Кабаков». Эдакое уважение и добрый сарказм с намёком на национальность.

Седая грива, умные выразительные глаза из-под очков, массивный перстень на мизинце, которым он как бы невзначай постукивал по полированной плоскости стола. Ну и конечно, английского вида твидовый пиджак с накладными карманами и непременные штаны крупного вельвета: образ, в деталях продуманный и тщательно поддерживаемый – так в «Коммерсанте» начала нулевых не одевался больше никто. Это был какой-то особый шестидесятнический писательский шик.

Одной из обязанностей Кабакова в издательском доме было шефство над авторами, зашедшими в тупик: найти начало и конец у бессвязных заметок, раскрыть смысл, погребенный под грудой фактуры, вытравить все пустые словечки – такое он любил. В этот своеобразный писательский кружок попадали и молоденькие стажерки, еще не окончившие журфак, и уже маститые авторы, внезапно утомившие своих редакторов нестройным изложением мыслей.

Занятия – почти всегда были групповые – проходили где-нибудь в переговорной. Предельно корректно, но очень живо, иронично и даже чуть театрально Кабаков указывал на ошибки. Он аргументированно спорил, подсказывал, приводил примеры и в итоге находил решения даже для совершенно пропащих и беспомощных текстов. Юные девы с журфака с обожанием глядели на мэтра и его перстень. Становилось понятно, почему острые на язык коллеги именовали возглавляемый им когда-то отдел газеты «театром-студией Кабакова».

Когда мы познакомились, у Кабакова уже не было отдела. Он занимал один кабинет со спецкорами – Андреем Колесниковым и Валерием Панюшкиным. «Я им мешаю», – говорил Кабаков, если кто-нибудь заходил к нему пообщаться. И вел в буфет. Позже его все-таки переселили в отдельный кабинет, но из разряда таких, которые мы называли «чуланом для швабр». Злые языки поговаривали об опале и сложных отношениях с руководством, но на публику это не выносилось. Кабаков писал колонки и много помогал другим. Однажды я стал свидетелем его телефонного разговора: видимо, кто-то из знакомых просил Александра Абрамовича за своего родственника или приятеля.
– Ну что ты! Какой, я тебя умоляю, путь в литературу?! – Кабаков театрально вознес очи к небесам. Потом смягчился: – В журналистике помогу, пусть приходит.

Для многих, в том числе и для меня, он оставался прежде всего писателем. Еще в подростковом возрасте я буквально «проглотил» его «Невозвращенца» – повесть, мгновенно ставшую популярной. Мрачная, а местами так просто жуткая антиутопия о путешествии в Россию будущего, в которой черносотенцы казнят некрещеных и обрезанных прямо на улице, на станциях метро торгуют оружием, а властительный генерал Панаев присматривает за страной-инвалидом из движущегося бронетранспортера.

В поздних 80-х все это воспринималось как предсказание. Писательская фантазия Кабакова переносила меня из пока еще мирной советской действительности в черное будущее гражданской войны и анархии. Выходя в Москве на улицу Горького, ещё не ставшую Тверской, я отчетливо представлял себе разбитый танковыми гусеницами асфальт и закопченные остовы расстрелянных домов, и прикидывал, в каком из подвалов можно безопасно укрыться, а где – напороться на засаду.

Другая его повесть – «Подход Кристаповича» – была про послевоенную Москву, где в силе были безногие мафиози-спекулянты, плели сети подлые предатели-дезертиры и выходили в ночь бессердечные грабители-уголовники. В этом незнакомом мне, но невообразимо реальном мире гремели выстрелы и скрипели дрянные тормоза грузовика, под колеса которого темной ночью выбрасывал труп врага герой этого инферно – фронтовик-супермен, блюститель суровой послевоенной справедливости. Для юноши смутного времени то еще чтиво – не оторваться!

Когда мне сказали, чтобы я, жалкий корреспондентик-внештатник, отнес свои опусы на суд автора знаменитого «Невозвращенца», я первым делом оробел. Долго выбирал достойные высокого суда тексты. Кабаков молчал несколько дней, а потом пошел к главному редактору и предложил взять меня в штат.
– У вас все хорошо с логикой, мысль ясная, есть начало и конец, – похвалил мэтр присланные тексты. – Но вы зачем-то пытаетесь пересказывать тех, от кого узнали что-то интересное. А про интересное нужно рассказывать самому. Не пишите изложение – пишите сочинение.
Я поблагодарил и поднялся.
– Да, еще один момент, – сказал он напоследок. – Никогда не пишите «в целом ряде». Понимаете почему?
Я понимал. И больше так не пишу. Спасибо большое, Александр Абрамович, великий русский писатель.

Илья Зиновьев, обозреватель ИД «Коммерсантъ» в 2005–2018 гг.