Юз прожитых лет

Не жалея бранных слов, Юз Алешковский писал о сталинских лагерях, всесильном КГБ и пытках в застенках Лубянки. На днях поэт умер в США – ему было 92 года.

В середине прошлого века бывший матрос, постоянно залетавший на губу за неприятие армейской муштры, оказался в советском лагере за «угон» автомобиля. И вдруг осознал свою судьбу и свое отношение к окружающим реалиям. Причем произошло это в самом неожиданном месте – лагерном сортире, «посреди желтоговенных сталагмитов», где его взгляд упал на несмятую страницу глянцевого журнала «Америка». На неизвестно как туда попавшем листке бумаги была напечатана нобелевская речь писателя Уильяма Фолкнера, годом ранее ставшего лауреатом этой почетной премии.

«Вот так в полутьме и в миазмах, почти нейтрализованных морозом, я прочитал нобелевскую речь Фолкнера. Это был один из самых замечательных моментов в той моей молодой, да и в последующей жизни тоже. На мгновенье перестала для меня существовать морозная зима, вечная недожираловка, подневольный труд – в душе зазвучала вдохновенная музыка фразы великого писателя: “Человек не только выстоит – он победит”. Она и определила отношение ко всему, выпавшему на мою долю», – рассказывал Юз Алешковский.

В противовес окружавшей тоске, одиночеству и неволе он начал сочинять песни, а затем и «тискать романы», что на арестантском жаргоне значит интересно рассказывать истории. «Роман всегда начинался с одних слов: “По мрачному, тревожному и суровому Лондону промчалась черная зловещая карета с белой надписью «Хлеб»”. А потом уже развивался какой-нибудь сюжет идиотский, любовный, триллерный, если хватало сил – психологический. Ну, были способности, короче говоря. Неспроста же я в конце концов литератор», – вспоминал Юз свои первые опыты сочинений.

Впрочем, вряд ли арестант Алешковский мог представить тогда свое будущее, в котором он станет знаменитым прозаиком, признанным классиком советского самиздата и исполнителем авторской песни, первоисточник которой будут приписывать «народу».

Марк Захаров однажды назвал Алешковского «феноменальным синтезом российской печали и сарказма». Возможно, это самая емкая из характеристик творчества Юза Алешковского и одна из самых точных. Сложно не рассмеяться, читая крепкие метафоры Алешковского. Но в большинстве своем это смех сквозь слезы – печально-жизненны все его сюжеты. И многие из них сегодня не выглядят такой уж фантасмагорией. Взять хотя бы повесть «Кенгуру», в которой речь идет о том, как, попав в поле зрения спецслужб, можно оказаться в тюрьме по обвинению в изнасиловании этого сумчатого млекопитающего. К слову, «насиловать кенгуру» на тюремном жаргоне означает «заниматься ерундой», пустяком в простонародье.

Сарказм, сатира и фирменный раблезианский юмор, которыми Алешковский наполнял драматические коллизии своих текстов, стали оружием, которым он то колол, то пронзал ненавистный советский режим. Тот ему, конечно, отвечал взаимностью. Но, к счастью, реакция была замедленной – Алешковский успел покинуть СССР. Советская пресса шельмовала его как «зоологического антисоветчика», «блатного порнографа», творчество которого сводится к надписи «х..» – слова из трех букв – на заборе. Обсценная лексика действительно была неотъемлемой частью его творчества. Однако пользовался ей Юз Алешковский просто филигранно. Ведь неслучайно Иосиф Бродский сравнивал его с Моцартом – за тонкий слух на русский язык. Критику бранных слов в его творчестве Алешковский вообще не замечал. Во-первых, потому что считал, что нет плохих слов – есть плохие люди. А главное, он сочинял не для тех, кто видел лишь три буквы на заборе. Его читателем был тот, кто видел за надписью сам забор и представлял, что происходит по ту его сторону.

На Западе Алешковского характеризовали как человека уникальной судьбы. На что Алешковский категорически возражал – дескать, судьба у него самая обычная. Родился в 1929 году на Севере, был трудным ребенком в благополучной еврейской семье. Его выгнали из детского сада за «совершенно невинное и естественное изучение анатомии тел». Затем последовал переезд в Москву, где в 1937-м Иосиф – Юзиком его просто с детства называли все вокруг – поступил в школу, не испытывая никакой тяги к наукам. В эвакуации, которую он провел в Омске, его оставили на второй год в шестом классе – а затем и вовсе отчислили из школы. По признанию писателя, он «вырос на улице, в компаниях воровских, хулиганских, пару раз убегал из дома. Был весельчаком, бездельником, лентяем, картежником, жуликом, негодяем, беспризорником, велосипедистом, футболистом, чревоугодником…» При этом «всегда помогал матери по дому, восторженно интересовался устройством Вселенной, природой социальных несправедливостей, а также успевал читать Пушкина, Шарля де Костера, Дюма, Жюля Верна, Гоголя».

Подростком он уже чуть было не угодил в тюрьму. Но затем из яркого представителя городской шпаны вдруг стал защитником родины, матросом-краснофлотцем. Тут-то его все-таки и догнала тюрьма – по пьяни он, опаздывая на поезд, решил позаимствовать машину секретаря райкома. Поезд тот, к слову, отправлялся вместе с его сослуживцами в Корею. После отсидки Юз Алешковский работал землекопом, потом – шоферил на аварийке «Мосводопровода». И, наконец, начал не только рассказывать истории, но и их писать.

«Сначала это были отвратительные стишки, потом сносные рассказики для детей. Сочинял песенки, не ведая, что пара из них будет распеваться людьми с очистительным смехом и грустью сердечной», – рассказывал Юз Алешковский. И добавлял, что «вовремя успел понять, что главное – быть писателем свободным, а не печатаемым». Поэтому параллельно с сочинением детских книжек он осваивал неподконтрольное властям творчество – устные декламации друзьям. Их круг постоянно ширился – к оттепели Алешковский заслужил славу непревзойденного мастера словесных импровизаций.

Его стихотворения и песни были широко известны в среде андеграунда. Алешковский не скрывал их авторства, но публично крамольных песен не исполнял и не особо интересовал соответствующие службы. В Союзе Юз успел написать упомянутую повесть «Кенгуру» и роман «Николай Николаевич» – о воре, устроившемся донором спермы в советский НИИ. Работал над «Маскировкой» и «Рукой». Все писал, конечно, в стол – возможные последствия авторской славы он прекрасно осознавал. Андрей Битов рассказывал, что после того как в самиздате был опубликован «Николай Николаевич», Алешковский забил канализационную трубу в доме, смывая рукопись в унитаз в ожидании ареста. А после не отходил от сантехников, прочищавших засор, дабы те не обнаружили рукопись и не отнесли куда следует. В тот раз обошлось. Но после публикации его «лагерных» песен в подпольном альманахе «Метрополь» Алешковский в декабре 1978-го решил уехать из СССР. Дважды удача могла и не улыбнуться.

Он уехал в США, где продолжил писать, чему в немалой степени способствовал Иосиф Бродский. Уже за границей Алешковский издал свои книги «Маскировка», «Рука», «Карусель», «Блошиное танго», «Перстень в футляре» и другие. Написанный в 2011 году «Маленький тюремный роман» был удостоен «Русской премии» в номинации «Крупная проза». Кому-то роман, посвященный жизни человека в условиях тоталитарного строя, показался излишне жестоким и изобилующим пыточными процессами застенков НКВД. Отвыкли, забыли. Алешковский же как раз и писал для того, чтобы не забывали и делали выводы. «Врезать в свой час дуба можно успеть всегда, – говаривал Юз Алешковский. – Но в таком неизбежном деле ни у кого из нас не должно быть непристойной и истерической спешки».