Раввин Фейгин любит хорошо жить. «Я люблю все разрешенные Торой удовольствия, — признается он. — Может быть, любил бы и те, которые запрещены, но жизнь так сложилась, что я очень рано от этих удовольствий отказался». Неукротимый интерес к жизни стимулируется у него и интеллектуальным трудом. «Бешеная, неудовлетворимая страсть к учебе, — поясняет он. — Причем, мне не все равно, что мне изучать».

Ничуть не сетуя на это, он признается, что не умеет да и не стремится к долгому и плодотворному общению с людьми: «У меня никогда не было близких друзей. Я больше дружу с книжками. И поэтому никакой профессии, кроме инженера путей сообщения, я не приобрел обычным путем. Я никогда не учился в ешиве, а просто пошел — и сдал экзамены на раввина. Я никогда не учил буддологию в институте, но пошел и защитил диссертацию… Это внутреннее одиночество, которое и ни плохо, и ни хорошо, диктует мне путь самоучки».

Александр Фейгин родился в 1959 году в Харькове. Учился в математической школе. Закончил Харьковский институт путей сообщения. На Украине по «еврейской причине» против него было возбуждено уголовное дело. Из-под следствия Фейгин бежал в Грузию, где нашел не только убежище, но и жену — внучатую племянницу грузинского раввина, с живет вот уже двадцать лет. Там, в Грузии, не обладая даже малейшими познаниями в компьютерной области, пошел работать в вычислительный центр министерства легкой промышленности и вскоре став руководителем группы. Параллельно с работой в министерстве учил шхиту и впоследствии стал шойхетом. В Израиль репатриировался вместе с семьей, в 1987-м, сначала работал директором электротехнического завода, потом тринадцать лет занимал должность редактора издаваемого ХАБАД русскоязычного еженедельника «Восхождение». Сегодня живет в Иерусалиме. Работает в Институте изучения иудаизма под руководством раввина Штейнзальца. Старшему сыну, студенту ешивы, 20 лет, младшим — 11 и 13.

С Александром Фейгиным мы встретились сентябрьским утром в холле московской гостиницы «Пекин». Одной из главных тем нашей беседы стала абсорбция «баал-тшувы» в религиозном обществе. Проблематику этого вопроса р. Фейгин оценивает как общечеловеческую. По его мнению, в данной ситуации, при столкновении индивидуума с качественно новой средой, никто, естественно, не застрахован от разочарований:

«Баал-тшува вливается в новую среду. Как правило, это среда, в которую ему очень хочется влиться, потому что тшува — это движение в определенном направлении, к еврейскому образу жизни. Из Иркутска или Кемерово баал-тшува может переселиться в государство, где живут сотни тысяч евреев, ведущих тот же образ жизни, что выбрал для себя и он сам. Ему хочется стать частью этого общества… Но — с единственной оговоркой: если он не индивидуалист! У меня такого желания не было никогда. Я никогда не был частью никакого коллектива. Я не хвастаюсь этим и не сожалею об этом. Это специфика моей личности».



Он вспоминает, как однажды, перелистывая школьный альбом, обнаружил, что на всех групповых фотографиях стоит где-то в полутора метрах от остального класса. А на фотографии, запечатлевшей класс, рассевшийся за парты, Саша почему-то оказался стоящим у входной двери. «Для меня это, естественно, не было тогда сознательным выбором, — уточняет он. — Просто так уж у меня голова работала».

В 1987 году времена массового выезда из СССР в Израиль еще не настали. Фейгин был на борту первого самолета с пятьюдесятью четырьмя «знаменитыми и полузнаменитыми отказниками»: «Многочисленной еврейской толпы из России в то время в Израиле еще не было, — рассказывает он. — Толпа, приехавшая в семидесятые годы, уже более или менее абсорбировалась. А нас встречали министр абсорбции, министр внутренних дел… Я прилетел в Израиль, и уж затем началась большая алия. Те, кто приехал вскоре после меня или одновременно со мной (еще до большой волны репатриации), кинулись в ешивы. Движимый самыми благими побуждениями, сделал это и я».

Свою первую ночь в Израиле семья Фейгина провела в гостинице. Они разбирали вещи, когда в дверь постучали представители ешивы «Ор самеах» и пригласили Александра к ним на учебу. «Утром я пошел туда, и мне хватило одного дня, чтобы понять, что мне там неинтересно, — вспоминает он. — Часть уроков мне были скучны, часть предметов я уже знал. Да и вообще, вся эта атмосфера меня не заинтересовала. В ешиве мне предлагали бытовую технику. Причем, подержанную, что задело меня больше всего — мои стандарты жизни всегда были высокими. И когда мне предлагают подержанный холодильник, то мне сразу хочется в другую ешиву… Однако они поняли это по-своему, и на следующий день пришла делегация звать меня в “Мир”, а в ешивном мире это считается большой честью. Но я туда даже не пошел».

Его предки, издавна жившие на территории Белоруссии, были хасидами ХаБаД, хабадниками. Поэтому вопрос самоопределения в контексте иудаизма для него всегда решался довольно однозначно — вскоре Александр оказался в ешиве ХаБаДа «Шамир». Но и там он задержался лишь на пару месяцев: « В “Шамире” меня не оставляло ощущение удушья. Я просто не в состоянии учить то, что мне велят учить. Поэтому на этом моя дружба с еврейскими учебными заведениями закончилась»… В следующий раз Фейгин посетит ешиву лишь через много лет, в качестве преподавателя. И этой ешивой будет «Тифэрэт Менахем».

Несмотря на все внешние признаки (сертификат раввина да и сам внешний вид) после семнадцати проведенных в Израиле лет он признает, что ему так и не удалось влиться в израильское религиозное общество: «Профессор Фридман из университета имени Бар-Илана называет современное религиозное еврейское общество “хеврат hа-ломдим” — “общество учащихся”. Абсорбироваться в этом обществе — значит, во-первых, найти место учебы. У меня этого не получилось. Но я поселился в ортодоксальном районе Иерусалима, и мне предоставился второй вариант абсорбции — подружиться со всеми, стать завсегдатаем одной из местных синагог и так далее. Но и этого у меня тоже не получилось. Я всю жизнь прожил в многоквартирных домах, никогда не зная соседей. То же самое со мной случилось в Израиле… Я не абсорбировался в израильском религиозном обществе, хотя ощущаю себя (и выгляжу в глазах других) израильтянином».

Если и возможно вообще сформулировать концепцию абсорбции религиозного человека в Израиле и отметить трудности, с которыми сталкивается при этом баал-тшува, то Фейгин склонен сравнивать это с вопросом о гиюре, ссылаясь при этом на автобиографическую книгу бывшего главного раввина Израиля Шаара-Иешува Коhэна: «Он назвал свою книгу “Мой гиюр”, хотя сам родился в еврейской семье. Его отец был секретарем рава Кука, иерусалимским ортодоксальным евреем. То есть никакого гиюра там и в помине не было… У нас принято говорить, что гер ничем не отличается от еврея и не ущемлен ни в каких правах. Но мы все знаем, что он все же ущемлен. Я процитирую книгу “Кузари”, в которой упоминается гораздо более резкое определение: “Когда к нам приходят на гиюр, мы не удовлетворяемся заявлениями о вере или убеждениях. Мы требуем действий. И даже когда пришедший докажет свое стремление действием и станет одним из нас, он все равно никогда не будет равен нам”. В какой-то степени, абсорбция баал-тшувы в 90 процентах случаях идет именно по этому маршруту. То есть общество, которое очень дружелюбно, которое его абсорбирует, которое его учит, всеми силами пытаясь сделать одним из своих, останавливает этот процесс на определенном этапе. Это то, что в социальной психологии называется “стеклянным потолком”, о который бьются люди. Потолок этот разный у различных людей и различных общин. Скажем, если человек решился влиться в стройные ряды гурских хасидов, то это будет гораздо сложнее, если хасиды будут карлинскими. Есть такие общины, в которые ну ни на какой кобыле не въедешь… Совершенно немыслимо принять индуизм — для этого надо родиться в Индии».

Фейгин отмечает парадоксальное явление: самые жесткие общины обычно оказываются самыми абсорбирующими, — и в качестве примера приводит общину «Толдот Аhарон», где недавно сын ребе женился на дочери гера из Южной Америки, индейца: «Это потрясающая свадьба: папа невесты — вождь индейского племени», — усмехается он.



Немаловажную роль в абсорбции в религиозном обществе играют и внешние атрибуты. Так, американские баалей-тшува пытаются разрешить для себя проблему абсорбции путем приобретения одежды. «Но, как правило, американского баал-тшува можно распознать, по тому, что он покупает не всю одежду одинакового стиля. У него, наверняка, при полосатом халате окажутся какие-нибудь сандалии, — отмечает Фейгин. — Русский баал-тшува в этом плане гораздо более дисциплинирован внутренне, нежели американский. Он более пуглив. Поэтому он не пойдет покупать одежду. Он будет разговаривать с людьми, пытаться влезть в какую-нибудь ешиву этой общины».

Основным разочарованием, которые пережил Александр Фейгин, оказавшись внутри израильского религиозного общества, было то, что его членам не чужды общечеловеческие слабости: есть там свои идиоты, свои мерзавцы, свои развратники. Хотя в сравнении еврейское религиозное общество видится ему много более чистым.

«Я как-то присутствовал в Иерусалиме на лекции одного очень уважаемого раввина в качестве переводчика, — вспоминает он. — И вот он начал рассказывать про то, как с одной звезды на другую идет дождь. В эту минуту мне захотелось провалиться сквозь землю. Но пришлось перевести этот бред до конца… Такие разочарования надо пережить как данность. Ничего, в том числе и Тора, не делает человека принципиально другим существом. Перерождение, которое баал-тшува предполагает возможным, может произойти для столь немногих, и при этом будет столь трудоемким, что возведение модели мира на том, что Тора делает дурака умным, и восприятие этого в буквальном смысле, неизбежно приводит к разочарованию. Как результат, некоторые уходят из еврейства или отдаляются. Либо принимают это как данность, с которой надо жить. Изменения в нас — пусть и не кардинальные — способны объяснить многое. Дело в том, что разочаровывает не Тора, а люди. Очень помогает при этом взгляд на самого себя — отражение в зеркале должен остудить претенциозный пыл».

А возможно ли разбить этот «стеклянный потолок»? В поисках ответа р. Фейгин цитирует Луначарского. Когда Анатолия Васильевича спросили, какой институт нужно закончить, чтобы стать интеллигентным человеком, тот сказал: три любых — один заканчиваете вы, один — ваш папа, один — дедушка. «То же самое и с еврейством, — уверен Фейгин. — Из еврейства легко сбежать, но не факт, что с той же скоростью можно прибежать обратно… Баал-тшува для религиозного общества тоже не подарок. Практически не один русский баал-тшува не входит в рамки нормы, ни личностно, ни религиозно. У сефардов, например, ситуация отлична — народ валит толпой в иудаизм. У них это присутствует в исходном воспитании, у них с детства заложена базовая вера. У русских же евреев эта изначальная, почти животная, почти природная религиозность отсутствует. Даже если у русских религиозность и присутствует, то представляет собой навороченную религиозность в российском стиле — религиозность, сопровождающуюся комплексами и сложными отношениями с Б-гом».

Фейгин рассказывает о том, как недавно переводил на русский язык выступление р. Адина Штейнзальца на диспуте с православными священниками в московской Библиотеке иностранной литературы: «Вопросы к Штейнзальцу я переводил с русского. И сидит там человек, который по-русски называется воцерковленный. Естественно, он не из духовенства, но в церкви завсегдатай, соблюдает каноны, изучает книги… И вот он говорит: “Переведите уважаемому раввину такой вопрос...”. А в контексте этого вопроса была такая фраза: “Б-г не может”. Я ему говорю, что не знаю как перевести формулу “Б-г не может”. Это настолько внутренне противоречивое выражение, что я не знаю, как его переводить. Так он мне на это говорит: “Да будет вам играться-то”… Вот эта внутренняя навороченность российской религиозности, которая даже не является нормативным христианством, и присутствует в российских евреях. Если такой человек и приходит к Б-гу, то Б-г его оказывается настолько юродивым, что построить какие-либо взаимоотношения с Ним совершенно невозможно. Поэтому баалей-тшува из России — это, как правило, ненормативные люди: очень яркие, очень умные, очень образованные, очень зрелые… Но не обязательно, что это все сочетается».

Именно из-за наличия этих свойств, по мнению р. Фейгина, баалей-тшува представляют угрозу религиозному обществу в Израиле: «Баалей-тшува социально ненормативны для религиозного общества. Они приходят туда с профессией, с уровнем общеобразовательных знаний, который существенно превосходит средний уровень знаний членов общин. Соответственно, они моделируют ситуацию, при которой можно быть полноценно религиозным человеком и, одновременно, директором компьютерной фирмы. И это деструктивно для религиозного общества. Отчасти, я вижу, что многим моим соседям досаждает то, что я меняю работу, и что у меня относительно высокие доходы».

Однако альтернативная социальная модель носит деструктивный характер не во всех общинах. И в качестве примера р. Фейгин приводит ХАБАД: «Там существует определенная легитимизация такого образа жизни. Так сказать, отказ от осознанного отказа от выбора».

Когда его спрашивают о том, с каким духовно-интеллектуальным багажом он пришел в иудаизм, Фейгин вспоминает, как однажды российский раввин Адольф Шаевич потряс его в телепрограмме «Без протокола» ответом на вопрос о соблюдении заповедей человеком из нерелигиозной среды. Как выяснилось, Шаевич стал раввином гораздо раньше, чем начал соблюдать заповеди… «Я начал вести религиозный образ жизни гораздо раньше, чем задался вопросом о существовании Б-га. Мне было тогда лет пятнадцать, — рассказывает р. Фейгин уже о себе. — Я был из семьи инженеров, ассимилированных интеллигентов. Тем не менее, мой дедушка был сыном хасидского ребе. Даже первая моя колыбельная была на иврите. Дедушка, преподавая в Харьковском авиационном институте начертательную геометрию и всегда ходил в головном уборе, абсолютно искренне утверждая при этом, что у него болит голова, когда его он снимает. Для меня это звучало совершенно убедительно».



В том его еврействе не было ничего систематического. Да и с антисемитизмом он в те годы практически не сталкивался, разве что на дворовом уровне. Учился Саша в математической школе, почти половина учеников которой были евреями: «И я все никак не мог понять, каким боком и в чем я еврей. Причем, нос у меня был прямой, и я его два года загибал, чтобы стать похожим на еврея. Я тяготился тем, что не мог подтвердить свое еврейское происхождение ничем, кроме паспорта. Позднее я уже четко сформулировал то, что я хочу от себя. Я сказал себе, что хочу вести такой образ жизни, выглядеть таким образом, что если бы была машина времени и еврей из древности встретил бы меня на улице, то чтобы у него бы не было сомнений в том, что я — свой. И полагаться на внешность здесь не приходится».

В Харькове, несмотря на то, что советская школьная лингвистическая система вырабатывала у большинства детей комплекс неспособности к изучению языков, Саша начал изучать иврит и идиш (позднее в Израиле выучил еще пару десятков языков). В еврейском самоопределении молодого Фейгина внешний вид все же играл далеко не последнюю роль. Он начал ходить с покрытой головой, отпустил бороду. Сегодня он обращает внимание на то, что все это происходило без всякой связи с религией: «Потом у меня появились ученики, была большая домашняя библиотека, я праздновал все праздники, одевал тфиллин, соблюдал субботу. Но меня абсолютно не интересовало существование или отсутствие Б-га. У меня не было никакого мнения по этому поводу… Но однажды, утром выходного дня, моя мама, которая никогда в споре не обладала сколько-нибудь большой силой убеждения, бросила мне: “Ты же религиозный человек!”. И меня это так удивило, что я задумался. И понял, что в моей жизни произошла необратимая перемена, которую моя мама лишь правильно назвала». Фейгин занимается изучением мистики, причем не только еврейской. По его собственному признанию, мистика ему чужда абсолютно, но весьма интересна как одна из областей проявления человеческой личности: «В то утро меня что-то озарило, — вспоминает он. — Но Б-г со мной не разговаривал ни тогда, ни сейчас. Все это было на неком умозрительном уровне».

Пожалуй, не существует другой среды, кроме еврейской, где есть вход и нет выхода. Необратимость — вот что Александр Фейгин считает в еврействе важнейшим аспектом: «В законах про геров сказано: нееврей, который однажды принял еврейство и который потом решит креститься и даже станет архиепископом, все равно останется евреем. От еврейства не избавиться», — отмечает он. Рассуждая о необратимости в еврействе, Фейгин вспоминает историю о том, как когда-то р. Штейнзальц писал для ЮНЕСКО совместную статью с далай-ламой: «Они встретились в Париже. Каждый для солидности пришел со свитой. Штейнцальц привел несколько ешиботников, а далай-лама пришел с настоятелями тибетских монастырей. И вот каждый представляет своих. Штейнзальц назвал по именам свою делегацию. Далай-лама — настоятелей монастырей: свами Нарбакай (“свами” в переводе с санскрита означает “святой”), свами Заликович… Штейнзальц, естественно, на этом “свами Заликович” падает. Оказалось, что это выпускник хэдера в Варшаве. Они говорили на идиш. Штейнзальц потом рассказывал, что наличие у Зеликовича сотни монахов на Тибете ничуть его не изменило. Как он был польским хасидом из “Хахмей-Люблин”, так им и остался».

Эту необратимость еврейства р. Фейгину довелось испытать и на себе: «Были моменты, когда очень хотелось выйти наружу, и только мой внутренний рационализм и отстранение от иллюзий заставили меня понять: что бы я ни творил с собой, ничего у меня не выйдет».

Среди основных своих жизненных стимулов р. Александр Фейгин называет интерес к интеллектуальной работе. При этом сферу своих интересов он меняет каждые два года: занимался историей иерусалимского храма, преподавал, работал в институте истории Иерусалима, изучал ислам, исламское право (шариат) исламскую мистику — суфизм, средневековую персидскую поэзию… «Я честно пытался приобрести не только знания, но и духовный опыт, и крутился в закрытом ордене “Тарика аль-Ибрагимия” (“Дорога Авраамитов”). Там есть и мусульмане, и повернутые, типа меня, евреи. Ислам заинтересовал меня своей простотой. Простоту эту можно назвать и примитивизмом, и минимализмом — кому как нравится. То есть все недостатки и вся “замороченность” иудаизма в нем отсутствуют полностью. Кстати говоря, это очарование было очень сильным соблазном для еврейского мира. Сын Рамбама даже пытался сотворить некий гибрид ислама и иудаизма. Когда читаешь своды шариата, видишь, что это очень похоже на «Шульхан Арух». Какие-то вещи в шариате будут другими, но там все узнаваемо. А вот в восприятии Б-га есть удивительная мысль. Говоря о евреях, Рамбам пишет, что им надо объяснять, что такое единство Б-га, тогда как у арабов даже женщины и младенцы знают, что такое единство Б-га. Почему евреев надо этому учить, а арабов нет? Потому что в исламе все очень просто. Есть пять заповедей, шесть вещей, в которые надо верить, — и всё».

После ислама в сферу его интересов попал буддизм. Сегодня р. Фейгин занимается бизнесом, который выбрал себе по душе: «У меня нет деловой жилки, — признается он, — но у зато есть довольно хорошая голова. Не сообщаю дополнительных подробностей, могу лишь сказать, что являюсь компаньоном в исследовательской работе одного очень состоятельного человека, оценившего мою голову в 50 процентов от стоимости всей фирмы». А уже в ближайшее время р. Фейгин собирается вплотную заняться изучением китайского языка, который он немного знает, и замахивается на корейский: «Но, в какой-то степени, тема буддизма для меня исчерпана, — говорит он. — Я понял все, что хотел и пошел дальше».

Как же религиозный еврей умудряется сочетать в себе все эти увлечения? Фейгин с улыбкой говорит, что у него есть разрешение от раввина: «Как и всякий еврей, я сначала спрашиваю у своего раввина, можно ли мне этим заниматься».