Виктор Бейлис: "Мне никогда не было страшно в России"

Он автор ряда книг по африканистике. Что касается художественной литературы, известна его книга «Реаблитация Фрейда», включающая такие произведения, как рассказ «Завтрак на пленэре», повесть «Бахтин и другие» и так далее. Уже десять лет Бейлис живет во Франкфурте-на-Майне, по иронии судьбы на улице, носящей имя Фрейда. Сейчас он работает над романом «Смерть прототипа». Его проза включает в себя элементы фантасмагории, фольклорно-мифологические сюжеты с использованием древнерусского и африканского материала, и аллюзии с различными историческими и литературными пластами. Недавно Виктор Бейлис приехал ненадолго в Москву. Он любезно согласился дать интервью для нашего издания.

Как Вы могли бы определить жанр, в котором пишете?

Мне не хотелось бы использовать ярлыков, которыми пользуются критики. Я никогда не стремился работать в рамках какго-либо определенного направления. Некоторые называют то, что я делаю, своего рода металитературой, однако я не согласен с таким определением. До сего момента я писал рассказы и пьесы. Сейчас впервые пишу роман. В нем очень много аллюзий: это и русская литература — начиная с XVIII века и заканчивая нынешними авторами, и мировая литература и живопись – итальянская, немецкая, английская. Роман включает в себя откровенные стилизации и скрытое пародирование — от Розанова до Ерофеева. Поскольку персонажи романа в большинстве своем литераторы, то это еще и возможность попробовать себя в самых различных стилях.

Когда этот роман выйдет в печать?

Точно не знаю. Я никогда не связываю себя определенными сроками. Литературные труды для меня не способ заработка на жизнь, и в литературе я хочу быть абсолютно свободным.

Вы могли бы назвать каких-то авторов, чье влияние Вы испытывали или испытываете на себе?

Для меня нет большей любви, чем русская литература. Хотя, если называть самого любимого мною писателя, то это — Шекспир. А самые близкие – Пушкин, Мандельштам, обериуты . Некоторая странность заключается в том, что Мандельштам – самый значимый для меня поэт, однако влияние обериутов на то, что я пишу, да и на жизнь мою и образ мыслей несравненно ощутимей.

А западная литература оказывает на Вас какое-то влияние?

Все, что я читаю, так или иначе откладывается в моем сознании, но вряд ли я могу проследить все влияния и точно сказать, является ли это влиянием или просто развитием.

Вы считаете, что современная эмигрантская проза существует в контексте русской литературы?

Я не знаю, что такое эмигрантская проза. Человек существует в рамках той культуры, в которой он живет и работает. Вряд ли можно назвать стихи Бродского эмигрантскими. Как правило, люди, эмигрировавшие за границу, продолжают писать на русском языке. Одно из величайших исключений – это Набоков. Во Франкфурте, где я живу, есть замечательный писатель, а, по мне, так и один из лучших русских писателей нынешнего времени — Олег Юрьев, который пишет и стихи, и прозу. У него фантастическое чувство языка. Кстати, он пытается писать и по-немецки, что, на мой взгляд , у него получается весьма удачно.

У Вас не было мысли писать по-немецки?

Нет, у меня не было мысли писать на неродном языке. Даже на английском, которым я владею более свободно, нежели немецким.

Почему Вы выбрали именно Германию?

Мне хотелось поехать именно в Европу, а не в Соединенные Штаты или Израиль. Германия тогда была единственной страной в Европе, которая принимала эмигрантов. Семья же моя разбросана по всему миру – моя сестра и родители живут в Англии, мой кузен — виолончелист и дирижер — в Монреале, а сын – в Японии . Он родил мне японского внука. Известно, что вопрос эмиграции в Германию является порой несколько болезненным для еврейского сообщества.

У Вас не было никаких противоречий, – например, на эмоциональном уровне?

Нет. Я считаю, что немцы, во всяком случае нынешнее поколение — точно, не несут никакой ответственности за нацизм. Это могло произойти в любой стране. Более того, их чувство вины настолько сильно, что они, даже будучи антисемитами, не покажут этого. Нацисты демонстрируют свой нацизм только в групповых акциях, пугаясь индивидуальных проявлений. В то же время французы и австрийцы, например, позволяют себе открытые формы проявления антисемитизма. Когда я впервые приехал в Париж и сел на скамейку на площади, со мной заговорил весьма любезный француз. Он спросил, откуда я. Я сообщил, что из Москвы, после чего он спросил, как там. Дело было в начале 90-х годов, поэтому я сказал, что плохо, на что он ответил: «и это в то время, когда евреи отращивают себе животы и карманы». Я объяснил ему, что он разговаривает с одним из представителей этой нации, но это ничуть не смутило его. Он объяснил, что во Франции всего 3 процента еврейского населения, в то время как в правительстве — 8 человек, что является абсолютно недопустимым. Евреи пытаются захватить мировое господство, и с этим ничего не поделать. Впрочем, программа уничтожения евреев не входила в его планы. При этом, повторяю, он был весьма любезен.

Я так понимаю, что, говоря о ситуации с антисемитизмом, Вы все-таки имеете в виду бывшую Западную Германию?

Да, эти две части Германии отличаются по умонастроениям. Открытые антисемитские выступления проходят скорее в Восточной Германии, воспитанной в социалистическом духе.

Разумеется, мы не можем не коснуться темы Вашего происхождения. В какой степени родства вы состоите с Менделем Бейлисом?

Мендель Бейлис был двоюродным братом моего прадеда.

В детстве Вы были знакомы с этой легендарной историей? Родители рассказывали Вам какие-то вещи?

Во времена моего детства о деле Бейлиса знали больше, чем сейчас, когда меня путают с одноименным ликером. А тогда , несмотря на то что не все знали, в чем состоит дело Бейлиса, оно было на слуху даже у людей , не обремененных образованием . Отец мой , в своей комсомольской юности , видел пергаментную генеалогию, которая начиналась в Толедо в XIV или XV веке.Потом эта генеалогия пропала в 1937 году вместе со своим хранителем. Я даже не знаю, как звали этого человека.

Родители рассказывали мне о деле Бейлиса, тем более что отец был историком. Но всерьез интересоваться этим я стал значительно позже — когда мне в руки попал стенографический отчет о деле Бейлиса в трех томах, который хранился в семье моей тети. Глава семьи был адвокатом , и этот документ интересовал его с профессиональной точки зрения. .

Я стал читать этот отчет вскоре после прочтения мной солженицынского «Архипелага Гулаг», и думал, что он уже не вызовет у меня таких фантастических ощущений, как «Гулаг».Тем не менее отчет произвел на меня сильнейшее впечатление, — напором обвинителей, страхами простых людей и дворян, убежденных в том, что существует институт ритуальных убийств. Хотя церковь и пыталась держать нейтралитет, к делу были привлечены несколько экспертов из христиан, которые, тем не менее, пытались опровергнуть обвинения.

И вместе с тем меня поразил огромный общественный энтузиазм, когда Бейлиса оправдали. Это событие отмечалось не только в синагогах , но и в церквях. Начальник околотка просил Бейлиса задержаться, ибо его дочь хотела посмотреть на освобожденного Бейлиса. Конечно, погромы, которые происходили в России, — это темное дело. Громили зачастую те же самые люди, которые до погрома состояли в дружественных отношениях со своими жертвами. После погрома они не могли объяснить, что ими двигало. Такие вот мистические вещи.

Вы сами испытывали на себе какие-то отголоски антисемитизма?

Мне никогда не было страшно в России. Даже с людьми, о которых я знал, что они способны на антисемитские высказывания, мне не было трудно. Я уезжал отнюдь не из желания спастись от антисемитизма. Те, кто утверждают, что уезжают из-за бытового антисемитизма, несколько лукавят. В советские времена пугал скорее государственный антисемитизм. Но и здесь мне было все понятно. Интеллигенция, с которой я себя отождествлял, всегда выступала против режима. Соответственно, я никогда и не ожидал от режима доброго отношения к себе, не будучи при этом прямым диссидентом.

Вы родились в Москве?

Нет, в Байрам-Али, в 1943 году. Одесский университет, к которому принадлежали мои родители, находился там в эвакуации. Под Одессой погибли мои бабушка и дедушка – нацисты сожгли их в печи. Они, как и многие евреи тогда верили в концепцию, что немцы – интеллигентная нация и ничего им не сделают. Конечно, надо учитывать, что российское еврейство осознавало свою значительную близость с немецкой культурой. После эвакуации моих родителей распределили во Львов, где я и жил до 1961 года, пока не поступил в Институт стран Азии и Африки, где окончил отделение африканистики. А в 1992 году уехал в Германию.

Вы сказали, что литературные труды – это не то, чем Вы живете…?

У меня есть небольшая почасовая нагрузка во Франкфуртском университете – я читаю курс, связанный с особенностями бесписьменных культур. Меня очень радует общение со студентами, среди которых есть пенсионеры. Особенно меня восхищает одна дама – ей уже за 90 лет и, закончив уже несколько факультетов университета, она все еще продолжает учиться...