На этой неделе известный российский кинорежиссер Иван Дыховичный отмечает юбилей. Накануне праздничной даты с режиссером встретился корреспондент Jewish.ru. В интервью Дыховичный поделился своими взглядами на кинематограф, антисемитизм, а также рассказал, за что он обиделся на раввинов.

Иван Владимирович Дыховичный родился 16 октября 1947 года в Москве. Окончив актерский факультет Театрального училища имени Щукина, он стал играть в Театре на Таганке, где имел большой успех. Позднее Дыховичный переключился на режиссерскую деятельность и написал сценарий к фильму «Черный монах». Он получил международное признание благодаря таким картинам, как «Прорва» и «Копейка». На данный момент режиссер окончил съемки своего нового фильма «Европа-Азия», который будет готов в декабре этого года.

– Во вторник Вам исполнится 60. Вы готовитесь к предстоящему юбилею?

– Нет, мне все равно. Я просто не справляю юбилеи. Мне кажется, что совершенно неважно, сколько человеку лет, важно, что он думает и насколько соответствует своему времени.

– В дни рождения принято вспоминать родителей. Расскажите, пожалуйста, о своих родителях.

– К сожалению, я их очень рано потерял. Мама моя была очень хорошей балериной в театре Станиславского, а отец был довольно известным драматургом и писателем. У мамы не сложилась карьера в театре, потому что она отказалась сотрудничать с органами в те страшные годы. И ее уволили из театра, несмотря на то, что она была замечательной солисткой.

Мой отец был очень серьезным еврейским семьянином. Мои дедушка и бабушка из Нежина. Бабушка моя так хорошо училась, что окончила Смольный (институт благородных девиц в Санкт-Петербурге до революции 1917 года), при том, что она была еврейского происхождения. А дедушка мой преподавал при Николае II в Московском университете, на что тоже потребовалось специальное разрешение от властей.

Поскольку я очень рано потерял родителей, то мне очень скоро пришлось жить самостоятельной жизнью.

– Вам мешало Ваше еврейское происхождение?

– Оно мне мешало, в первую очередь, с точки зрения внешности. И потом я записал себя в паспорте евреем, хотя у меня и был выбор. Моя мама – караимка, но она считалась русской. И если бы я записал себя по ней, то получалось, что я тоже русский. Но я пошел и записался евреем, потому что в школе я уже получил некоторую порцию легкого антисемитизма и был к нему готов. Я занимался боксом несколько лет, поэтому проблем в драках у меня не было.

– То есть Вы могли за себя постоять?

– Да, но вскоре мои сверстники перестали даже пытаться, потому что знали, что ничего хорошего из этого не получится. Когда с антисемитами говоришь с точки зрения силы, они очень боятся. Да и вообще, когда ты сам перестаешь их бояться, они сразу чувствуют это и помнят о своем месте.

Потом мне всыпали антисемитизмом в институте, где мне прямо сказали, что моей еврейской физиономии на русской сцене делать нечего, именно так мне обрисовал ситуацию ректор сего почтенного учебного заведения. Потом я все-таки попал в такой театр, в котором мое происхождение не имело никакого значения, переиграл там все, что можно было переиграть. После я стал заниматься кино и на курсах снял картину по Бабелю, а в Госкино эту картину предложили смыть. И мне замминистра Павленок сказал: «Хорошо начинаешь. Вот твои темы – проститутки и евреи». Тогда я понял, что все продолжается. Хотя мне в жизни очень повезло. Я очень много общаюсь и дружу именно с русскими людьми и никогда в жизни от них не слышал ни одного оскорбительного слова. К тому же я никогда не был в Израиле…

– А хотите?

– Не знаю, не знаю… Наверное, все-таки хочу, но как-то не совпадало, хотя меня и на фестивали приглашали. Но я в это время не мог выбраться: снимал, работал. А поехать просто так… У меня много работы, поэтому позволить себе подобные поездки довольно проблематично.

– Сталкивались Вы когда-нибудь с еврейскими традициями?

– Нет. Зато я умею готовить гефилте-фиш! Еще при советской власти Макаревич пригласил меня на одну из своих первых передач приготовить какое-нибудь блюдо. Я согласился лишь с одним условием, что я буду готовить гефилте-фиш. Тогда разразился большой скандал. Все евреи страны мне звонили и восклицали: как это правильно! Как это смело!

Один раз я был в синагоге, в Германии. Я гостил там у своих друзей. Было это в 1989 году. И тогда их младший сын, которому было восемь лет, начал у меня канючить: «Дядя Ваня, дядя Ваня, пойдемте в синагогу сходим. Она тут рядом». У меня глаза на лоб полезли: «Зачем тебе в синагогу надо?» Он сказал: «За каждого приезжего дают сто марок. Я хочу получить за Вас сто марок». Я отвечаю: «Ну, пойдем – получим сто марок». Об этом узнал раввин и спросил меня: «Ты ведь еврей? И мама у тебя еврейка?» Я сказал: «Нет, мама у меня русская». – «Я не могу дать вам сто марок». Так что за всю свою жизнь, за все муки, что я претерпел, за все оскорбления и пинки я не получил даже ста марок (смеется). Так что в синагогу я больше не хожу.

– Почему Вы переквалифицировались из актера в режиссера?

– Меня на телевидении не хотели снимать из-за еврейской внешности. Там была такая дама, Жданова. Когда меня взял в свою передачу режиссер Гинзбург, мне предстояло исполнить два номера. А эта Жданова их вымарала, попросила переписать, чтобы я был не в жилетке, а пиджаке и что-то еще. Ее требования были совершенно бредовыми. Я все понял тогда, прорвался к ней в кабинет и заявил: «Просто признайтесь в том, что Вы антисемитка. И не надо мне пудрить мозги». Тогда она мне сказала следующее: «Вы нигде сниматься больше не будете». И действительно, больше при советской власти я нигде не снимался. Изредка меня приглашали работать в кино, но директор студии на роль меня отказывался утверждать. Он был генералом милиции.

Я всегда очень любил кино. И режиссура представляется мне самой привлекательной профессией. Другое дело, что работа режиссера – занятие сложное, ответственное. Поэтому долгое время я боялся к ней даже подступиться. Тебе надо знать, что ты хочешь сказать. Мне было 33 года, когда я стал этим заниматься. Дело это шло со скрипом. Я постоянно был в поисках денег. Государство на мои фильмы никогда не давало ни копейки.

– А Вы хотите от государства денег?

– Мне совершенно все равно, от кого я получаю деньги. Я думаю, что как раз государство мои фильмы должно финансировать в первую очередь. Потому что эти ленты касаются нравственных и духовных понятий, а снимать боевики и детективы – это как раз удел частных денег.

– Почему же тогда государство не финансирует Ваши проекты?

– Наше государство довольно своеобразное. В нем соединились деньги и власть, и эта модель очень страшная, губительная для всего общества. Многие ценности откровенно смешались. Бандиты и милиция стали одним и тем же.

– Как Вы относитесь к современному российскому кинематографу?

– Очень и очень хорошо. В нашей киноиндустрии появилось много талантливых людей. Единственно искушение – сделать коммерческий фильм.

– Но ведь это логично. Картины должны окупаться.

– Художник вообще не должен об этом думать. Это работа продюсера. И именно продюсер должен поправлять, стараться уговорить художника. Но у нас институт продюсеров очень новый и крайне неопытный. Большинство российских продюсеров – это просто люди, которые достают деньги, а достав, заставляют режиссеров снимать картины, неудачно подражающие американским. То, что они похожи на американские, уже ужасно. Все равно, что покупать в Корее «Мерседес». Ни один нормальный человек не будет покупать корейский «Мерседес», он купит немецкий. То же самое и с кино, если я решу посмотреть американскую картину, то я буду смотреть именно американскую. На кой черт мне смотреть дурной слепок с американской картины в российском исполнении? Мне это неинтересно. Интересно было наше кино, которое имело хотя бы свое лицо. Оно создавалось в эпоху большого давления, строгой цензуры и потому представляло собой зашифрованное послание зрителям. Художникам приходилось выражать себя очень сложно, но вместе с тем и очень интересно.

– Но ведь Вы говорите о советском кино…

– Да, о советском. Но искусство это нельзя было назвать советским. Ну какой из Тарковского советский режиссер? При советской власти работал целый ряд талантливейших людей, чьи фильмы обошли все международные кинофестивали.

– Что же мешает всем этим режиссерам сейчас продолжать снимать в том же ключе?

– Это Вы их лучше спросите. Мешает рабская зависимость от денег. Никто сейчас не даст денег на постановку Бунина или на какой-то сложный сценарий.

– Вы ведь сами собирались снимать по рассказу Набокова фильм и, насколько я знаю, получили на это средства.

– Да, у меня был сценарий. И есть до сих пор. Но деньги-то мне на этот фильм дали французы, а не русские! Но сын Набокова просто не уступил нам права. И мне очень жаль, что ничего так и не вышло. У меня был хороший продюсер, хорошая прокатная компания, в конце концов, был очень хороший бюджет.

Если бы не сын Набокова… Еще Пушкин сказал: «Жена и дети, друг, поверь, большое зло. От них все скверное у нас произошло». Откупить права у сына так и не удалось, даже французам. Он мне предложил с ним написать сценарий, но я категорически отказался.

– Почему?

– Потому что он очень занудный человек! Все время цепляется за каждое слово в оригинале книги. Посудите сами, по Набокову снято примерно шесть картин, и он все контролировал. Ни одной удачной картины просто не получилось. Я ему говорю: «Почему, Вы думаете, это произошло? Потому что Вы их контролировали. Картина не должна являться иллюстрацией к произведению». На этом мое общение с этим милейшим человеком закончилось.

– Вы смотрели последнюю картину Михалкова?

– Да, я видел ее.

– Какое она произвела на Вас впечатление?

– Она вся фальшивая насквозь, поэтому она мне неинтересна. Да, я признаю, что он талантливый человек, он владеет кинематографическим языком. Но поскольку ему толком нечего сказать, то он говорит все в лоб. И это выглядит вульгарно и неестественно. Михалков пытается быть каким-то гуру. Но он – не гуру. Он пытается вести себя в жизни одним образом, а декларирует совершенно другие вещи, поэтому и получается все из рук вон плохо. Совершенно фальшивый человек, который постоянно пасется при властной кормушке. И та невероятная премия, которую он недавно получил, была дана ему на откуп за всю выслугу лет. Эту премию никто не знает, ее специально для него придумали, чтобы он с чем-то уехал.

Вообще Михалков в душе антисемит… Он, конечно, заигрывает с еврейской темой, но лишь потому, что знает, как понравиться на фестивалях.

– Раз уж Вы не празднуете свой юбилей, не буду Вас поздравлять…

– Спасибо! (смеется) Хотя нет, все-таки поздравьте, я люблю поздравления. Хотя и не совсем понимаю, что такое юбилей. Это какая-то черта с нулем или пятеркой, после которой считается, что я – мэтр кинематографа? Для меня это ничего не значит, мне каждый раз, как и любому человеку, необходимо подтверждать, что я все еще умею, что я еще не впал в маразм. Пока я чувствую в себе силы, буду снимать свое кино.