Художник Владимир Любаров проиллюстрировал более ста книг, среди которых произведения Вольтера, По, Гоголя, Лема, братьев Стругацких и Шолом-Алейхема. В 1991 году художник резко изменил свою жизнь, переехав из Москвы в деревенский дом во Владимирской области. Там Любаров создал цикл своих известнейших работ, героев которых — провинциальных обывателей, котов, голубей, велосипедистов и даже религиозных евреев — поселил в любимую деревню Перемилово.

— Знаете, я впервые увидел ортодоксальных евреев в 1992 году в Антверпене, куда был приглашен на книжную ярмарку как художник-иллюстратор. Тогда Россия была в моде на Западе благодаря перестройке... Меня поселили в гостиницу, стоявшую на границе еврейского квартала. Если выходишь направо — там обычные европейцы, бельгийцы, а налево — квартал еврейских ортодоксов. Сначала я не мог понять, что это такое. Я вообще в первый раз оказался в капиталистической стране. Думал, может это у них так принято: пейсы носить, бороды длинные... Ну а потом понял, конечно, что попал в еврейский религиозный квартал. Мне так это понравилось! Я познакомился с местными жителями, пообщался. Все они замечательно говорили по-английски. Они рассказали мне, что торгуют, держат маленькие магазинчики. Узнав, что я из России, стали расспрашивать, есть ли там евреи. Им было даже интереснее, чем мне. Возможно, они разговорились со мной из-за моей наивности, а вообще тамошние ортодоксы ведут очень замкнутый образ жизни. Они, как мне показалось, общаются с внешним, нееврейским миром только по вопросам бизнеса.

Тогда я и задумал сделать еврейскую серию. Приехав домой, я начал вспоминать свое детство. Надо сказать, я еврей, но не совсем «настоящий»: моя мать — нееврейка. А вот бабушка по отцу жила в самом настоящем местечке, в черте оседлости под Харьковом. И много мне рассказывала о тех местах, об их жизни, о местном раввине, пересказывала истории из Торы... К ее рассказам мои отец и мать, истые коммунисты, относились плохо. Отец сердился: «Нет ни евреев, ни русских, ни грузин! Мы одна нация — советский народ, мы строим коммунизм, а если вы будете оглядываться на традиции, это будет только мешать». До революции бабушка держала где-то под Харьковом трактир, это была частная харчевня. Она прекрасно готовила. Я запомнил, как уже в советское время бабушка готовила гефилте фиш (которую в России почему-то повелось называть «рыбой фиш», хотя это тавтология, масло масляное). Помню, насколько сложно было готовить эту рыбу, и как потом ее выкладывали на специальное блюдо, украшали — красота была невероятная.

После поездки в Антверпен я так заинтересовался, что стал читать книги по иудаизму. Сначала я рисовал своих евреев на той, антверпенской почве. И они у меня не получались. Но поскольку я уже тогда делал серию «Деревня Перемилово», то поместил их туда. И они как-то сразу напитались жизнью, энергетикой, стали русскими местечковыми евреями. Серия, конечно, вышла полуфантастическая...

Хотя позже я узнал удивительный факт. В спецвыпуске журнала «Родина», посвященном евреям, я прочел, что относительно недалко от деревни Перемилово — в Шуйском уезде Владимирской губернии — было настоящее еврейское местечко. Евреи жили там кучно: примерно 300 домов и несколько синагог. Несмотря на то, что это полторы тысячи километров до черты оседлости! Получается, я вроде бы их придумал, а они, оказывается, там на самом деле были, настоящие...

— Книги Шолом-Алейхема вы иллюстрировали уже позже?

— Шолом-Алейхема иллюстрировали уже моими работами, это не были специальные иллюстрации. Эти процессы принципиально отличаются. Когда делаешь так называемую станковую работу, ты не следуешь буквально за текстом, а делаешь так, как чувствуешь. А когда делаешь книжную иллюстрацию, то сначала читаешь, у тебя на основе чтения возникают образы... Потом ты смотришь: в книге написано, что Хаим стоит, а Мотл сидит — и рисуешь, как Хаим стоял, а Мотл сидел. Но издатели увидели совпадение настроения, отношений между персонажами — Шолом-Алейхем ведь искрится юмором — и оформили книгу моими работами. Так же было и с моими рисунками, которыми проиллюстрирована книга Людмилы Улицкой «Детство-49».

— Стругацких — специально, да. Но, несмотря на это, там я был еще дальше от текста. Я нарочно уходил непосредственно от повествования, не рисовал героев: мне хотелось подчеркнуть природу их социальной фантазии. Я был знаком с Аркадием Стругацким, очень тепло к нему относился. (С Борисом я знаком не был, он в то время уже жил в Питере, хотя они по-прежнему писали вместе.) Оба Стругацких признавались, что мои иллюстрации к своим произведениями любят больше всего. Вместе с Аркадием Струацким мы организовали издательство «Текст». Кстати, с нами работал еще один знаменитый российский фантаст — Кир Булычев. Это было первое советское частное издательство, первое! В 88-м году, еще за три года до развала Советского Союза.

Моя жизнь очень сильно изменилась после переезда в деревню Перемилово. До этого я фактически не занимался живописью, а был только книжным иллюстратором. Работал главным художником журнала «Химимя и жизнь», потом, как уже говорил, организовал издательство.

— Я в своей «книжной» жизни вроде бы все сделал и стал повторяться, хотя каждый раз искал какой-то новый подход, чтобы не штамповать свой книжный стиль... А мне нужно в жизни делать что-то новое, и захотелось что-то изменить. Во многом этот переезд, конечно, произошел случайно. Но ведь и случаем надо уметь воспользоваться, почувствовать! Я почувствовал, что это знак судьбы. У меня не было осознанного желания переехать в деревню и там заниматься живописью. Просто я оказался в Перемилове и почувствовал себя... собой. Было ощущение, как будто я в этой деревне раньше жил. Чувство, какое бывает, когда возвращаешься домой после дальней поездки.

Позанимался там сначала сельским хозяйством, а потом вдруг начал рисовать, и мне это понравилось. Как говорится, «чакры открылись», и из меня «поперла» живопись. Первая моя живописная серия называлась «Деревня Перемилово». Разумеется, я не отображал во всех подробностях то, что видел, просто назвал эту серию как бы в честь места, которое меня так вдохновило. А то некоторые понимают буквально: как будто я приехал, увидел все, что там было — и изобразил. «А где у вас там люди качаются на качелях?» «А где у вас там балет?» Конечно, это во многом иносказание.

Вторую серию я назвал «Город Щипок». Города такого нету, но есть улица Щипок в Замоскворечье. Я там родился и жил до14 лет. Запомнил все эти старые купеческие дома, это было очень симпатичная улица... Она даже в наши дни осталась симпатичной. Сейчас я не могу назвать себя полностью деревенским жителем, потому что больше времени провожу в Москве. Самая последняя серия, которой я занят сейчас, — «Едоки». Они еще не выставлялись, и 13 марта у меня открывается выставка под названием «Едоки» в галерее «Дом Нащокина», на которую я приглашаю всех читателей Jewish.ru.