— Борис Аркадьевич, прежде всего хочу поздравить вас с прошедшим 50-летним юбилеем. Как ощущаете себя в этом возрасте?

— Если мужчина в возрасте после 40 проснулся утром и у него ничего не болит, не ноет и не колет — значит он умер! У Александра Розенбаума есть гениальные строки: «Смерть, конечно, человечество страшит, // Но какие там у нас с тобой года, // Возраст — это состояние души, // Конфликтующее с телом... иногда». Один замечательный киевский художник, человек, которого я очень уважаю, говорит, что во мне присутствует некая детскость... Это вопрос ощущения себя. Есть люди, которые уже и в 15 лет — старые. В детстве у меня был товарищ, полукровка, его дедушка, еврей, был известным киевским режиссером. Так вот, он почему-то взял от него самое худшее — манеру поведения. Он всю жизнь был «юным стариком». Все зависит от человека! Если не считать курение, то к своему здоровью я отношусь очень серьезно. Скажем так, сначала я неистово его гублю, а потом так же неистово восстанавливаю. Стал меньше нервничать и больше радоваться. Накануне дня рождения мне пришла мысль о том, скольких людей я похоронил за свою жизнь... Мне Б-г дал прожить 50 лет — это уже замечательно!

— Ваша мама, Ната Борисовна, по профессии художник-модельер. Это она привила вам любовь к искусству, театру?

— Конечно, но в большей степени это заслуга моей бабушки. Благодаря ей я знал обо всяких артистах, фильмах, спектаклях. Мама, безусловно, заметила во мне этот интерес и отвела в кружок художественной лепки. Меня даже на музыку пытались отдать. Папа, начальник отдела капитального строительства киевского завода «Электронмаш», не понимал всей этой богемной жизни, он вставал в восемь утра и шел на работу. Он был очень организованным человеком, и эту черту я, несомненно, унаследовал от него — ведь я «строю» художества, при этом стараюсь делать это качественно и в срок. В этом деле нужна колоссальная организованность.

— Как ваши родители отнеслись к тому, что вы решили уехать из Киева в Москву?

— На вступительных экзаменах в Киевский государственный художественный институт мне поставили двойку. Конкурс был восемь человек на семь мест. По баллам я шел впереди всех, но по истории СССР, которую я знал назубок, мне даже рта не дали раскрыть и поставили двойку. На мое место должен был попасть другой еврей, чей папа в то время писал песни одному очень известному украинскому певцу, любимцу властей. Портрет этого певца писал ректор института, живописец, и вот они там каким-то образом и договорились, что я лишний. После этого я хотел уехать — либо в Америку, либо в Израиль — но родители сказали: «Хватит, надоело». Меня взяли лаборантом на кафедру в институт, я весь год готовился и поступил. При этом зимой я умудрился съездить в Питер, где пробовал поступить в ЛГИТМиК. К тому времени в Киеве мне стало тесно и противно, я заразился Москвой, стал ездить на практику в «Ленком», стажировался у главного художника театра Олега Шейнциса, который предложил мне переехать в Москву и поступить в Школу-студию МХАТ. Папа был категорически против моего переезда, он говорил: «Закончишь институт — езжай куда хочешь». Я втихаря от него собрал копии всех документов (если бы я забрал оригиналы, мне пришлось бы взять академический отпуск), но их не приняли — нужны были оригиналы.

— Когда-то давно вы решили сменить свою фамилию Ройтер на Краснов…

— Иначе я не мог поступить: моя еврейская фамилия портила афиши антисемитской Украины. После того как я поставил свой первый спектакль «Ромео и Джульетта» этот вопрос встал ребром, и, по рекомендации балетмейстера Бориса Каменьковича, я сменил фамилию. Сначала я указывал ее в качестве псевдонима, но потом сменил окончательно — уж слишком много путаницы было в документах. В Театре Леси Украинки я ставил спектакль «Хищники», а в то время заместителем министра культуры был человек по фамилии Требушной. После каждого спектакля мы должны были приходить к нему в министерство на разбор полетов. И вот, все уже уходят, а он мне, как Штирлицу, и говорит: «А вас я попрошу остаться». Звонит при мне режиссеру запорожского театра и говорит: «Я для тебя хорошего парня нашел, его фамилия Краснов». И подмигивает мне. Так я поставил спектакль «Так победим» Шатрова, за что получил Государственную премию Украины.

— Поддерживались ли в вашей семье еврейские традиции?

— Нет... Мама была коммунисткой, дедушка тоже. Он в свое время был репрессирован и люто ненавидел советскую власть, хотя и всячески это скрывал. Я понял это уже под конец его жизни, мне тогда было 15 лет. Я очень благодарен своим родителем за то, что еще в раннем детстве прошел брит-милу. Многие мои ровесники занялись этим вопросом уже в солидном возрасте — как из религиозных, так и из медицинских соображений. Я считаю, что мои родители поступили правильно, сделав мне обрезание еще ребенком... Хотя, как вы понимаете, за это тоже пришлось расплачиваться. Занимался плаванием, водным поло, поэтому в раздевалках и душевых все сразу становилось понятно — чтобы определить национальность надо было снять штаны.

Вся моя родня по отцовской линии жила под Могилевом-Подольским. Бабушка неплохо знала идиш. С моими родственниками по отцу вообще связана совершенно загадочная для меня история. Моя бабушка с папой находились в эвакуации в Казахстане, мама — в Молотове, нынешней Перми. Папины родственники, многие из которых живут сегодня в США, Израиле, оставались в оккупации, при это никто не пострадал, а все потому, что Могилев-Подольский оккупировали румыны. Никого не расстреляли, никто не попал в лагеря.

— Какую роль играет в вашей жизни национальность?

— Меньше всего я думаю об этом и круг общения выбираю не по этому признаку. Я вообще считаю, что к Б-гу прийти никогда не поздно. В праздники я хожу в синагогу, общаюсь с главным раввином России Берлом Лазаром. Оформлял такие мероприятия, как открытие Еврейского общинного центра в Марьиной роще, 50-летие независимости Израиля. Считаю, что в 2006 году сделал в Киеве уникальный проект — «Бабий Яр». Отец моей мамы погиб там. Там стоит очень странный памятник, который мог возникнуть только в советское время — какая-то женщина в сорочке, ребенок, военнопленные. Еврейского в этом монументе — ноль, хотя в Бабьем Яру лежат в основном евреи. Это все убивалось на корню... Помните фильм 1936 года «Цирк»? Сцену, где Соломон Михоэлс поет колыбельную на идише малышу-негритенку? Ее то вырезали, то назад возвращали...

Бабель в одном из своих одесских рассказов писал: «И чем было бы плохо, если бы евреи жили в Швейцарии, где горный воздух и вокруг сплошные французы?» Вот суждено мне было родиться в Советском Союзе — ездить сначала в пионерлагеря, потом на военные сборы. Мы же всегда были голодные! Что достал — то и съел. Кто думал, кошерно это или нет? Осетрину мы ели только по большим праздникам, а ведь она считается некошерной…

Откровенно говоря, я против любого радикализма. В Лос-Анджелесе я стал свидетелем одного очень интересного случая. По законам демократического общества каждый человек имеет право открыто высказывать свое мнение. С подобной заявкой к властям обратилась некая фашиствующая организация. Это вызвало широкий резонанс в СМИ, евреи написали петицию губернатору Калифорнии. Фашистам отказали, но знаете, кто за них вступился? Адвокаты-евреи! Мол, если люди нарушают закон, если, не дай Б-г, погромы, то это одно, но ведь у каждого есть право высказаться. Сегодня запретили им, а завтра запретят нам. Тем не менее, история, конечно, показала, что фашистскую идеологию надо запрещать. На антисемитизме все заканчивается — вспомните крестоносцев, инквизицию, Гитлера. Не знаю, почему, но все, кто делали на этом капитал, заканчивали плохо. Я на сто процентов уверен, что к революции и краху Россию привели не евреи, а антисемитизм. Учиться, заниматься бизнесом, не давали, из Черты оседлости не выпускали. И погромы — как по расписанию. В это самое время евреи сделали Америку самой богатой и процветающей страной. В России же евреи вложили свои мозги в революцию — поэтому она и получилась. Их вынудили заняться чем-то таким, что могло бы их обезопасить. Урицкий, Ярославский, Володарский: кого ни возьми — одни евреи. Под вопросом разве что Ленин и Сталин. Не надо будить зверя — и все будет нормально.

— Как вы думаете, каков сегодня уровень антисемитизма в нашей стране? Есть мнение, что место евреев сегодня заняли представители кавказских народов…

— Это все ужасно! Как говорится, бьют не по паспорту, а по морде. Есть кавказцы, очень похожие на евреев, и наоборот. Есть славяне-брюнеты, а если еще и нос крючком... События на Манежной площади — это ужасный прецедент. Евреям не стало легче от того, что их место теперь временно заняли кавказцы. Или грузины, после военных действий почувствовавшие себя в России ущемленной нацией. Азербайджанцев не трогали, а тех обыскивали. Очень показательный был момент, когда Иосиф Кобзон дал деньги на восстановление Храма Христа Спасителя. Сегодня восстанавливают один храм — завтра восстановят другой, сегодня бьют морду одному — завтра другому. Безусловно, люди всегда сами в чем-то виноваты, и евреи тоже не без греха. Катастрофа во многом произошла из-за того, что они не хотели обращать внимания на внешний мир, были настолько зациклены на своей правоте и первозданности, что проморгали беду — а ведь их предупреждали. Все прекрасно понимали, что никто не хочет ссориться с Гитлером, и вовсе не из-за войны, а чтобы не потерять его заказы. На него работал весь мир: Америка и все остальные. Если говорить о России, я считаю, что русские — очень толерантный народ. После терактов в Москве никто не побежал бить морду соседу. Конечно, многие подвержены каким-то веяним, но в целом, обвинить русских в нетолерантности, по моему мнению, нельзя. Можно жить, если вести себя нормально и не выпендриваться. Кавказцы, как и евреи, тоже переборщили. Надо уважать правила, законы, приличия. Русские в гневе страшны — это доказано историей. Другое дело, что все, кто наблюдают за этой вакханалией, которую, кстати говоря, можно было предотвратить, почему-то считают, что их это не коснется.

— Как вы думаете, почему в шоу-бизнесе столько евреев?

— Я лежал с простудой, в Киеве и на одном из телеканалов наткнулся на совершенно гениальную передачу. Эвенкийский автономный округ, село какое-то. Рассказывают о местных домах культуры и перечисляют художественных руководителей ансамблей: Абрамович, Цукерман... Одни евреи! В 1996 году известному дирижеру Павлу Овсянникову, руководившему в то время Президентским оркестром, разрешили дополнительно взять в оркестр двух скрипачей-евреев. Никакого правительственного антисемитизма тогда не было, но, как-никак, Президентский оркестр, лицо страны. Я его и спрашиваю: «Вот ты объясни мне, русский человек, прекрасный музыкант, ну в чем дело?» Он и говорит: «Не знаю, берет еврей скрипку — и совершенно другой звук!» Это как, например, азербайджанцы жарят шашлык. Зайди в любой армянский ресторан в Москве, если шашлык хороший — значит его готовил азербайджанец. Почему меня узнают все евреи? Не потому, что я тоже еврей, а потому, что они следят за шоу-бизнесом, эстрадой, театром. Они смотрят не только попсовые, но и умные передачи типа «Апокрифа» Ерофеева. При этом они, как и все люди, читают газету «Жизнь». И детей своих воспитывают так же. У них предрасположенность к миру искусства, потребность знать имена писателей и поэтов, разбираться в театре, кино. Так заведено в еврейских семьях. В бразильских заведено обсуждать футбол. И карнавал. В еврейских — театр, музыку.

— Борис Аркадьевич, вы работали в США, в Европе. Почему не остались там?

— У меня была мысль уехать в Америку, я долго там работал и даже получил грин-карту, но не как беженец, не по лотерее, а за свои заслуги, как «alien of extraordinary ability» (Виза для лиц с выдающимися способностями, — С.Б.). Это значит, что американское государство решило, что я именно тот специалист, который им нужен. Дело в том, что я не могу бывать там по расписанию — я очень занят, и когда меня и моих детей по пять часов пытают, выясняя, почему я обманываю Америку и почему за столько-то лет я был там всего столько-то раз, я не знаю, что ответить — я же ничего не просил, никого не обманывал! Не нужен им — значит не нужен. Я художник, может быть я вообще три года снимал картину на Северном полюсе? Если вы решили, что я специалист, то какая разница, как часто я буду у вас отмечаться? У меня же совершенно другой режим — то Шанхай, то Париж. В любом случае, я еще раз могу попросить американское правительство о предоставлении мне грин-карты. В плане же моей профессии и того, чем я занимаюсь, Москва — шикарный город.