— Павел Евгеньевич, вы один из самых популярных «путешественников» на российском телевидении. Тем не менее, в своих интервью вы признаетесь, что не любите путешествовать. Получается, что работа не приносит вам удовольствия?

— Я бы сказал так: у меня нет особого азарта к путешествиям. Я отношусь к ним спокойно. Есть люди, которые горят желанием увидеть мир и объездить как можно больше стран. Зачастую они либо не имеют такой возможности, либо возможности их очень скромные. Я к таким людям не отношусь, и невольно испытываю перед ними определенное чувство вины. В своих программах, посвященных путешествиям, я стараюсь эту вину искупать и делиться своими впечатлениями с теми, кто горячо и азартно желает осмотреть как можно больше мест на нашей планете. Если говорить о любимой работе, то Б-г даровал мне возможность не делать на телевидении того, что мне неприятно и неинтересно. Работа на ТВ приносит мне заработок, а также дополнительную пользу в виде известности. Странное сочетание плюсов, о котором я даже не мечтал… Тем не менее, я считаю, что эту «милость», которая досталась мне в жизни, я все-таки заработал. Быть может, тем, что никогда не стремился к известности и к частым путешествиям, а просто делал свое дело. Как говорил Вольтер, «возделывал свой сад».

— Слава Б-гу, что не все телевидение сегодня напоминает шоу-бизнес! Островки телевидения содержательного и познавательного, то есть такого, которое я люблю, еще все-таки остались. Я никогда не стремился туда специально — мне просто повезло. Мне не приходилось пробиваться локтями. Что касается коллег, то я с ними очень мало сталкиваюсь. Если говорить о каких-то медийных лицах, то я почти ни с кем не знаком. На тусовки я не хожу. Очень их не люблю и стараюсь по возможности избегать.

— Все передачи рано или поздно закрываются или переносятся с канала на канал. Телевидение — мир загадочный, и что там в голове у телевизионного начальства — я не знаю. История моих передач очень проста. Сначала они выходили на НТВ. Надо сказать, что НТВ тогда было совсем другим. Сейчас это бесконечные «убивалки», какая-то жуткая кровь и вообще впору против НТВ открывать уголовные дела. Развращают народ! Если дети видят на экране сплошные убийства, то они начинают относиться к этому, как к чему-то обыденному и каждодневному. Отсюда, собственно, и рост преступности.

НТВ, на котором начинал я, было гораздо лучше, интереснее и приятнее. Сначала я вел передачу «Живые новости», потом «Путешествия натуралиста», которые впоследствии перекочевали на Первый канал. Наверное, это было сделано зря. Тогда Первый канал набрал много передач, которые ему просто некуда было распихать, и поэтому наша программа оказалась не нужна. Ее переманили, но реальной необходимости у Первого канала в ней не было. В 2004 году передачу закрыли. Причины, которые подвигли к этому Константина Эрнста, мне неизвестны. Какое-то время я был, что называется, нигде.

Потом возник телеканал «Домашний», руководство которого, узнав, что моя передача закрылась, предложило мне вести программу у них. Так возникло «Городское путешествие». Потом «Путешествия натуралиста» возобновились на телеканале «Культура». Вести параллельно две передачи было очень трудно. Они выходили примерно в одно и то же время, и наша аудитория делилась пополам. В 2007 году я отказался от передачи на «Культуре» и решил остаться на «Домашнем». В 2010 году «Городское путешествие» приостановили. Причины мне тоже неизвестны. Сейчас ведутся разговоры о том, чтобы передачу возобновить. Руководство «Домашнего» проявило ко мне большое внимание: меня оставили на канале, и это дает мне возможность достойно жить, так как, кроме как на телевидении, прилично заработать нигде не удается. Сейчас на «Домашнем» выходят «Занимательные истории с Павлом Любимцевым» — коротенькие сюжеты, которые идут в перерывах между передачами. Наткнуться на них можно разве что случайно — их нет в телепрограмме. Тем не менее, их тоже смотрят.

— Нет, я — их главный персонаж. Автором книг является шеф-редактор программы «Городское путешествие» Мария Кочетова. Книги задумывались как некий культурно-благотворительный проект, и договор с издательством АСТ был заключен Б-г знает как... Каким тиражом вышли книги — не знает никто! Они неожиданно имели огромный коммерческий успех. Полагаю, что тираж перевалил за сто тысяч экземпляров. Их продают до сих пор.

— Я отношусь к ним философски. Дело в том, что Москву ломали и перестраивали всегда. Для того чтобы в XVIII веке построить Большой Кремлевский дворец, были снесены какие-то старинные храмы и подворья. Традиция ломать и строить заново появилась не вчера. Возможно, именно поэтому Москва, даже в перестроенном виде, каким-то странным образом сохраняет свое лицо. То есть остается той невероятной мешаниной эпох, архитектурных стилей и жизненных укладов, которой была всегда. Отношусь к преобразованиям Москвы как к данности. На Западе города не перестраивают — их сохраняют. Поэтому они и гораздо старше. У нас же совершенно другой принцип. Самые старые соборы Москвы датируются XV веком — что уж тут говорить.

— Где прошло ваше детство?

— На Арбате, на Смоленской площади. Там, в доме, где находится гастроном, у моих родителей на шестом этаже были две комнаты в коридорной системе. Бабушка водила меня гулять на «пятачок» — Спаскопесковский скверик возле поленовского Храма Спаса Преображения на Песках. Поленовским я его называю потому, что художник Василий Поленов увековечил его в своей картине «Московский дворик». Мама меня водила в зоопарк — мне там очень нравилось. Вообще на Арбате прошла вся моя жизнь. В 1966 году мы переехали на Проспект Мира, однако в школу я продолжал ходить на улицу Воровского, ныне Поварскую. Учился в Театральном училище им. Бориса Щукина в Большом Николопесковском переулке, там же теперь работаю. Все крутится вокруг Арбата!

— Какой была ваша семья? Какие образы остались в памяти?

— Папа всегда занимался на рояле, которых у нас было два. К нам часто приходили заниматься студенты Гнесинского института. Классическая музыка звучала в доме всегда! Возможно, именно поэтому я отношусь к ней спокойно. Ни на каком музыкальном инструменте играть я так и не научился.

— Почему? Вас не заставляли учиться музыке?

— Нет. Пробовали учить, но я сопротивлялся, не хотел. Родители понимали, что жизнь музыканта очень нелегка. Они оба были педагогами Государственного музыкально- педагогического института им. Гнесиных. Папа преподавал специальность, мама — теоретические предметы. Серьезные педагоги-музыканты, они практически до конца своей жизни проработали в Гнесинке.

— Вы интересовались историей своей семьи, своими еврейскими корнями? Как затронула вашу семья Великая Отечественная война?

— Когда мама была жива, мы составили с ней генеалогическое древо нашей семьи. Она очень многих помнила. В годы Великой Отечественной войны многие наши родственники погибли в Бабьем Яре. Моя мама родом из Киева. Обе ее бабушки погибли в Бабьем Яре, а дедушку, как рассказывали соседи, застрелил во дворе немец. Он хотел у него что-то отнять: то ли кошелек, то ли что-то еще. Дед кажется плюнул ему в лицо, и немец его застрелил. Мамин двоюродный брат Иосиф Альперин (в семье его называли Зютой) погиб в Сталинграде. Пришла похоронка, в которой было написано, что он погиб, защищая такую-то высоту. Что касается рода бабушки по отцовской линии, то там вся родня погибла в Бабьем Яре: бабушкин брат Яша, сестра Феня, подпольщица, которую выдали гестаповцам соседи, и многие другие. Война очень сильно затронула жизнь моей семьи. Наверное, нет такой еврейской семьи, которой бы она не коснулась.

Экзотическая история связана с двоюродным братом моей бабушки, Исааком Лазаревичем Фельдманом. Он был земским врачом, жил в Броварах на Украине. Когда пришли немцы, местные крестьяне каким-то образом упросили немецкую комендатуру, чтобы его не убивали. Какое-то время его не трогали, но потом оказалось, что он то ли прятал партизан, то ли помогал раненым, и тогда его расстреляли. Это было в 1943 году. Таких историй много.

— Поддерживались ли в вашей семье еврейские традиции?

— Нет. Еврейского воспитания, как и мои родители, я не получил. Бабушки и дедушки говорили на идиш, родители — нет. Они принадлежали к советскому поколению, которое, возможно, и веровало в Б-га, но было совсем не религиозным.

— Где находились ваши родители во время войны?

— Когда стало ясно, что немцы возьмут Киев, маму и ее сестру Розу впихнули в последний уходивший из города поезд. Дедушка и бабушка в этот поезд не попали и ушли пешком. Сначала мама, студентка Киевской консерватории, попала в Астрахань, затем в Свердловск. В Свердловск также попал Генрих Густавович Нейгауз, великий музыкант, педагог, немец по происхождению (за что и был сослан). Там мама с ним и познакомилась. Уезжая из эвакуации, он предложил маме приехать к нему в Москву. В Москве мама поступила в его класс в Гнесинском институте. В этом же классе учился мой отец. Когда началась война, ему было 16 лет. В тот момент он учился в Гнесинской музыкальной школе. Он оказался сначала в Саратове, потом в Ташкенте, куда эвакуировали всю Гнесинку. В Ташкенте ближе к концу войны его призвали в армию. Он был мобилизован, попал на Балтийский флот и к концу Блокады приехал в Ленинград. В военных действиях участия не принимал. После войны его не хотели демобилизовывать, и он, как музыкант, попал на факультет военных дирижеров. Бабушка прилагала всяческие усилия к тому, чтобы его оттуда вытащить. И ей это удалось, причем совершенно случайно. К Елене Фабиановне Гнесиной привели учиться дочку какого-то адмирала. Она сразу же решила воспользоваться счастливым случаем. Этот адмирал и помог! Отца вызвали к начальству и сказали, чтобы духа его там больше не было. Он вернулся в Москву, в Гнесинский институт, где и познакомился с мамой. Это было в конце 40-х годов.

— Что означал для вашей семьи День Победы?

— День Победы — это самый настоящий праздник из всех, что мы празднуем. Он единственный из всех связан с датой: праздник — это, скорее, не дата, а состояние души. День победы всегда воспринимался в нашей семье как самый главный праздник в жизни. Память о войне — это то, что заложено во мне генетически.

— Приходилось ли вам на своем жизненном опыте познать, что такое антисемитизм?

— Нет. Мне повезло. Я не могу сказать, что из-за своего еврейского происхождения я не получил того, что мог бы получить, будучи неевреем. На уровне общественного транспорта — конечно, приходилось. Если говорить о серьезных жизненных вещах, то — нет.

— Бывали ли вы в Израиле?

— Да, бывал. Израиль для меня страна симпатичная, но не родная. Есть люди, которые, приезжая туда, ощущают какие-то особые токи, я же ничего этого не чувствую.

— И об эмиграции вы, соответственно, никогда не задумывались?

— Б-же упаси! Это было бы для меня большим несчастьем! Вся моя жизнь и работа связаны с русским языком. Куда же я поеду? Эмиграция — это несчастье. Даже в том случае, если человеку удается неплохо устроиться. Жизнь там чужая и своей она стать не может. Еще хуже получается с детьми. Многие говорят: «Мы уезжаем ради детей». Дети вырастают чужими, ведь для них, в отличие от родителей, эта жизнь уже своя. В связи с этим между ними и родителями возникают разного рода противоречия. Если человек уехал в США или в Израиль в возрасте трех лет, то он, естественно, вырастет тамошним гражданином. Понять родителей ему очень сложно. Кроме того, трудно сохранить в детях родной язык.

К эмиграции я отношусь, как к большой беде, хотя когда к власти приходит, например, фашизм, ее не избежать. В Германии многие евреи не поняли, что представляет из себя Гитлер, а ведь времени на это было достаточно. Думали, что все пройдет. Как понять, что нужно уехать? Это очень сложная психологическая проблема. Если говорить о России, то сегодня эмиграция приняла несколько иной характер. Уезжают те, кто, к примеру, не имеют возможности заниматься здесь наукой. Среди тех ученых, что работают на Западе, очень много выходцев из России, не обязательно евреев.

Что касается еврейской эмиграции, то остроты еврейского вопроса в нашей нынешней жизни я не вижу. Вопрос, связанный с миграцией выходцев из бывших республик СССР, сегодня стоит намного острее. Руководителей последних лет можно упрекнуть во многом — но точно не в антисемитизме. Кроме того, евреев в стране становится все меньше и меньше. У меня детей нет, но все мои племянники — неевреи. Все они рождены в смешанных браках и носят нееврейские фамилии. Графы «национальность» уже не существует. Когда была перепись населения, можно было сказать что угодно: я назвал себя евреем. Я российский еврей, и эти составляющие для меня неразделимы. Я не забываю о том, что я еврей. Я не считаю себя русским, но, в то же время, Россия — моя родина, язык, на котором я говорю, русский, и культура, которую я впитал, тоже русская. Я не являюсь религиозным человеком и с равным уважением отношусь ко всем религиям.

— Павел Евгеньевич, по образованию вы актер. Снимаетесь в кино, играете в театре?

— Основная моя работа — это артист-чтец. Этим я занимаюсь очень много! Сейчас у меня в филармонии отпуск. Знаете, сколько концертов я дал за сезон? 120! Они проходят, в основном, в школах. Выступаю ли я в Концертном зале им. Чайковского или в средней школе — это совершенно не имеет значения. И то, и другое — концерт, и надо держать внимание аудитории. В театре я играю мало: у меня есть роль в спектакле «Мадемуазель Нитуш» в Театре Вахтангова. После окончания Щукинского театрального училища я работал в Ленинградском академическом театре комедии, затем вернулся в Москву и стал работать на литературной эстраде. В кино снимаюсь, но немного. С большой ролью в кино мне пока не повезло.

— Вы об этом не жалеете?

— Понимаете, «кина» сегодня до такой степени нет, что и жалеть-то не о чем. Игорь Федорович Масленников пробовал меня на роль Лыняева в фильме по пьесе А.Н. Островского «Волки и овцы». Я очень хотел сыграть, но он меня не утвердил. Что поделать — бывает! Зато позвал в свою следующую картину «Ночные посетители», где я снялся вместе с Еленой Яковлевой. Масленников — тонкий режиссер, настоящий мастер, и мне было очень приятно с ним работать. Но вообще жалеть не о чем. Где оно, кино?

— Большинство людей предпочитают в свой отпуск отправляться в путешествие. А как вы проводите свое свободное время? Поездок вам, наверное, и так хватает?

— Свободного времени у меня нет. Когда заканчивается одна работа, тут же начинается другая. Сейчас в филармонии у меня отпуск. 120 концертов за сезон — это очень много, и я очень устал. В театральном институте сейчас начинается сессия, так что до начала июля я все равно занят. Если возобновится «Городское путешествие», то мне в свой отпуск придется поехать на съемки. Возможно, удастся побыть на даче. Может быть, куда-нибудь поеду. Пока не знаю. Жизнь летит!

— Не тяжело жить в таком режиме?

— Я другого режима не знаю. Не умею пребывать в праздности. Кроме того, после смерти мамы я даже рад, что все так складывается. Когда ее не стало, оказалось, что содержания в жизни никакого нет. Так что сегодня я не живу — просто работаю.