— Я по определению не мог идти к этому с детства, ведь я родился в стране, где Государственной Думы не было, как таковой. Честно говоря, я не стремился попасть в политику до тех пор, пока не осознал, что для того, чтобы изменить существующие реалии, нужно быть внутри власти. В определенный период я поймал себя на мысли, что все это напоминает битье головой об каменную стену, которую я в итоге решил либо перелезть, либо как-то обойти. Так я пошел в Государственную Думу.

— По образованию вы журналист. Как уживаются в вас две эти стези: политика и журналистика? Конфликтуют между собой?

— Конфликтуют, и мне с этим очень непросто. Мое журналистское естество регулярно дает о себе знать, и это порой создает мне некоторые проблемы.

— Вы продолжаете писать? Для каких изданий?

— Для «Московского Комсомольца» — моей родной газеты.

— Читала, что вы не посещали школу, как все дети, а находились на домашнем обучении...

— Неправда. Что за ерунда?

— Значит, это очередная сплетня? Как, кстати, относитесь к слухам, которые появляются о вас в СМИ?

— По-разному. В принципе, я отношусь ко всему, что обо мне пишут и говорят, достаточно спокойно. Какие-то вещи меня нисколько не задевают и, скорее, вызывают улыбку, но бывает и так, что некоторые моменты мне неприятны чисто по-человечески. Тем не менее, я глубоко убежден в том, что любой публичный человек должен быть морально к этому готов. Как на войне: если солдат идет воевать, то он должен понимать, что его в любой момент могут убить. Выбирая политику и власть, надо быть готовым к тому, что придется обособиться от внешнего мира и забыть о праве на личную жизнь.

— Вам комфортно так жить?

— В этом состоянии есть как свои плюсы, так и минусы. Было бы глупо с моей стороны говорить, что публичность мне неприятна. Это кокетство. Конечно, приятно, когда тебя узнают, подходят, что-то спрашивают. В то же время у этой медали есть оборотная сторона. Публичность несет определенные сложности. Во многих ситуациях ты не можешь вести себя так, как повел бы себя другой человек или ты сам в прошлой, «безвестной» жизни.

— Расскажите о своей семье. Как повлияли родители на выбор жизненного пути?

— Обычная советская семья. Родители, инженеры по профессии, на мой выбор никак не повлияли. Я благодарен им за то, что в сравнительно раннем возрасте они приобщили меня к книгам. Читать я начал в четыре года и читал очень много. К сожалению, сегодня у меня на это почти нет времени: читаю урывками — в самолете, в поезде. Страсть к чтению заложила фундамент моей личности. Для меня это важно.

— Если говорить о самоидентификации, то какую роль играет в вашей жизни еврейское происхождение? Доставляли ли вам хлопоты ваши еврейские корни?

— Существенные хлопоты — нет. Я вырос в относительно благополучное время, и все эти процессы меня не очень-то касались. Сказать, что мне никогда не приходилось сталкивался с бытовым антисемитизмом, я не могу. Конечно, приходилось. Однако это не было чем-то страшным. Тема антисемитизма в новейшей истории, как мне кажется, отошла на второй план. В современной России эта проблема уже не стоит так остро, как, например, 20 лет назад.

— И все же: с такой фамилией — и в Думе...

— И что в этом такого? Антисемитизм зарождается тогда, когда человек начинает анализировать, почему так происходит. Вспомним разговор наркома иностранных дел СССР В.М. Молотова с премьер-министром Великобритании Уинстоном Черчиллем. На вопрос, как обстоят дела с антисемитизмом в СССР, Молотов ответил: «В нашей стране есть много евреев, которые занимают руководящие должности». «А мы своих не считаем», — в ответ на это заметил Черчилль.

— Вы принимаете участие в жизни еврейской общины?

— Нет. Я вырос в светской и абсолютно ассимилированной семье. В первый раз я попал в синагогу в 90-х годах. Тогда мне было примерно 16 лет. К нам приехали родственники из Израиля, и мы решили их туда сводить. К вере, к Б-гу и к самоидентификации у меня свое особое отношение. Не знаю, что будет завтра, но на данный момент я не чувствую потребности в том, чтобы принимать активное участие в жизни общины. Приходя в синагогу, я не чувствую, что пришел к себе домой.

— Вы и Олег Митволь прослыли ярыми борцами с коррупцией и незаконными застройщиками. Опять же — тандем двух евреев...

— Начнем с того, мы с Олегом Львовичем не единственные, кто этим занимается. Так что не преувеличивайте. Это все вопрос угла зрения. Если вы смотрите под этим углом, то глаз выхватывает то, что он хочет ухватить. Сложная тема... Это, скорее, вопрос пассионарности. Митволь пассионарный человек, и мне хочется верить, что я тоже. Все евреи по своей сути пассионарны. В противном случае они не смогли бы просуществовать столько лет в столь агрессивной среде.

— Чем занимается Олег Митволь после того как его сняли с должности префекта САО Москвы? Вы поддерживаете отношения?

— Мы поддерживали отношения еще до того, как он стал префектом. Пока ничем не занимается. Думает о своем будущем.

— Общаетесь ли вы с коллегами в нерабочее время?

— Разумеется. Ведь это такой же коллектив, как в любой газете, издательстве, агентстве, воинской части. Система отношений одна и та же. Другое дело, что масштабы и специфика разные.

— Как депутат, вы уделяете особое внимание социальным проектам. Какие проблемы, по вашему убеждению, стоят в нашей стране особенно остро?

— На мой взгляд, первая проблема — это пьянство. Возьмем, к примеру, глубинку: она же спивается! Низкий уровень культуры, жизни в целом... Кроме того, отсутствуют единая идеология и вера, которые могли бы объединить людей.

— Что, по вашему мнению, могло бы выступить объединяющим фактором?

— При советской власти эта идеология была, причем не важно, хорошая или плохая. Подавляющее большинство людей в нее либо верили, либо соглашались с ней, как говорится, по умолчанию. Такой идеологией могла бы стать религия — попытки этого мы можем сегодня наблюдать. Однако в нашей стране церковь отделена не только от государства, но и от Б-га. Демократическое свестское государство не может использовать конфессиональные институты в качестве некоего системообразующего столпа. Это не может быть ключевым стержнем, разве что дополнительным. В ином случае это должна быть страна с глубокими религиозными корнями — как, например, Италия. Россия — государство многонациональное. Одних мусульман у нас несколько десятков миллионов.

— В этом году День Победы был омрачен событиями во Львове. Как бы вы прокомментировали случившееся?

— Как и любой нормальный человек, я считаю, что это возмутительно. За пределами добра и зла. Я ни разу не был во Львове и вообще слабо себе представляю, как там у них, на Западной Украине, все устроено. Однако не секрет, что этот регион никогда не отличался особой любовью к России и русским. Общество, подверженное инфантилизму, всегда ищет тех, на кого можно свалить все свои проблемы и огрехи. Тогда в ход идут исламофобия, антисемитизм, русофобия, избиение ветеранов. Сегодня они побили наших ветеранов, завтра наши отморозки побьют их самих. И что? Тупиковая ситуация. Кому станет от этого лучше? Если говорить о ситуации во Львове, то я считаю, что подонков, покусившихся на святое, надо наказать — жестко и демонстративно, так, чтобы другим неповадно было.

— Посетителям вашего сайта предлагается принять участие в опросе на тему запуска Сергеем Мавроди МММ-2011. Что вы сами думаете по этому поводу?

— Мавроди — мошенник, и у меня на этот счет нет никаких сомнений. Однажды он уже обманул более ста тысяч человек. Довериться ему снова было бы безумством. Мавроди сумел обмануть толпу, заставить людей поверить в чудеса. Это вековая проблема.

— Стараюсь писать максимально открыто, хотя, конечно, есть вещи, которые я предпочитаю не выносить на суд общественности. Twitter интересен по ряду вещей. Во-первых, интересна реакция на события. Говоря скучным языком, общественная экспертиза тех или иных шагов. Сразу видишь, как реагируют пользователи на твое предложение, делаешь выводы.

— Что насчет Facebook?

— C Facebook у меня отношения не сложились. Twitter в этом плане лучше. Лаконичней! 140 знаков позволяют без всяких лишних слов и размытых терминов обозначить мысль, которую ты хочешь донести до общества, и наоборот.

— Как вы оцениваете деятельность нового мэра Москвы Сергея Собянина?

— Пока я не увидел никаких конкретных шагов. Надеюсь, что Сергею Семеновичу удастся реализовать все те декларации, что он сделал. Я привык верить делам, а не словам.

— Какие проблемы нужно, по вашему мнению, решить в Москве в первую очередь?

— Москва должна стать городом, комфортным для жизни. Я коренной москвич и всегда любил свой город, который, кстати говоря, очень хорошо знаю. Раньше я знал названия и расположение всех московских улиц! Сейчас память уже не такая хорошая — давно не тренировался. Так вот: я ловлю себя на мысли, что жить в Москве мне стало некомфортно. Я не получаю от этого удовольствия. Разве что в выходные, когда город пуст. И дело тут не в Лужкове и не в Собянине. Москва, как город, который все это время находился на самом привилегированном положении по отношению ко всей России, впитал в себя все, что может быть, причем не самое лучшее: людей, у которых есть деньги, авантюристов, желающих самореализоваться, гастарбайтеров, автоугонщиков. Конечно, он впитал в себя и нормальных людей, однако в целом облик Москвы значительно поменялся. Сегодняшняя Москва не имеет ничего общего с Москвой советского времени, той, которую я помню. В чем- то она стала лучше, в чем-то — хуже. Еще одна проблема Москвы — это засилие бюрократии. Я очень хорошо отношусь к Юрию Михайловичу Лужкову. Мы поддерживаем с ним теплые дружеские отношения. Я был одним из немногих, кто выступил в его защиту, когда все вокруг от него отвернулись. Лужков внес огромный вклад в развитие города, и, как мэр, останется в нашей памяти надолго. Проблема в том, что в Москве ничего нельзя решить оперативно. Засилие бюрократии таково, что без взятки и без связей сделать ничего нельзя. Я неоднократно сталкивался с такими ситуациями — и это с учетом моих отношений с Юрием Михайловичем. Что уж говорить про обычных граждан. Когда меня затопили соседи сверху, в РЭУ мне нужно было получить справку о нанесенном ущербе. Так вот, пока я не позвонил главе управы и не поинтересовался, не пора ли мне поговорить на эту тему с префектом округа, никаких действий предпринято не было. Москва — очень бюрократический город. Если Собянину удастся в этом плане что-то изменить — честь ему и хвала.

— Что нужно предпринять, чтобы ситуация коренным образом изменилась? Как бороться с бюрократией?

— Россия — это страна, где главную роль играет фактор личности. Так сложилось исторически. Пришел к власти Александр II — начались реформы. Пришел Николай II — Россия покатилась под откос. Все зависит от первого лица. К власти должен прийти человек, который не заинтересован в бюрократии. Бюрократия появляется только там, где есть нежелание власти напрямую разговаривать с людьми. Чем больше чиновников — тем больше препон и барьеров. Для того чтобы открыть в Москве любой бизнес, только в административно-техническую инспекцию нужно принести 36 документов. Это не считая того, что требует федеральное законодательство. Сейчас сократили до 12 — это уже прорыв. Все это происходит тогда, когда нет прямого диалога. Я депутат, и общаюсь не только со своими избирателями, но и с людьми, которые нуждаются в моем совете. В чем задача бюрократии? За что идет борьба? За «близость к телу». Когда руководителю не нужно провоцировать свое окружение на борьбу за свое «тело», бюрократия либо исчезает, либо ее уровень значительно снижается. Это видно по регионам. Я много езжу по стране и могу с уверенностью сказать, что есть губернаторы, которые ходят по улице без охраны. Например, Виктор Толоконский, полномочный представитель Президента РФ в Сибирском федеральном округе. В бытность губернатором Новосибирской области он спокойно обходился без всякой охраны. В здании администрации области даже отсутствовал милицейский пост — заходи, кто хочешь.

— Нет ли у вас, Виктор Александрович, опасений? — спрашивал я.

— А чего бояться? — отвечал он, — кто захочет убить — тот убьет.

Другой же губернатор, не будем показывать пальцем, ездит с тремя кордонами охраны. И в здание администрации войти совершенно невозможно.

— Как вам инцидент с водителем Сергея Шойгу, пригрозившим на МКАД прострелить голову автомобилисту? Как относитесь к наболевшей проблеме мигалок?

— Он был однозначно неправ. То, что его уволили, это, конечно, здорово, но ведь это не носит системного характера. Проблема водителя Шойгу только в том, что его засняли на мобильный телефон и показали в Интернете. Если бы этого не произошло, он бы до сих пор «стрелял в голову». Мне вообще кажется, что проблема мигалок создана искуственно. С другой стороны, я понимаю, почему людей этой раздражает. Я мигалкой не пользуюсь — мне она не положена. Чисто по-человечески, эта проблема мне вполне понятна. Стоишь два часа в пробке, а тут мимо тебя проносится вот такой автомобиль. Чувство возмущения в этой ситуации вполне естественно: мол, чем я хуже? Но давайте размышлять здраво. Машин с мигалками в стране не больше тысячи плюс милиция, скорая помощь, МЧС и так далее. Даже если все одновременно выедут на улицы Москвы, пробки они не создадут. От того, что министр Шойгу будет стоять вместе с тобой в пробке, ничего не изменится. Разве что будет немного приятнее, что вы «паритесь» вместе. Отобрать мигалки — не проблема, но что это решит? Это вопрос социальной справедливости.

— Возвращаясь к разговору о лидере, видите ли вы себя мэром, губернатором, президентом?

— Президентом — точно нет. Слава Б-гу, с головой у меня пока все в порядке. Мэром чего?

— Например, столицы.

— Тоже нет. По ряду причин. Это слишком сложный организм.

— Вы не готовы взять на себя такую ответственность?

— Я привык отвечать за свои слова и поступки и твердо понимаю, что на сегодняшний день у меня нет ни сил, ни знаний, ни возможностей для того, чтобы эффективно управлять таким крупным мегаполисом.

— Вы довольны своей карьерой? Какие цели стоят перед вами на ближайшее будущее?

— Дело в том, что я не знаю, чего хочу.

— То есть вы достигли некоего пика в своей карьере?

— Мне не хочется верить, что это пик, но ведь так случилось, что я довольно рано взял старт. Когда меня избрали в депутаты, мне было 29 лет. Причем избирали не по списку, а по одномандатному округу, то есть за меня голосовали конкретные живые люди. Чем раньше ты поднимаешься, тем раньше задаешься вопросом: а что дальше? Мы живем в сложное время и прогнозировать что-либо — бессмысленно. Стараюсь не загадывать. К тому же, «инициативников» не любят.