Марк Горенштейн — художественный руководитель и главный дирижер Государственного академического симфонического оркестра имени Е.Ф. Светланова — одного из ведущих оркестров мира. Коллектив дает концерты в Росии и за рубежом, часто делает записи. Недавно Госоркестр вернулся из гастролей по Японии. В стране, пострадавшей от разрушительного стихийного бедствия, российский оркестр встретили громкими овациями. В этом году прославленному коллективу исполняется 75 лет, в связи с чем оркестр готовит специальную юбилейную программу. О чувстве ответственности, едва не сорванных гастролях и о еврейском вопросе Марк Горенштейн рассказал в интервью Jewish.ru.

— Марк Борисович, не так давно вы вернулись с гастролей из Японии. Чем вам запомнилась эта поездка?

— Начнем с того, что в силу разных причин оркестр не был в Японии целых 14 лет. Это огромный интервал для Госоркестра. Япония всегда была для нас приоритетной страной, и в свое время гастроли проходили там каждые три года. В прошлый раз оркестр был в Японии в 1997 году. Добиться гастролей было достаточно сложно. После громкого скандала, произошедшего в коллективе в 2000 году, ни одна японская фирма не хотела иметь с ГАСО никакого дела. Чтобы переломить ситуацию, пришлось приложить немало усилий. Удалось ли нам это сделать — пока непонятно. Однако гастроли прошли с невероятным успехом. Залы были полны, критики восторгались. Что будет дальше — я не знаю. Поездка запомнилась тем, что время для нее было выбрано, конечно, не совсем удачное. Мы могли отказаться, но я посчитал, что это будет неправильно. К тому же в районах, наиболее пострадавших от стихии, выступления после землетрясения были сразу же отменены. Что касается остальных городов, то там уровень радиации был в три раза ниже, чем в Москве! Мы взяли с собой счетчики Гейгера и тщательно это отслеживали. ГАСО был первым оркестром, который решился приехать на тур в Японию в это время. Я убеждён, что это было правильно. Когда там хорошо — туда хочется всем, когда нет — многие отказываются, но ведь, как говорят, друзья познаются в беде. Приходить на помощь людям, попавшим в беду, — один из главных принципов человеческой порядочности.

— Слышала, что сборы с концертов пошли на помощь жертвам катастрофы...

— Нет, это не так. 29 марта в Москве состоялся концерт, средства от которого действительно были переданы в японское посольство. В Японии мы этого сделать не могли, так как не являлись организаторами гастролей.

— По своему первому образованию вы музыкант-исполнитель, скрипач. Как получилось, что вы взялись за дирижерскую палочку?

— Я мечтал быть дирижером еще с самого детства, с шести лет, еще до того, как начал учиться играть на скрипке. Я очень поздно начал дирижировать. Финансовые возможности нашей семьи мне это не позволяли. Чтобы заниматься дирижированием, надо, чтобы тебя при этом кто-то кормил. Первые пять-семь лет дирижирование не приносит никакого дохода. Кормить меня (кроме самого себя) было некому, поэтому я очень долго не мог решиться бросить скрипку и уйти в «свободное плавание». Так случилось, что в этом свободном плавании я пробыл недолго и уже через год стал главным дирижером симфонического оркестра MAV (Будапешт, Венгрия). Когда-то довольно давно, мне стало очень тесно в моей скрипичной профессии и пришло то критическое время, когда я понял, что если не брошу профессию скрипача сейчас, то не брошу её уже никогда. К тому времени я окончил дирижерское отделение консерватории и как дирижер стал лауреатом всероссийского конкурса. В 1983 году ныне покойный Евгений Фёдорович Светланов пытался сделать из меня концертмейстера оркестра, но кто-то что-то на меня наговорил, и, к моему величайшему счастью, концертмейстером я так и не стал. Мне совершенно не хотелось им быть, и я пытался открыто говорить об этом Светланову, хотя он был не из тех людей, кому можно было легко сказать «нет».

— Если раньше вы работали под руководством, то сейчас руководите сами. В каком «амплуа» вам работается комфортнее?

— Вы знаете, мне было комфортно в роли скрипача и так же комфортно сейчас в роли дирижера. Надо понимать, что это совершенно разные профессии, которые не имеют друг к другу никакого отношения. Когда вы работаете под руководством, вы не думаете ни о чем, кроме своих узких профессиональных обязанностей. Это просто не ваше дело. Один раз я пытался подсказать что-то Светланову, и через очень короткое время мне пришлось уйти из оркестра. Быть дирижером — это запредельная ответственность, распространяющаяся на репетиции, гастроли, концерты. Это ответственность за 125 человек, которые находятся, если можно так выразиться, «под тобой», и чье моральное и финансовое благополучие тоже зависит от тебя. Конечно, у каждого есть свои радости и горести, но все, что касается работы, касается меня непосредственно. Нужно нести ответственность за все и за всех, иначе в нашей стране ничего не работает. Сейчас я стал меньше заниматься личной жизнью своих артистов, хотя когда я работал в своем первом оркестре здесь, в Москве, я занимался всем, начиная от детского сада и заканчивая больницами для бабушек и дедушек. Теперь, слава Б-гу, условия уже другие. В 2003 году Владимир Владимирович Путин учредил специальный грант. С годами он, конечно, «снивелировался»: инфляция за восемь лет сделала свое дело. Тем не менее, это деньги, на которые можно опираться. Трудностей, разумеется, много, даже больше, чем хотелось бы.

— Как часто меняется состав оркестра? Много ли молодых музыкантов?

— Ротация, естественно, происходит, но наша ситуация немного отличается от ситуации в других оркестрах. Я принципиально не беру людей среднего или старшего возраста, которые состоят в других коллективах. Не то чтобы я плохо к ним относился, просто я считаю, что переучивать гораздо сложнее, чем учить заново. У меня своя система работы в коллективе. Кроме того, ротация связана с огромным количеством государственных оркестров. Если в Токио с населением в тридцать миллионов человек оркестров всего девять, то у нас в Москве с десятимиллионым населением только государственных, по-моему, одиннадцать-двенадцать, огромное количество камерных коллективов, и это абсолютное сумасшествие! При этом размер зарплат средний, хотя, конечно, они намного выше, чем были до того, как выдали грант. К сожалению, разница в зарплатах практически не чувствуется. И это тоже неправильно. В советское время в Москве было три оркестра, музыканты которых получали высокие зарплаты — от двухсот до пятисот рублей. И в то же время Госоркестр постоянно ездил заграницу, что приносило дополнительный заработок, еще и поэтому конкурс в оркестр был запредельный! Сегодня наши оркестры получают одинаково. Нигде в мире такого больше нет. Опять социализм, опять на равных... С ротацией в оркестре дела обстоят плохо. Беру музыкантов, которые учатся или уже заканчивают музыкальные учебные заведения, учу их играть. Как только они достигают высокого уровня, их начинают переманивать к себе другие коллективы, обещая те или иные блага. Врут, конечно, но музыканты же этого не понимают, а потом начинают каяться! Семнадцать артистов нашего оркестра закатили из-за землетрясения в Японии целую истерику и отказались ехать на гастроли. Только наш коллектив мог справиться с этим, настоящим для оркестра такого уровня, бедствием. Но нашлись люди, откликнувшиеся на наш призыв и поехавшие с нами. Мы им очень и очень признательны. Другое дело, что их квалификация не совсем соответствовала нашему уровню. Спасибо нашим ребятам, концертмейстерам групп, которые в последний месяц перед выездом работали за троих, пытаясь довести новичков «до ума». К счастью, это удалось.

— Они остались и продолжают играть в оркестре на постоянной основе?

— Нет. После поездки мы объявили конкурс — приходи, кто хочет. Из тех, кто поехал с нами в Японию, на конкурс пришел только один человек, но мы его не взяли. С нами могла бы работать одна очень хорошая скрипачка, но она, к сожалению, живёт в Санкт-Петербурге.

— Получается, гастроли чуть было не сорвались...

— Именно поэтому за полтора месяца до выезда я устроил специальное собрание, хотя, как правило, такие вещи не практикую. Я же видел, чувствовал, что происходит в оркестре, потому что сам долгое время проработал в таком коллективе и точно знаю, как это всё бывает. Я боялся, что вместо 105 человек в аэропорт приедут 60. Это означало бы срыв гастролей и неустойку, выплата которой повлекла бы за собой закрытие оркестра. Я до последней секунды не подписывал контракт, согласно которому мы могли отказаться от гастролей в том случае, если до нашего выезда магнитуда землетрясения составит свыше семи с половиной баллов, а если оно случится тогда, когда мы уже будем там, нас в течение суток отправят домой. Слава Б-гу, ничего не случилось. Но надо понимать, что Япония — это та страна, которую трясет всегда. Если бы, не дай Б-г, такое землетрясение произошло в нашей стране, жертв было бы гораздо больше. Как факт: во время землетрясения мощностью в восемь баллов в Токио остались целы все небоскребы. Япония — это вообще другая цивилизация...

— Марк Борисович, вы родились в Одессе. Какие воспоминания связывают вас с родным городом? Какой была ваша семья? Были ли в ней музыканты?

— Нет, музыкантов в нашей семье никогда не было. Отец был драматическим артистом, мать — домохозяйкой. Отец умер 36 лет назад, мама, слава Б-гу, до сих пор жива. Ей восемьдесят восемь лет. Что касается Одессы, то это Великий город Великих людей. К сожалению, я очень редко там бываю, а если и приезжаю, то, как правило, чтобы побывать на кладбище, где похоронены мои бабушка, дедушка, сестра, дядя, тетя и папа… Я учился в замечательной школе, у замечательного педагога Артура Леонидовича Зиссермана. Ему сейчас идет девяностый год, дай ему Б-г здоровья, и он живет в Израиле. Но другие воспоминания об Одессе — арест сначала отца, а затем и брата — довольно грустные. К тому моменту, как посадили брата, я уже жил в Москве. Я очень люблю Одессу, но особой ностальгии у меня нет. Мне приятно пройтись по ее улицам, но я могу спокойно без этого жить. Кроме того, в Одессе практически не осталось близких мне людей: кто-то уехал, кто-то умер, кто-то просто куда-то исчез. Гораздо больше мне запомнился Кишинев, где я учился с шестнадцати лет и где прошла вся моя юность. Там остались все мои друзья. Многие из них позже разъехались, в США, в Израиль, некоторых, к сожалению, уже нет.

— Что вам известно о еврейской составляющей своей семьи? Затронул ли ваших родных Холокост?

— Мои родители — стопроцентные евреи. В годы Великой Отечественной войны отца забрали в армию, он воевал, был политруком. С ним случилась довольно-таки неприятная история. Его ранили в голову и в живот, и он остался на захваченной немцами территории украинской деревни, через которую проходила линия фронта. Пожилая крестьянка вытащила его с поля боя, притащила к себе и выходила. Когда отец выздоровел и вернулся к своим, его, майора по званию, разжаловали до рядового и отправили в штрафной батальон, подозревая в предательстве. Но когда деревню освободили, нашлась эта героическая женщина, подтвердившая, что все это время отец был у нее. Его реабилитировали, и он служил в армии до конца войны.

— Поднималась ли в вашей семье тема национальности?

— Мой брат вместе с мамой в 1990 году уехали в Израиль. Брат вернулся через четыре года, мама через семь. У нас в Израиле нет никаких близких родственников. Только мои друзья, ставшие мне ближе, чем многие родственники. Еврейский вопрос в нашей семье особо не поднимался. Что тут обсуждать? Мама — еврейка, отец тоже.

— Соблюдались ли в вашем доме хоть какие-нибудь традиции?

— Нет. Помню, что бабушка говорила немного на идиш. Мама может несколько слов сказать, я — ни одного. В нашей семье еврейские традиции никогда не соблюдались. Папа вообще был ярым коммунистом и абсолютным борцом за справедливость, чем, к сожалению, заразил меня и моего брата.

— Почему вы не уехали в Израиль вместе с мамой и братом?

— Мама меня уговаривала, но я уговорам не поддался. Сперва она хотела, чтобы я жил в Одессе, но я сказал: «Одесса? Только в следующей жизни». Понимаете, в моей жизни все очень тесно связано с профессией, работой. В 90-м году, когда мама уехала, у меня была мысль эмигрировать в Израиль. Но ведь там очень трудно с работой! Многие мои друзья, уехавшие в Израиль, увы, ничего не добились. В Израиле каждый — начальник и каждый — дирижер. Вы же знаете нашу нацию, у нас все — самые умные (смеется)!

— В следующем сезоне Государственному академическому симфоническому оркестру исполняется 75 лет. Готовите ли вы юбилейную программу?

— Будет юбилейный абонемент, состоящий из пяти концертов, четырьмя из которых буду дирижировать я. Мы будем играть то, что в таком сочетании никто никогда не играет: итальянские увертюры, балетные сюиты. Я решил показать разные грани и возможности нашего оркестра. Вы знаете, придумать что-то новое уже практически невозможно. Я не хочу делать из этого юбилея торжественное собрание: никаких умных речей за столом. Все, кого мы пригласили, так или иначе связаны с оркестром. Вместо того чтобы говорить, каждый пришедший сыграет пятиминутное сочинение и таким образом поздравит коллектив. Кстати, специально для ГАСО пишется некий дайджест на музыку из узнаваемых симфонических сочинений. Вскоре мы должны поехать на гастроли по России, затем по «местам боевой славы» (улыбается) — посетим Одессу, Кишинев, возможно, Киев и до конца года должны съездить в Испанию. Вот таковы наши планы.