Критик, искусствовед и культуролог, главный редактор журнала «Искусство кино» Даниил Дондурей рассказывать о себе не любит. «Вот о кино или телевидении — это другое дело», — говорит один из ведущих киноведов страны. Однако по ходу беседы Даниил Борисович с удовольствием поведал несколько случаев из жизни, о которых «не вспоминал уж лет двадцать», а также поделился запутанной, но весьма увлекательной историей своей семьи. О том, как появилась фамилия Дондурей, и отчего в России не сочувствуют евреям Даниил Дондурей рассказал в интервью Jewish.ru.

— Даниил Борисович, у вас очень необычная фамилия. Откуда она происходит?

— Вообще, я дитя двух еврейских ветвей. По маминой линии это ашкеназы — евреи, которые вытеснялись из Испании инквизицией в Германию, Польшу и Россию. Моя мама жила в классическом местечке Черты оседлости, где-то между Витебском и Бобруйском. Папа мой — сефард, потомок евреев Северной Африки, расселившихся по Палестине. Его отец и дед были купцами-коробейниками, которые приехали из Палестины на Кавказ. По словам отца, дедушка знал 13 языков: древнееврейский, идиш, русский, армянский, грузинский, арабский и так далее. Во время Первой мировой войны дед познакомился со своей будущей женой, моей бабушкой. Она была членом партии Бунд, закончила где-то в Прибалтике гимназию, что для женщин в то время было большой редкостью. У них родились трое детей. В 1921 году, когда папе было шесть лет, бабушка с дедушкой умерли от голода. Отец, его брат и сестра (погодки, три и четыре года) остались сиротами. Их отправили в один из белорусских детских домов. Как я понял, там-то нашу сложную сефардскую фамилию, которая не вмещалась даже в одну строчку, и урезали, превратив в «Дондурей». Так что фамилия совершенно уникальная.

Отец вырос в детском доме, однако это не помешало ему получить два образования: техническое и военное. В 1941 году он закончил Высшую военную школу. Надо сказать, он никогда не испытывал каких-либо ограничений, хотя на его долю, как и на долю всех людей, родившихся в 1915-1916 годах, пришелся весь ужас ХХ века. Отец прошел всю войну: он воевал шесть лет, с 1939 по 1945 год, и дослужился до звания подполковника. Затем были сталинские лагеря. Отца арестовали сразу после моего зачатия: он получил десять лет по статье 58-10 (антисоветская пропаганда). Ему невероятно повезло, ведь за это давали либо 10, либо 25 лет. Других сроков не было. Он вышел только потому, что был инженером и умел читать чертежи, а тогда как раз строили ГЭС. Всего отец просидел семь с половиной лет. До 1956 года он был поражен в правах: не мог работать инженером, принимать участия в выборах, жить в крупных городах. Меня он увидел, когда мне было уже шесть или семь лет.

На долю поколения моих родителей выпали какие-то невероятные страдания, связанные с войной, сталинизмом, космополитизмом. Папа говорил, что если бы он не был евреем, то за штурм Днепра ему вручили бы Орден Ленина (вместо этого он получил Орден Красной звезды). Сразу после войны отец был назначен главным инженером военной базы. Появились новые проблемы: началась кампания борьбы с космополитизмом. Тем не менее ему удалось «проскочить», ведь арестовали его еще задолго до кампании, в 1947 году. Представляете, лучшие годы жизни... Когда его выпустили, ему было 40 лет. Сначала воевал, а потом сидел в лагере. А ведь он так хотел стать художником, поступить в Академию художеств, бросить это свое инженерное дело — ведь у него были совсем другие интересы. Вот так прошла катком по еврейскому мальчику советская власть... Кстати говоря, в детстве, когда еще были живы его родители, отец учился в еврейской школе, поэтому прекрасно знал идиш и древнееврейский язык. Он был очень смышленым мальчиком. Я, как мог, компенсировал его неудачи. Точно знаю, что самым счастливым в его жизни стал день, когда я поступил в Академию художеств в Ленинграде, правда не на факультет живописи, как он хотел, а на факультет теории искусства.

— Была ли ваша семья еврейской в традиционном понимании? Воспитывали ли вас в этом ключе?

— К сожалению, нет. Родители были очень «советскими» людьми. Кроме того, мы жили в маленьком провинциальном городе, где не было сильной общины. Речь идет о городе Сызрань. Мы жили в абсолютно русской среде. К тому же папа был поражен в правах. Мама, как жена врага народа, могла работать только приемщицей обуви, и это при том, что у нее было два образования. В 1956 или 1957 году отца восстановили в правах, выплатили денежную компенсацию, он стал главным инженером большого управления.

Еврейского, иудейского воспитания, какое можно получить сейчас, мне не дали. В Сызрани и синагоги-то не было. Я был единственным евреем во дворе, в школе. Помню разве что учительницу-еврейку, и все. А эти бесчисленные очереди — за мясом, хлебом, молоком, сахаром, предметами первой необходимости... 60-е годы: страшнейший, беспредельный дефицит. В маленьких городах этот вопрос стоял особенно остро. Люди, живущие в Москве, даже не могут себе этого представить. Уже потом, живя в Москве и Ленинграде, я стал возить родителям продукты, и делал это в течение тридцати лет.

— Насколько я понимаю, родители были атеистами?

— Скорее, да. Меня тоже воспитали атеистом, и это было для них естественно. Однако когда родителям хотелось от меня что-нибудь скрыть, они переходили на идиш, на котором оба свободно говорили, ведь это был язык их детства. Вскоре я тоже начал его понимать, поэтому их «сговоры» о том, чтобы не пускать меня в кинотеатр или на улицу, я постепенно начал распознавать.

— Мешала ли вам когда-нибудь ваша национальность? Приходилось ли вам сталкиваться с проявлениями ксенофобии в свой адрес?

— Определенные неудобства, конечно, были. Дело в том, что вместо Академии художеств я всегда хотел учиться в университете и заниматься теорией искусства. Закончив Пензенское художественное училище, я довольно легко поступил в Академию художеств в Санкт-Петербурге. Однако на искусствоведческом факультете я учиться не хотел и собирался поступать на философский факультет Ленинградского университета. Надо сказать, что абитуриентов с художественным образованием в университет не принимали: общеобразовательная программа в художественных училищах очень слабая. Из-за этого мне пришлось за каких-то полгода сдавать экстерном экзамены за все 11 классов общеобразовательной школы. Это был кромешный ад, но я справился. В итоге получил два диплома: художественного училища, с которым поступил в Академию художеств, и аттестат зрелости, с которым поступал в Ленинградский университет. Мой результат при поступлении оказался на балл ниже максимального, но он был явно проходным. Условно говоря, 19 из 20. Тем не менее в списках зачисленных я себя не увидел. На доске объявлений было написано, что мне нужно пройти в деканат и ответить на пару вопросов. Я и пошел, по наивности. Начинают спрашивать:

— Подождите, а почему у вас экстернат? Где вы были до этого?

— В художественном училище...

— А где же ваш диплом?

— Мой диплом в Академии художеств. Я поступил туда три недели назад.

— Так вы уже студент?

— Ну да...

Мне и говорят: мол, так и так, у нас студенты учатся за счет народа, то есть бесплатно. Вы сначала там поучитесь, а потом к нам приходите. Или наоборот. Я поклялся, что как только выйдет приказ о моем зачислении на философский факультет, я в тот же день пойду и заберу из Академии документы… Слушайте, ну и история! Я ее не вспоминал уж лет двадцать… Нет, так дело не пойдет, говорят мне в деканате. Вы сначала заберите документы, а потом мы отправим вас на специальную комиссию университета, которая решит, зачислять вас или нет. И я был абсолютно готов это сделать. В тот же вечер меня пригласила к себе в гости одна моя приятельница, которая, как и я, поступила в Академию художеств. Этот вечерок изменил мою жизнь.

— Каким образом?

— Я рассказал обо всем ее отцу. Он, кстати говоря, был евреем. Работал строительным инженером. Мы с ним и разговорились. Видимо эта девушка (а она мне очень нравилась) ему сболтнула: мол, Даня, собирается забирать документы из академии, хочет стать философом. Он как услышал — прямо весь затрясся:

— Ты сошел с ума! Ни в коем случае этого не делай!

— Почему?! У меня же 19 баллов из 20, «четверка» только по сочинению, остальные «пятерки»!

— Тебя никогда не примут. Это же философский факультет!

— И что?

— Философский факультет — это вотчина Ленинградского обкома. Туда поступают только будущие секретари райкомов, горкомов, политическая и комсомольская элита, продвиженцы, верные бойцы Родины или дети профессоров этого университета. Еврей может туда поступить либо по путевке горкома партии, либо если папа — тамошний профессор. У тебя папа профессор?

— Да нет... Он инженер-строитель в Сызрани.

— У тебя есть путевка идеологической комиссии горкома партии?

— Тоже нет...

— Ну вот что. Хорошенько подумай! Хочешь стать философом — читай книги, поступай в аспирантуру, пиши диссертацию. На философский факультет тебя не возьмут. Никогда. Там нет ни одного еврея, кроме профессора Когана. Ты знаешь Моисея Соломоновича?

— Книги его читал...

— Но ты же не его сын и не его племянник?

— Конечно, нет...

— Ну и куда же ты собрался? Там вообще нет студентов-евреев! Да ты уже через четыре дня окажешься в армии и неизвестно, каким оттуда придешь. Поступил в Академию художеств — и радуйся, учись. Как ты мог поверить этим людям? Естественно, вроде как все по закону, а потом придешь на комиссию, и тебе скажут: извини, опоздал. А ты уже документы забрал. Приказ об отчислении подписывает минимум проректор — назад пути не будет. Они же тебе судьбу поломают, мальчик...

Вот так одним разговором он спас мне жизнь. Я уже и девушку ту визуально не помню.

— Вы не пожалели, что последовали совету отца?

— Ни в коем случае! Я получил все, что хотел. Ведь я кандидат философских наук, по профессии социолог искусства. Занимаюсь тем, чем хотел заниматься с детства. Сделал неплохую карьеру: являюсь членом шести государственных советов, и прочее. У меня интересная жизнь, я всем доволен. Эти ощущения связаны, наверное, уже с более поздними событиями, ведь в первый раз я выехал заграницу, когда мне было уже 40 лет. Никуда, кроме Болгарии, меня до этого не пускали. Быть может, это тоже некая форма антисемитизма. Как сейчас помню: надо было прийти в райком партии и назвать всех генеральных секретарей монгольской и северокорейской партий, рассказать о положении в Румынии, о Чаушеску — и только после это тебе могли разрешить выехать. Такая жизнь.

— Даниил Борисович, как вы думаете, какое место занимает в современном кино тема Холокоста? Не стала ли она неким «брендом», которым кинематограф сегодня в какой-то мере спекулирует?

— Вы знаете, я не думаю, что в России на теме Холокоста каким-то образом спекулируют. Россия, в отличие от Европы, уроки Холокоста не усвоила. У нас практически нет серьезных фильмов или сериалов на эту тему. Были экранизированы некоторые вещи, например, «Тяжелый песок» Анатолия Рыбакова, но их очень немного. Российский народ не чувствует ответственности за насилие над еврейским народом: ни за погромы начала ХХ века, ни за преследования евреев в 50-е годы, ни за гибель евреев от рук фашистов в годы Второй мировой войны. Евреям не сочувствуют. О том, как офицеры выдавали немцам своих же солдат-евреев, никто, якобы, не знает. Фильмов про это у нас нет. Снимать кино про предательство русских никто не будет, да и денег на это никто не даст. Российское кино финансируется в основном из государственного бюджета, и денег на хулу на советскую власть и русский народ выделять никто не станет. Российско-еврейские миллионеры, фридманы, авены и вексельберги, ответственности тоже никакой не несут: они лучше передадут купленные яйца Фаберже в государственный музей или будут финансировать Сколково, чтобы получить откупы или какие-то проекты в нефтяном бизнесе. Их семьи в России уже давно не живут, поэтому им это не нужно. Они не дадут денег ни на производство, ни на продвижение, ни на покупку времени показа на телевидении. Мне так кажется. По крайней мере я не знаком с еврейскими организациями, которые бы вкладывали в это все свои силы, «пробивали стены» и задумывались о воспитании российского народа в плане толерантности.

— Какой фильм о Холокосте потряс вас больше всего? Что рекомендуете посмотреть?

— «Заговор» — английский фильм о том, как представители ведомств нацистской Германии собрались зимой 1942 года на озере Ванзее, чтобы решить судьбу еврейского народа. За одну ночь. И вот они сидят, болтают, пьют, иронизируют, а ты понимаешь, что эти 15 человек решают судьбу десяти миллионов евреев... Начинается все с того, что они собираются отнять у евреев имущество, а заканчивается тем, что решают их убить. Очень сильный фильм. Его, разумеется, никогда не покажут в России в семь часов вечера. Такие вещи показывают по ночам, когда весь народ спит.

— Насколько я знаю, собираются экранизировать роман Василия Гроссмана «Жизнь и судьба», в котором еврейская тема занимает далеко не последнее место.

— Да, этим занимается режиссер Сергей Урсуляк, автор сериала «Ликвидация» с Владимиром Машковым в главной роли. По-моему, в данный момент он уже завершает работу над этим фильмом. Думаю, что еврейская тема там будет очень сильная, собственно, как и в «Ликвидации». Может быть, у Урсуляка есть какие-то еврейские корни? Вы у него спросите! Наверняка, снимет он хорошо.