Увидев однажды, известного московского адвоката Александра Добровинского вряд ли уже с кем-то спутаешь: очки в причудливой оправе, галстук-бабочка, клетчатый жилет и обязательно — обаятельная улыбка. Александр Андреевич называет себя гедонистом и всех призывает получать от жизни удовольствие, а ему самому в этом помогают семья, любимая работа и множество других радостей, в том числе игра в гольф и коллекционирование. За свою жизнь Александр Добровинский успел пожить в нескольких странах — США, Франции, Швейцарии, Люксембурге и Италии — однако в 90-х решил вернуться на родину. «Мне показалось, что в стране, которая начинает все с нуля, я могу сделать что-то интересное», — говорит адвокат. О любви к коллекционированию, неудавшейся карьере биолога и о первом клиенте самый импозантный адвокат страны рассказал в интервью Jewish.ru.

— Александр Андреевич, в вашем офисе собрана удивительная коллекция винтажных предметов советской эпохи. Откуда такая ностальгия по Советскому Союзу?

— Это вполне объяснимо. Я прожил в СССР довольно-таки хорошую часть жизни: от 0 до 19 лет, а это период, когда все в жизни прекрасно и ничего страшного, по большому счету, не происходит. Осознав, что мои пути с общественным строем этой страны расходятся, я уехал. Вернулся в 1991 году, когда Советского Союза уже не было. Тогда советские вещи были очень популярны среди иностранцев. Мне захотелось сохранить эти предметы, которые зачастую просто выбрасывали на помойку, для себя, для детей, для страны, в конце концов. Мои друзья были удивлены тем, что я стал их собирать. В начале 90-х я дважды не купил одну и ту же статуэтку. Довольно-таки забавная история…

Однажды на аукционе я увидел фарфоровую статуэтку, которая стоила три тысячи долларов. Не купил — «жаба задушила». Несколько лет спустя она появилась на аукционе Sotheby’s и была оценена уже в 10 тысяч. Буквально за 1,5 минуты аукциона она поднялась до 200 тысяч. Я ушел, но остался на телефоне, чтобы знать, до чего дело дойдет. Секунд через 30 ее цена взлетела до 450. В этот момент я вернулся — стало интересно. На 550 тысячах я снова вышел — решил, что это безумие какое-то. В итоге ее продали за 660 тысяч долларов. Вот как продаются старые, никому не нужные вещи!

— Вы уехали из СССР во Францию к своей маме. Как ваша семья оказалась в Париже?

— Мой дядя, довольно известный поэт, в 1927 году по разрешению Луначарского уехал из Советского Союза в Париж. Именно он написал слова к известному шлягеру «Дорогой длинною». Дядя постепенно начал вытаскивать во Францию остальных родственников. Когда в семье произошла трагедия — я поступил не в тот институт, в какой надо было — мама решила, что я человек конченый, и она уже не сможет сделать ничего, кроме как заставить меня эмигрировать. Я был молодым студентом ВГИКа, передо мной были огромные перспективы, и я никуда не хотел уезжать. Тогда мама на все наплевала и сказала: «Нет, Саша. Я уезжаю во Францию».

— И вы остались здесь одни?

— Один, в шикарной квартире на улице Горького. Я был влюблен, учился во ВГИКе...

— А кем же вас видела мама?

— Биологом. Я закончил единственную в стране биологическую школу и должен был поступать на биофак. Вся моя семья — бабушка, дедушка, многочисленные одесские и московские родственники — просто умирали от счастья: растет будущий биолог! Тогда это была самая модная профессия. Но кто спрашивает еврейского ребенка, кем он хочет стать? Сначала мне дали в руки скрипочку, потом отправили учиться в биологическую школу. По пути в институт, куда я ехал, чтобы сдать документы для поступления на биофак, я встретил одного своего знакомого. Узнав, куда я собрался, он сказал: «Пестики, тычинки... Да ты сумасшедший!» И рассказал мне про ВГИК. А там — просмотры, фильмы, девчонки... Оказалось, что во ВГИКе есть экономический факультет. Он предложил мне поехать туда вместе с ним, посмотреть, как и что. Я никогда не забуду эту поездку. Зашел туда и на меня пахнуло этой совершенно потрясающей средой... Отдал документы, сдал все экзамены. Позвонил домой, сказал дедушке и всей своей семье, что поступил. Дедушка, а он был в нашей семьей этаким патриархом, сказал: «Я горжусь тобой, малыш!» Вечером в нашей квартире собрались все родственники и друзья. Дедушка налил мне, как уже взрослому, армянского коньяка и попросил посмотреть приказ о зачислении. Он был счастлив, ведь никакого блата при поступлении у меня не было. Моего покойного отца, кстати, звали Абрамом, и на самом деле я Александр Абрамович. Я с гордостью достал справку, думая, что все вокруг сейчас будут веселиться. Дедушка ее раскрыл, прочел про себя и затем отдал справку бабушке со словами: «Наверное, Вероника, мы что-то не так сделали в жизни...» Это было самое большое унижение, которое мне приходилось испытывать. Гости как-то быстренько поели и разбежались. Дядя Лева попытался пошутить, его жена сказала: «Ну, ладно, Саша, все равно ты поедешь отдыхать к нам в Одессу!» Для моей семьи это было невероятным потрясением. Это ведь даже хуже, чем спортсмен.

— Сохранялись ли в вашей семье еврейские традиции?

— Бабушка с дедушкой, жившие в Москве еще с дореволюционных времен, помнили идиш. Я с детства ходил в синагогу на улице Архипова. Там устраивались праздники, у меня были там друзья. Одного из них я и встретил по пути в институт. В доме всегда была маца. Дедушка надевал тфилин… Есть вещи, которые важны для меня и по сей день. Я, например, никогда не ем свинину, более того, не позволяю есть ее в своем доме.

— Вы упомянули, что вашего отца звали Абрамом. В какой момент вы решили сменить отчество?

Александр Андреевич показывает портрет своего отца. Сходство и вправду удивительное: такое ощущение, будто на старой фотографии запечатлен он сам.

— Видите, какое сходство? Папа погиб в катастрофе, когда я был еще подростком. На дворе стоял 1967 год, в стране в еврейской среде царила тревожная атмосфера. Мне пришла пора поступать в институт. В то время еврей Александр Абрамович Добровинский вместо института мог поступить разве что в тюрьму. Тогда было решено, что я возьму отчество «Андреевич» — Андреем звали друга нашей семьи. На могиле отца мама просила прощения за то, что у мальчика будет другое отчество. Думаю, отец ее простил: он всегда мечтал о сыне, да еще и так похожем на него. Мама мне сказала: «Рано или поздно, уж не знаю, доживу я до этого времени или нет, ты снова станешь Абрамовичем». И, представьте себе, дожила! Я сделал ей сюприз. Получая много лет назад израильское гражданство, я указал себя сыном Авраама. Мама очень редко плакала, но тогда она заплакала и, будучи настоящей еврейской мамой, сказала: «Я прощаю тебе всё!»

— Да вы практически человек мира! У вас двойное гражданство, вы долго жили в США, во Франции...

— Я жил в России, Франции, Америке, Люксембурге, Италии, Швейцарии.

— Что дал вам опыт эмиграции?

— Я был молод, поэтому тяжело мне не было. Я шел по Парижу, у меня не было денег на метро, но я был самым счастливым человеком на свете! Сейчас все было бы, наверное, немного по-другому. Опыт эмиграции — это самый замечательный опыт, что был в моей жизни. Не считая, конечно, опыта отцовства.

— Что заставило вас вернуться в Россию?

— Решение это достаточно многогранное. Я много ездил и понял, что в России нет такого института адвокатуры, как на Западе. Адвокат здесь — это человек, который встает и зачитывает закон. На Западе это один из самых уважаемых людей в обществе. В то время в новой России все только начиналось. Здесь был дух свободы. Мне показалось, что в стране, которая начинает все с нуля, я могу сделать что-то интересное. И вернулся. Три с половиной года я жил здесь, собирал коллекцию и, в общем-то, ничего не делал. Заводил знакомства, так как не знал никого, кроме пары ребят из школы и нескольких алкашей из института. За это время я промотал все сэкономленные за годы эмиграции деньги и был готов вернуться к любимой жене, с которой мы на тот момент расстались. В это время кто-то «постучал в дверь» и началась новая жизнь.

— Что привело вас в адвокатуру?

— На Западе у меня был не слишком богатый выбор. Во-первых, кино. Но в кино меня никто не ждал; о ВГИКе там никто, естественно, вообще не слышал. Тогда во Франции деятелю искусства надо было быть левым, быть немного гомосексуалистом (не вижу в этом ничего страшного, однако это не моя страсть) и иметь много знакомств. Таким образом кино было для меня закрыто. Торговать я не умею вообще. Моя мама всегда говорила, что если я начну торговать гробами, люди перестанут умирать. И это совершенно точно! Во-вторых, антиквариат — я увлекался им с детства и очень хорошо в нем разбираюсь. Это всегда помогало мне в эмиграции: я мог зайти в магазин, купить какую-нибудь вещь и тут же продать ее в другом месте. Во Франции мне сказали, что я могу реализовать себя в трех направлениях: бизнес, медицина или адвокатура. Я начал заниматься всякими антикварными штуками в качестве подспорья, и так это все и пошло.

— Почему вы решили специализироваться на делах, связанных с семейными конфликтами?

— Ну, это не совсем так. Это лишь громкие истории, о которых постоянно пишут в СМИ. Ведь, понимаете, дело консьержа в доме у фекального завода в поселке Монино читателям совершенно не интересно. Интересно то, кто, кому и с кем изменил, что отнял и т.д. В прессу попадают только «звездные» дела.

— Александр Андреевич, расскажите о своем первом деле, не обязательно в адвокатуре.

— Я снимал у Вячеслава Фетисова квартиру на Тверском бульваре. Там были его секретарь, водитель. Они ничего не делали, впрочем, людьми были очень милыми. Время от времени ко мне заходили какие-то сумасшедшие и, зная, что я долго жил на Западе, предлагали всякий бред: противогазы, мочевину, сигареты «Прима» и так далее. Однажды раздался звонок в дверь. Заходит какой-то человек и спрашивает:

— Знаешь ли ты, что такое толлинг [переработка иностранного сырья с последующим вывозом готовой продукции, — С.Б.]?

— Разумеется, знаю, — ответил я.

— А могу ли я тебя пригласить слетать к ребятам в Красноярск и всю эту хрень им рассказать?

— А сколько это будет стоить?

И тут произошел совершенно непонятный выкрутас. Вы знаете, я очень люблю русский язык, который пронес через всю эмиграцию. В отличие от многих людей, я до сих пор боюсь иностранных слов. Я прикинул, что по западным меркам эта услуга может стоить примерно пять тысяч долларов и говорю ему, почему-то на английском: «Файф». Не понимаю, что на меня нашло. Человек на меня посмотрел и сказал: «Слушай, 50 тысяч — это много, давай за сорок!» Вспомнив свое вгиковское прошлое (я часто ходил на лекции к Сергею Герасимову и был любимчиком Тамары Макаровой, которая меня просто обожала), я поднял одну бровь и сказал: «Сорок пять — и разойдемся!» Остановились на сорока двух тысячах, ударили по рукам. Он привез мне деньги и ночью мы вылетели. Это был мой первый клиент. В Красноярске я прочел лекцию о том, что такое толлинг. Там сидели десять человек, шестеро из которых входят сегодня в первую десятку списка самых богатых людей нашей страны по версии журнала Forbes.

— Чем вы руководствуетесь, выбирая клиентов? Размером гонорара, их статусом?

— Гонорар, статус и все остальное рассматриваются в последнюю очередь. Прежде всего я оцениваю то, могу ли я помочь клиенту. Если я понимаю, что сделать ничего не смогу, то не возьмусь за это дело ни за какой гонорар.

— Насколько мне известно, бывает, что вы помогаете абсолютно бесплатно...

— Да, довольно-таки часто. Один из последних случаев — история с Яной Поплавской. Она застукала мужа с другой. Пришла ко мне, расплакалась и разбередила мою добрую душу. Самое последнее дело — это Женя Гусева, журналистка, которую избил Валерий Меладзе. Я пообещал встать на ее защиту и помочь с оплатой лечения.

— Какой вы сердобольный...

— Есть немножко...

— Вы же еще в гольф играете! Это просто увлечение или вы занимаетесь им профессионально?

— Я считаю гольф самым замечательным видом спорта. Он провожает тебя на тот свет: ведь играть в него можно до любого возраста. Это единственный вид спорта, в котором ничего не зависит от твоего противника — только от тебя. Не то что в теннисе, где против тебя играет какая-нибудь молодая скотина. Кроме того, в гольфе есть всякие чудесные прибамбасы: я вообще любитель разных гаджетов. Это еще и всегда красивый ландшафт. Я играл на полях, где, помахивая лапкой, дорогу мне переходили человекообразные обезьяны, на поле, разбитом вокруг озера с крокодилами, и так далее. К тому же, это неисчерпаемый источник всяких приятных моментов, когда, например, после игры ты приходишь в клуб, вокруг тебя люди, все болтают... Прекрасная возможность пообщаться с себе подобными. Общение с человеком — это самое прекрасное, что создал Б-г. Квинтэсенция общения — это любовь.

— Каких достижений вы достигли в гольфе?

— Чемпион страны. У меня около 50 выигранных турниров.

Александр Андреевич тянется за дипломом, занимающим почетное место над его письменным столом. «Награждается Александр Добровинский, занявший первое место на открытом Чемпионате мира по гольфу 26-27 июня 2002 года», — гордо зачитывает он.

— Александр Андреевич, у вас очень импозантный образ... Как родился ваш неповторимый стиль?

— Есть два человека, которые мне очень нравятся, и с которыми у меня идет своеобразная дуэль: Эркюль Пуаро и Уинстон Черчилль. Они оказали на меня большое влияние.

— Вы не обижаетесь, когда вас называют снобом? Что такое снобизм в вашем понимании?

— Да, наверное, я немного сноб. Сноб — это человек, который не любит действовать согласно условностям. Все мы снобы, только в большей или меньшей степени. Сноб — это тот, кто старается работать, жить, действовать и любить за рамками принятых условностей. Если брать мою характеристику, то гениально сказала моя жена: «Мой муж сегодня абсолютно такой, каким он хотел быть, когда ему было 18 лет». Я никогда об этом не задумывался, но как точно подмечено! Возможно, такой имидж у меня сложился из-за того, что я стараюсь жить только для того, чтобы получать удовольствие.

— Значит, вы гедонист?

— Гедонист до мозга костей! И с возрастом быть им становится намного легче. Если бы все были гедонистами, на свете бы не было войн, царили бы любовь и спокойствие. Надо стремиться получать от жизни удовольствие, но только в том случае, если это стремление не доставляет неудовольствия другим. Это важно.

— Александр Андреевич, расскажите о своей семье. Ведь у вас двое детей?

— Две девочки, 18 и 13 лет. Я очень счастливый папа. У нас с дочерьми чудесные отношения, полагаю, что намного более близкие, чем у них с мамой. Они меня очень слушают, и мы обожаем друг друга! Я с самого их детства разговаривал с ними как со взрослыми. Девчонки у меня ласковые, хотят проводить со мной каждую минуту. Чтобы понять, о чем речь, приведу пример. Однажды мне позвонила моя старшая дочь, которая учится во Франции, и сказала: «Папа, сегодня я в первый раз в жизни сделаю это!» И я лег умирать. Налил себе коньяку, лег в кровать — ну как такое пережить? Как ни странно, жена отнеслась к этому достаточно спокойно: мол, ну и что такого? «Как что, Марина?» — сокрушался я...Так что, видите, первым делом дочь рассказала обо всем мне. Недавно она позвонила снова и сказала, что больше не хочет учиться на стилиста и дизайнера, а хочет стать юристом и работать со мной. Представляете, что со мной было?

— ???