— Фильм называется «Реставрация», хотя в израильском прокате он вышел под другим названием — «Доброе утро, господин Фидельман». Я играю чувака по имени Антон, персонажа, не совсем понятного зрителю: он появляется ниоткуда и вливается в жизнь пожилого человека, реставратора по профессии. В начале фильма партнер реставратора умирает, и тот берет меня на работу помощником. Постепенно у нас выстраиваются отношения отец-сын, и я начинаю вытеснять его биологического сына. Кроме того, у меня начинается роман с его беременной женой. Мой персонаж попадает в больную точку этой семьи и делает так, чтобы эта болезнь вышла наружу. В конечном итоге мой герой исчезает — так же внезапно, как и появляется.

— Мне понятна позиция аутсайдера, который попадает в ситуацию из ниоткуда и таким же странным образом из нее выходит. У него есть свой внутренний мир: он получает что-то интересное и идет дальше. Вот и у меня по жизни то же самое.

— Вы знаете, а я предпочитаю им быть. Мне так легче: я могу оставаться самим собой и мне не надо превращаться в существо, которое действует согласно нормам или определенным правилам. У меня свои правила.

— Нет, я иду параллельно ей! Я вообще считаю, что у каждого человека должно быть свое мнение, а для этого он должен идти против течения. В том случае, если он, конечно, хочет найти какую-то точку в себе.

— Найти и находиться в поиске — это практически одно и то же. Было бы нагло с моей стороны сказать, что я ее уже нашел...

— Мой отец, которого звали Ролан, назвал меня так в честь деда. Мой дед по отцовской линии армянин, а у армян принято называть детей всякими замысловатыми именами. Когда я родился, отец сказал моей матери, что если меня не назовут Генрихом, он уйдет из дома. Так что это был в своем роде ультиматум. Еще меня хотели назвать Олегом. Думаю, моя жизнь была бы тогда совсем другой, было бы проще.

— Родился в Баку, но когда мне было пять лет, я вместе с родителями переехал в Москву.

— Моя мама родилась в Сибири, ее отец был военным и в какой-то момент его перевели в Баку. Папа родился в Тбилиси, отец у него армянин, а мать еврейка. Моя прабабушка родом из Днепропетровска, в годы Второй мировой войны она оказалась в Баку.

— Конечно! Более чем.

— Я немного помню свое детство в Баку. Тогда там было полно русских, евреев, армян: это был космополитический город, культурный центр. У нас дома каждый вечер собирались музыканты, поэты — они читали стихи, играли на фортепьяно. Я тайком таскал со стола полупустые бутылки из-под шампанского, сливал их в одну, допивал на балконе. Так что мне было очень весело. Мои родители актеры, и в том, что я пошел по их стопам, нет ничего удивительного.

— Мой отец был человеком строгих правил — это с одной стороны. С другой — я рос за кулисами театра, поэтому домашние задания, что давали в школе, делал редко. Мне было очень интересно расти, потому что условия, в которых я рос, очень отличались от тех, в которых росли мои сверстники. Я чувствовал себя в какой-то степени особенным. Мне нравилось то, чем занимаются мои родители, я смотрел на них снизу вверх и хотел быть таким же, как они. В зрелом возрасте мне пришлось многое переосмыслить, и я выбрал этот путь не машинально, не автоматически — я искал себя, искал ответы на многие вопросы.

— Начнем с того, что жизнь в Советском Союзе была далеко не сладкой. Кроме того, всплыл какой-то пласт сионизма и любви к Израилю. Что странно, так это то, что я очень хотел уехать. Я смотрел фильмы, которые папа доставал мне в «Сохнуте», слушал израильскую музыку — Офру Хазу, например. Когда мы переехали в Израиль, я был абсолютно счастлив. В Москве я не чувствовал себя комфортно; было чувство некой отчужденности.

— Для меня вся эта трансформация была очень желанной. Хотя по приезде в Израиль я, конечно же, испытал культурный шок. Однако у меня было ощущение, что я прилетел домой. С другой стороны, дружелюбия со стороны местных жителей я не почувствовал.

— В какой-то степени да. Тогда в Израиль хлынуло много репатриантов, и коренные израильтяне были в шоке: мол, они отбирают у нас работу и так далее. В любом случае, мне казалось, что я приехал домой — так я считаю и по сей день. Мой дом — это Израиль.

— Очень просто! Я схватывал его на лету, так что проблем с этим у меня не было. Мы приехали в Тель-Авив вместе с театром «Гешер», где играли мои родители. Через полгода я уже снимался с мамой в каком-то израильском телесериале. Так что все шло довольно гладко.

— Если говорить о чем-то серьезном, то все началось пять лет назад. Тогда мой агент отправила меня на какое-то прослушивание, на которое я, по своему обыкновению, очень не хотел идти — ведь я очень ленивый человек. Моя мама сказала, что мне обязательно нужно туда пойти, так как ничего другого по жизни я делать не умею. Я пошел и меня взяли на главную роль в сериале. Я влюбился в свою партнершу по съемочной площадке; у нас закрутился роман. Я думаю, что именно этот фактор втянул меня в проект. Сериал буквально гремел по всему Израилю. Его смотрели все! Мне рассказывали, что те, у кого не было телевизоров, срочно их покупали — все для того, чтобы посмотреть этот сериал. Он взял кучу призов. За него мне присудили приз за лучшую мужскую роль. С этого и началась моя серьезная карьера в кино, меня стали узнавать.

— Конечно, вскружила, но я был в какой-то мере к этому готов: занимался своим личностным ростом, проходил множество психологических тренингов. Меня очень интересовала психология, и я уже знал о некоторых крайностях человеческой натуры.

— Не помню, чтобы я такое говорил... Однажды в интервью я заметил, что было бы странно, если бы мне предлагали играть, например, выходца из Марокко. В последнее время меня берут на роли не только русскоязычных героев, но и израильтян. Израиль собран из людей, которые приехали из самых разных стран. И вообще я против любых проявлений расизма и против ярлыков.

— Найти учителя дона Хуана? Это да. Мне было 22, я начитался Кастаньеды. Я очень хотел найти универсальную человеческую правду, понять, что такое человек, какова его миссия в мире. Мне не хотелось признавать, что мы просто животные, которые ходят на двух ногах и у которых нет никакой цели.

— Нахожусь — до того момента, пока не найду. Хотя, возможно, поиск и есть тот самый смысл. Не знаю.

— Когда-то я определил это как истину. Дорога к истине усеяна ложью: человек, который хочет узнать правду, должен узнать и всю ложь — о себе, об окружающих. Я занимался и занимаюсь некоторыми науками, которые позволяют мне что-то познать.

— Я уже десять лет занимаюсь Каббалой.

— Они дали мне методический поиск. Не какую-то там эзотерику или мистику — к этим вещам у меня интерес отпал довольно быстро. Каббала, как я выяснил в процессе, не является ни религией, ни мистикой. Это – наука о человеческой природе, природе мира, а это как раз то, что меня интересовало. В этом я и нашел себя.

— Я думаю, что это была смерть моего отца. Он умер, когда мне было 17 лет. Отец всегда был очень доминантной личностью и всегда устанавливал для меня какие-то границы. Когда он умер, я понял, что в этом мире я один и могу делать все, что хочу. Именно тогда я начал проверять, что такое правильно и неправильно, что такое хорошо и плохо. Я уже тогда понимал, что это не какие-нибудь там банальные ответы вроде «быть добрым и хорошим». А как им быть, если по своей природе я не такой? Люди вообще по своей природе совсем не добрые и не хорошие. Просто эгоисты. А каков путь эгоиста, к чему он должен прийти? В тот момент у меня начался дикий поиск, если честно, я почувствовал, что начал жить. До этого я не ощущал себя живым человеком — жил в каких-то рамках и не задавался глубокими вопросами. У меня не было в этом необходимости.

— Я живу в городе Холон, на границе с Тель-Авивом. По московским меркам — это как если бы их разделяла какая-то улица или проспект. Живу там вместе с женой и двумя детьми.

— Кардинально! Я очень хотел этого, так как чувствовал, что моя жизнь в виде отдельной единицы подошла к своему логическому завершению, и смысла ее продолжать я уже не видел. Мне хотелось ощутить чувство долга. Я понимал, что если я буду продолжать жить для себя, то меняться будут только декорации – по сути же ничего не изменится. Я почувствовал, что я буду стареть, высыхать: рисовал картины того, как будет развиваться моя жизнь, и мне это не нравилось.

— Возможно, я действительно плыву по течению... Но ведь я очень люблю кино и театр — я в этом всем вырос. Правда, кино мне намного ближе. Мне бы очень хотелось сниматься в интересных фильмах, но таких картин, в которых бы я хотел играть, сейчас выходит очень мало. Я бы хотел, чтобы писались интересные сценарии, было бы здорово, если бы уровень у пишущих людей был выше, чем сейчас, чтобы они не писали всякий ширпотреб, который хорошо идет под пиво, семечки и в перерывах между футбольными матчами. Это не значит, что я хочу тяжелых драм — я это тоже не люблю. Мне просто хочется чего-то нового. Я думаю, у кинематографа есть потенциал менять людей, давать им совершенно новую точку отсчета. Я даже готов не сниматься в таких фильмах (хотя мне бы очень хотелось), лишь бы они просто были!

— А вот в этом плане я точно плыву по течению. Заставить себя что-то написать, сотворить какой-то шедевр, я не могу. Это произойдет только если мне в голову вдруг что-нибудь стукнет. Я не знаю, каковая моя миссия в этом мире, чем мне суждено заниматься, кем я стану. Для меня этот вопрос остается открытым.

— К сожалению, у меня нет чутья к бизнесу... Стыдно признаться, но я вообще довольно равнодушен к деньгам. Что касается источника заработка, то в израильском кинематографе это вообще серьезная проблема — платят очень мало. Сняться в каком-нибудь голливудском блокбастере было бы здорово (улыбается).

— Я очень не люблю такого рода мероприятия: чувствую себя очень скованно, стараюсь найти какой-нибудь уголок и людей, с которыми я могу просто поболтать. Я не фонтанирую, как многие люди моей профессии, поэтому я довольно-таки домашний человек.

— Дома. Иногда встречаюсь со своими друзьями — у меня есть парочка близких людей, с которыми мне приятно общаться. Ну и все. Смотрю фильмы, читаю книжки, слушаю музыку.

— Нет. Для меня везде одно и то же. Новые впечатления в моем понимании — это внутренние изменения. Путешествуя в детстве, я понял, что каждый раз в новую страну приезжает один и тот же человек, который проецирует на новое место свой внутренний мир. Так что мне было грустно как в Тель-Авиве, так и в Нью-Йорке. Никакие небоскребы, никакие развлечения не могут кардинально изменить моих ощущений! Можно иногда оторваться — покурить или выпить — но по большому счету это ничего не меняет. Поэтому я бы не хотел тратить драгоценное время своей жизни на ничто.