— Игорь Михайлович, у вас скоро юбилей. Вы чувствуете свой возраст?

— Я об этом не задумываюсь, хотя, наверно, надо...Но, с другой стороны, чего задумываться? Жизнь человеку дается одна: кто-то доживает до ста, а кто-то и до пятидесяти не дотягивает. Пока ноги носят и здоровье позволяет, буду делать то, что мне нравится, и делать это как можно лучше.

— Нет, со мной такого не бывает. Что-то не сделал, что-то не получилось? Сам виноват. Все, чего я на данный момент добился, получилось благодаря тем усилиям, что я приложил. Хочу ли я сделать еще больше? Хочу. Во всяком случае, попытаюсь. Трудно преодолеть лень, привычки, но я еще полон сил и энергии.

— Музыка, которую мы играем, требует тепла, понимания, любви, культуры и знаний. Все это и создает настолько уютную обстановку. Сам клуб требует серьезных доработок, хочется сделать его немного ярче, но сохранить при этом атмосферу дома.

— Ваш московский клуб — первый в своем роде?

— Нет, заведения такого плана были и раньше. Самым успешным считался мой Le Club. Он был известен не только у нас, но и зарубежом. Там выступали многие известные музыканты, и происходило это так, как происходит на Западе. Они играли несколько дней подряд, встречались с российскими джазовыми артистами, гуляли по городу. Это было здорово. Создавая этот клуб, мы не ставили перед собой такие задачи. Здесь бывают артисты высочайшего класса, но не так часто, как это было в Le Club.

— На какую аудиторию рассчитан клуб? Какая у него ценовая политика? Могут ли «бедные студенты» позволить себе прийти на ваше выступление? Или же это развлечение для обеспеченных людей?

— Приходят все: вход у нас практически свободный. Все очень недорого. Когда сюда приезжают известные музыканты, мы вообще стараемся пускать студентов за очень скромные деньги. Да и потом, можно подкопить денег, не поесть лишний раз, зато сходить на концерт и послушать талантливых музыкантов. Ситуация, конечно, двоякая. Мы не можем пускать всех бесплатно, ведь, как известно, бесплатно только сыр в мышеловке. Стопроцентной благотворительностью мы, конечно, не занимаемся.

— Вы волнуетесь перед выступлениями? Или концерты уже давно превратились для вас в рутину?

— Волнение бывает разное. Недавно я выступал с камерным оркестром «Виртуозы Москвы», и это было похоже на поход к зубному врачу — вроде не боишься, но идти все равно не хочется. Потом, когда выходишь на сцену, получаешь бешеный заряд энергии от людей, которые тебя ждали, от музыкантов, от дирижера. Волнение такое, словно оторвался от земли...

— Вы ведь закончили Музыкальный колледж Беркли — одно из самых престижных музыкальных учебных заведений в мире. Какие существенные различия вы заметили в системе музыкального образования в США? Что есть у них, чего нет у нас?

— Различия просто огромные. Методика преподавания отработана годами и дает блестящие результаты — мы можем видеть это по качеству американской музыки, причем совершенно разных направлений: поп, рок и так далее. В США джаз преподают, начиная с общеобразовательных школ и заканчивая такими учебными заведениями, как Беркли. Одной из моих главных задач на сегодняшний день является «импорт» этого образования в Россию. У нас есть отдельные выдающиеся личности и замечательные педагоги — Игорь Бриль, Геннадий Гольдштейн и другие, но для хорошего музыкального образования этого очень мало. Оно у нас из рук вон плохое. Музыкальное образование должно быть развито не только в Москве и Санкт-Петербурге, но и в других крупных центрах: Ростове-на-Дону, Новосибирске и так далее. Это очень сложная задача! В Гнесинке на эстрадно-джазовом отделении учится 85 студентов, а в Беркли – четыре тысячи. Почувствуйте разницу! Из четырех тысяч студентов может получиться намного больше хороших музыкантов и педагогов, чем из 85. И это только в Беркли!

— Да, это так. Мне бы хотелось, чтобы там преподавали музыканты из моего оркестра. В этой школе будем пробовать разные методики, приглашать музыкантов из-за рубежа.

— С одной стороны, это страна неограниченных возможностей, с другой — пробиться там очень сложно. Как и в любой другой стране, там можно просто потеряться. Благодаря Америке, я узнал каково жить в правовом обществе: там люди чтят закон и свято в него верят. В Америке я понял, что нет ничего невозможного, хотя, если честно, это я знал еще в Советском Союзе. Это был огромный жизненный опыт: я познакомился с массой интересных людей из мира музыки, спорта, бизнеса. Я много чему там научился, и эти годы не прошли даром.

— Вы же и по ресторанам играли?

— Вы понимаете, я играл везде: от русских ресторанов на Брайтоне до Корнеги-холла. Многие прошли этот путь. Есть фильм об известном джазовом саксофонисте Чарли Паркере, так он там играет даже на еврейских свадьбах! Музыканты проходят всё. Выбор стоит такой, что нужно либо идти работать продавцом в магазин, либо играть в ресторане.

— А вы сами из музыкальной семьи?

— Я из семьи, где любят музыку. Отец, инженер-строитель по профессии, по вечерам играл в Ленинграде на свадьбах. Мама тоже всегда любила музыку — ее отец, мой дедушка, был скрипачом. Бабушка по папиной линии тоже была певицей — она пела в хоре Мариинского театра.

— Игорь Михайлович, у вас есть знаменитый однофамилец – Гилель Бутман, один из основателей сионисткого движения в СССР. Он вам случаем не родственник?

— Мне кажется, что родство, наверняка, есть. Знаю, что в Белоруссии есть местечко, где жило много Бутманов!

— Вы знаете, я очень горжусь тем, что во мне течет еврейская кровь, для меня это очень важно и дорого. Находясь на нейтральной стороне в плане религии, я стараюсь делать что-то для еврейской общины. Я горжусь тем, что мой отец — еврей. Первый раз я узнал об этом в третьем классе. Прихожу домой с тройкой по русскому языку и на вопрос отца в чем дело отвечаю: «Да эта жидовка мне тройку поставила!». Тогда-то папа и решил со мной поговорить... Дело в том, что мои родители очень хотели ассимилироваться и побыстрее забыть о своем происхождении. Если бабушка еще знала идиш, то папа уже, конечно, нет. Он был советским человеком: плохо это или хорошо – не мне судить. Жизнь была тяжелой, отец прошел войну, блокаду, чистки. Папин отец попал в тюрьму, потом в сумасшедший дом. Поэтому многие ленинградские евреи были очень напуганы и старались как можно быстрее забыть свои корни и традиции. Уже будучи в Америке, я стал постепенно узнавать о еврействе. Я горжусь своим происхождением: нееврей по Галахе, я — еврей по своим собственным законам. Мне не безразлична жизнь и судьба моих соплеменников.

— Так, чтобы явно – нет. Посмотрите на мое лицо, ну какой тут может быть антисемитизм! Меня и евреем то сложно назвать – так уж получилось. Хотя некоторые моменты, чисто бытовые, конечно, были. В моем понимании это просто проявление бескультурия. Иногда слышал в свой адрес — «жид», «еврей», но я связываю это с некой завистью.

— Я понимал, что для моей музыкальной карьеры мне было важнее уехать в Америку. Сейчас, живя в России, я могу делать то, чего бы не смог делать в США или в Израиле. Я часто принимаю участия в разных еврейских мероприятих: концертах, благотворительных акциях.

— В прошлом году вы выступали на ежегодной церемонии вручения премии Федерации еврейских общин России «Человек года»...

— Да, а в 2005 году стал лауреатом этой премии. Я очень рад, что являюсь частью еврейской общины.

— Готовлю большую и очень интересную программу. Приедет много моих выдающихся друзей: трубачи Уинтон Марсалис и Рэнди Брэккер, певицы Натали Коул и Лариса Долина, барабанщик Билли Кобхэм, Сергей Мазаев, Давид Голощекин и многие другие. Это мои друзья, с которыми мне приятно работать, играть и приятно проводить время.