В сентябре открывается 5-я Московская биеннале современного искусства. Что и говорить, это одно из важнейших событий года в культурной жизни столицы. Свои работы представят десятки художников со всего мира. Корреспондент Jewish.ru побеседовал с бессменным комиссаром Биеннале — Иосифом Бакштейном. Иосиф Маркович — одна из наиболее уважаемых персон в современном российском искусстве. 

— Иосиф Маркович, этой осенью пройдет 5-я Московская биеннале современного искусства, комиссаром которой вы являетесь. Расскажите, пожалуйста, в чем будет состоять ее особенность?

— Каждая Биеннале курируется приглашенным специалистом. Обычно мы выбираем кураторов из числа наиболее уважаемых людей. В этот раз куратором стала Катрин де Зегер — очень известный в художественном сообществе человек. Она возглавляла многие художественные институты и признана в нашей среде серьезным профессионалом. «Больше света» — вот девиз 5-й Биеннале. Имеются в виду традиции эпохи Просвещения, связанные с введенным Михаилом Бахтиным понятием «хронотоп». Это закономерная связь пространственно-временных координат.

— На кого из художников, по вашему мнению, следует обратить внимание?

— Например, на бельгийского художника Панамаренко, а из наших — на Аслана Гайсумова, Виктора Алимпиева. Всего будет представлено около 80 художников, наши соотечественники составляют среди них 15-20 процентов. Будут демонстрироваться также работы китайских, японских, латиноамериканских художников и представителей многих других стран и регионов. Очень пестрая в геополитическом плане картина получается.

— Если сравнивать 5-ю Биеннале с предыдущими, можно ли сказать, что в этот раз будет представлено больше работ художников из-за рубежа?

— Больше будет художников из так называемого Третьего мира.

— Очень хотелось бы задать вопрос на еврейскую тему. Ваше происхождение — как оно помогло вам в вашем становлении как личности?

— Я родился в 1945 году в Москве, в районе станции метро «Новокузнецкая». Мы жили в старом доме в коммуналке. Мой первый язык — не русский, а идиш. Все говорили именно на этом языке. Родители говорили на идиш постоянно, особенно между собой, когда хотели, чтобы я чего-то не понял. Но я понимал. Когда мне было 16, я пошел на выступление известного чтеца Эммануила Каминки. Там, в зале Чайковского, проходили его чтения Чехова, Мопассана и Шолом-Алейхема. Из зрителей там были только евреи, и когда он стал читать на бис, его попросили что-нибудь исполнить на идиш. Он прочитал «Если бы я был Ротшильдом» того же Шолом-Алейхема — это я запомнил на всю жизнь.

— А сейчас идиш помните?

— Сейчас уже хуже.

— Вы учились на факультете автоматики и вычислительной техники. Как получилось, что в итоге занялись современным искусством?

— Когда я был ребенком, в моем окружении не было ярко выраженных гуманитариев. Мама была биологом, и окружение было научно-техническим. Моя гуманитарная составляющая сформировалась довольно поздно. В 16 лет нужно было думать о том, куда поступать. Варианты в те времена должны были быть такими, чтобы было больше гарантий на поступление. Например, на физфак МГУ (дело было в 1962 году) поступить было трудно, евреев туда старались не брать. Была группа еврейских мальчиков и девочек, среди которых, помимо меня, был, например, Борис Березовский. Мы поступали с ним вместе, но на разные кафедры. Экзамен содержал так называемые «еврейские» задачи, которые не решаются.

— Это как?

— Эти задачи должны были быть корректными и простыми по формулировке, но решить их было практически невозможно, причем на решение было отведено очень мало времени. Так я понял, что надо поступать куда-то, куда евреев брали. Был выбор: Институт нефти и газа им. И.М. Губкина (так называемая «Керосинка»), Институт транспорта (МИСИС) и Московский институт электронного машиностроения. В последний мы с Березовским и поступили.

— Вы дружили?

— Общались, да. Но впоследствии я больше общался с его дочерью, известной сегодня художницей. После окончания института я познакомился с математиком Владимиром Лефевром. Год спустя мы с ним оказались в Центральном экономико-математическом институте при Академии наук. Там была социологическая лаборатория, где мы проводили исследования. Так я приблизился к гуманитарной проблематике. Тогда-то в моем окружении начали появляться художники. Одним из тех, кто серьезно повлиял на меня, был Александр Меламид, — с ним мы учились еще в школе.

— Какая выставка из тех, что вы проводили, вам запомнилась больше всего?

— Это была выставка, проходившая в 1998 году в Стокгольме, называвшаяся «Медиализация». В ней участвовало несколько наших соотечественников, в том числе Олег Кулик и Александр Бренер. И там была группа AES+F. Их проект назывался «Подозреваемые». 14 фотографий. Семь обычных московских девочек и семь таких же девочек-подростков 15-16 лет, которые кого-то убили. Они были одинаково одеты и визуально ничем не отличались друг от друга.

— То есть, нельзя было понять, кто есть кто?

— Да. AES+F предложили развесить эти фотографии в большом выставочном зале. Я предложил сделать слайд-фильм. Шведская аудитория отреагировала на эту работу очень бурно.

— Иосиф Маркович, скажите, предстоящая 5-я Московская биеннале — она скорее для профессионалов или для простых обывателей?

— Она — для просвещенного человечества. То есть, как я понимаю, как я замечаю, основная аудитория — продвинутый средний класс. Они активно интересуются искусством и следят время от времени за тем, что в мире происходит.

— Существует мнение, что современное искусство в целом предназначено для обособленной категории людей, для избранных. Вы могли бы с этим согласиться?

— Современное искусство требует определенных знаний о том, как оно устроено. Поэтому его могут воспринимать люди, которые уже знают контекст. Есть некие рамки. Все-таки я считаю, что оно рассчитано на определенную аудиторию.

— То есть, каждый художник задает свои правила?

— Современный молодой художник должен формулировать свою собственную точку зрения, у него свои ориентиры и свой подход.

— В последнее время все более распространенным явлением становятся интерактивные экспозиции. Можно все потрогать, покрутить, порисовать. То есть присутствует максимальный контакт. Может показаться, что искусство таким образом превращается в аттракцион. Что вы об этом думаете?

— Взаимодействие с экспозициями — это действительно популярное сегодня течение. Это новая картина художественного пространства. Она говорит о том, что вы занимаете активную жизненную и художественную позицию.

— А почему сейчас это получило такое широкое распространение?

— Искусство хочет быть не то чтобы понятным — оно хочет максимально заинтересовать собой зрителя. Суть в том, что искусство всегда балансирует на грани. В послевоенное время все художественные стили и направления так или иначе балансировали на грани искусства и не-искусства.

— Известно, что вы давно занимаетесь йогой. Почему вы выбрали именно ее?

— Я, кроме того, много лет являюсь вегетарианцем. Когда-то у меня были проблемы с позвоночником, и я вынужден был делать упражнения. Растяжка и прочие. А потом это вошло в хорошую привычку.

— Что вы думаете о перспективах современного искусства в России?

— Многое еще находится в зачаточном состоянии, но заметен и прогресс: открываются галереи, независимые художественные центры. За последние годы открылось множество новых выставочных площадок, в том числе в Еврейском музее в Москве. Все растет, развивается. Кроме того, сейчас вся художественная жизнь весьма активна. Но все равно это, конечно, не те масштабы, какие мы видим в крупных европейских городах или в Нью-Йорке. Для развития искусства, как мне кажется, требуется, кроме всего прочего, развитое гражданское общество.

— Есть талантливый художник. Что ему нужно, чтобы в России его увидели, услышали и узнали?

— Существуют активные круги, в том числе среди молодых художников. Если он занимает активную жизненную и профессиональную позицию, то все получится. Он сможет в эти круги попасть, участвовать в дискуссиях, мероприятиях. Нужно всегда быть активным. Художественные сообщества вполне либеральны, они открыты для тех, кто этого действительно хочет. Много лет я возглавляю Институт проблем современного искусства. И скажу, что около 70 процентов наших выпускников остаются в ремесле, становятся известными. И мы гордимся этим.