Лев Новоженов — один из самых знаменитых российских журналистов, ведущий программы «Времечко», автор юмористической страницы «Литературки», знаменитой во времена оны, сатирик — на поверку оказался серьезным человеком, размышляющим о проблемах мировоззренческих. Собственно, у меня и была такая цель: показать Новоженова, которого, кстати, обожают обитатели Фейсбука за редкостное остроумие, с иной стороны. Так сказать, с парадоксальной: открыть другую его человеческую, личностную ипостась. Кстати, в издательстве «Зебра Е» буквально на днях вышла книга скетчей Новоженова, рассказов, коротких высказываний под названием «Сугубо личное, или Искусство жить неправильно». 

— Лев Юрьич, ну вот, вышла ваша книга... Блестящая, надо сказать, местами очень смешная... В ней есть афоризмы, которые можно было бы приписать и Ларошфуко.

— Как скажете: Ларошфуко, так Ларошфуко. Самому трудно судить, насколько это хорошо или, может, не слишком... Пусть судят критики.

— Понимаете, тут такое дело: я очень люблю эту традицию — отстранения от самого себя, от ненужного пафоса, который нынче в моду входит. Ироническую такую дистанцию...

— Ну да, за такого рода иронией стоит большая культурная традиция, начинающаяся прямо с древности.

— Честно говоря, я долгое время воспринимала вас исключительно как телеведущего, не как сатирика.

— Я не только телеведущий, но был и продюсером, и автором программ, и редактором, и кем только не был. Это только так кажется: зашел человек в студию — и давай вещать. А ведь за этим стоит огромная работа. Я и сейчас работаю на телевидении, но сегодня уже совсем не то, такого накала, что был в девяностые, давно нет.

— Можно сказать, что в девяностые телевидение концентрировало самую суть российской жизни?

— Уникальное было время, неповторимое, это правда.

— Сейчас многие сетуют на то, что не могут найти себя во времени: живут не в той стране, в которой родились, не узнают, буквально, ни себя, ни страны.

— Так это не только России касается. Мы уже давно живем в другом мире, который круто, непоправимо изменился. И это новое пространство пока еще не освоено никем, не поддается артикуляции. Кризис на кризисе: экономический, творческий, житейский, какой хотите. Происходит много такого, что даже и осознать-то трудно... Возможно, в России это чувствуется особенно остро: потому что со всеми этими повсеместными эволюциями-революциями в России произошла внутренняя, сугубо наша революция, так называемая перестройка, затем, как вы знаете, последовала реакция... И поймать этот звук — на уровне, скажем, литературы — никому не удается. Нет писателя или мыслителя, который вобрал бы в себя все это и понял.

— Мне кажется, чтобы не сойти с ума, нужно просто веселиться, отвечать на этот, патетично выражаясь, «вызов судьбы» смехом.

— Точно. Во времена катастроф, в эпохи тектонических сдвигов люди всегда уходили в смех, как в спасительное лекарство. Посмотрите, скажем, на периоды мировых войн: Ярослав Гашек, например, или наш «Василий Теркин»... Чтобы во всей этой темени непроглядной высветить хоть какой-то кусок жизни...

— А вы сейчас пытаетесь высвечивать? Вот посты ваши читаю, к примеру, в Фейсбуке: очень смешно порой, реально смешно.

— А сейчас, вы знаете, такие времена, что иногда и не нужно ничего высвечивать: информация сама по себе смешна, даже если написана серьезно.

— Ха! Ну да, бери и копируй, самопародийная реальность такая...

— Кто-то однажды сказал: зачем нужны все эти фельетоны, хохмы, юморески? Жизнь все смешнее и смешнее, животики надорвать можно.

— ...стоит из дома выйти — уже начинается абсурд. Всюду — от объявлений до диалогов. Многие просто «не выдерживают» и начинают писать скетчи: ну, каждый в меру своего таланта, так сказать. Но бывает очень смешно, смешнее «официального» юмора.

— И все участвуют в этом — все так быстро, просто мгновенно: написал, пошли отклики, со страшной скоростью, причем. Все это очень интересно!

— Вы знаете, я тут разговаривала с Наумом Клейманом, директором Музея кино: вот он считает, что это, будете смеяться, библейская традиция: когда все передается из уст в уста и знание не оскудевает, а идет из поколение в поколение. Интернет он сравнивал с этой древней традицией.

— Да, есть такая теория и серьезная, между прочим, принадлежащая известному ученому-каббалисту, что Вавилонская башня потому была разрушена, что человечество не смогло договориться о каких-то для себя важных, объединяющих вещах. Он полагает, что Интернет как раз может эту функцию выполнить, и это, мол, в Каббале каким-то образом предсказано. И то верно: как мы решим сейчас глобальные проблемы? В рамках одного государства сделать это нереально, можно — только объединившись.

— Ну, раз мы о Каббале заговорили, вклинюсь, так сказать: ощущаете ли свою национальную принадлежность и как ощущаете?

— А куда денешься? Будь я блондином с голубыми глазами, можно было бы, наверно, как-то дистанцироваться...

— Дистанцироваться?!

— Вы понимаете, мне одна мысль не дает покоя: ну, родись я раньше, во времена Второй мировой, выбора уже не было бы: лагерь, газовая камера, смерть. И эта мысль ведь сидит в подсознании, она, кстати, и сплачивает евреев, которые живут в диаспоре. Ибо нет в мире другого народа, который бы так ненавидели. Никто же всерьез итальянцев, скажем, не ненавидит, или даже русских, или кого угодно. Так, вспышки бывают, конечно, но чтобы постоянно, на протяжении чуть ли не всей истории человечества... И это при том, что сами евреи никогда не занимались геноцидом других народов. На этнической почве бывали, конечно, столкновения, но это же другое. Даже немцев так не ненавидят (если исключить некоторых евреев, которые не могут им простить сами знаете что). Но это тоже не повсеместно...

— А помимо этого чувства, вполне понятного, вы — ну, например, когда бывали в Израиле — чувствовали персональную связь с «матрицей», с универсумом, с прародиной?

— Возможно, это для меня звучит слишком патетично, хе-хе-хе... Матрица, прародина...

— Да нет, я серьезно...

— Ну, вообще-то я склонен к мистицизму, это правда. И Израиль — да, он как-то этому способствует. Но со мной даже и в России происходят вещи мистические, хотя, конечно, здесь это не так концентрированно выражено. Вообще, несмотря на российский антисемитизм, в судьбе евреев и русских много схожего: может, от этого и происходит притяжение-отталкивание. Судьбы трагические, потому евреев и русских тянет друг к другу.

— Исаак Башевис Зингер, выходец, как вы знаете, из Польши, это притяжение-отталкивание славянства и еврейства описал гениально.

— Особенно в своих коротких рассказах. Мне вообще показалось, что он в каком-то смысле предтеча Довлатова.

— ?!

— А вы думаете, что нет?

— Масштаб несравним.

— Что такое масштаб? Кто такой, скажем, Хармс, писавший маленькие такие скетчи? А ведь он очень сильно повлиял на всю литературу ХХ века, хотя не писал огромных романов- эпопей. Что-то такое маленькое, провинциальное, как бы, стало со временем своеобразным эпосом. Кто будет сегодня даже не писать, но хотя бы читать «Жизнь и судьбу»? Я своим студентам даже и не стану рекомендовать прочесть этот роман — при всем моем уважении, разумеется, к его значению и к таланту Гроссмана. А вот Кафку всем непременно рекомендую. Хотя он, опять-таки, не писал эпопей. Из современных длинных романов, которые я мог бы порекомендовать, знаковой вещью, конечно, являются «Благоволительницы». Эту книгу я прочел, несмотря на объем, не отрываясь. Написано будто с «эффектом 3D», то бишь полного присутствия. И, кстати, автор — еврей, что в данном случае важно, ибо главный герой — ницщеанец, кровосмеситель, убийца своей матери и при этом интеллектуал. А роман написан от первого лица, такой вот ментальный трансфер. На самом же деле это нынче редкость — накропать такой огромный роман. Действительность быстро идет вперед, не поспеть, люди уже не читают длинных книг...

— Иногда артикулировать, понять, освоить мир можно путем коротких заметок — сами вот Хармса приводили в пример. Так что пишите, я вас прошу! Мы вас любим: читать вас — подлинное наслаждение. Говорю это серьезно: скетчи — мой любимый жанр.

— Спасибо вам большое! Говорю абсолютно искренно.

— Писать можно, только погрузившись в работу с головой, а не думая заранее, что я, мол, не Кафка и нечего, стало быть, стараться.

— Да уж, не Кафка, это точно. Но вы меня вдохновили, спасибо еще раз.