В здании бывшего кинотеатра «Ударник» проходит выставка номинантов Премии Кандинского-2013, имена лауреатов которой мы узнаем 12 декабря. В преддверии церемонии награждения корреспондент Jewish.ru встретился с лауреатом премии прошлого года в номинации «Проект года» — Гришей Брускиным, одним из самых успешных современных российских художников с мировым именем.

— Григорий Давидович, в прошлом году вы стали обладателем Премии Кандинского, присужденной вам за работу «Время Ч». Расскажите, пожалуйста, о чем она?

— Проект посвящен образу врага во всех его ипостасях. Враг, против которого воюют. Враждебное государство в качестве врага. Враг внутри нас. Время как враг. Смерть как враг и так далее. Мне было важно исследовать данное понятие. Проанализировать то, как формируется и мифологизируется образ врага и как потом он становится средством манипуляции людьми. Можно сказать, что важнейшей темой произведения также является чрезвычайное положение как таковое. Кстати, понятие «Время Ч» во многих языках означает момент, когда одно государство начинает военные действия против другого. Здесь «Время Ч» — это метафора. Метафора особого, чрезвычайного положения. Когда оно объявляется — отменяются законы мирного времени. Человек находится в руках так называемой биовласти. Когда я был маленьким, нас окружали плакаты по гражданской обороне. Плакаты объясняли, как мы должны вести себя в случае объявления войны.

— То есть, это постоянный комендантский час?

— Не совсем. В плакатах показывали гипотетическую жизнь: враги — американцы или немцы — нападут на нашу Родину, объявят войну, настанет «Время Ч». Нам надлежало точно исполнять предписания: можно-нельзя, можно-нельзя... Аналогичные библейским разрешающим и запрещающим заповедям. Надо сказать, что эти плакаты наводили ужас и завораживали совершенно особым образом: я представлял себя внутри пространства этих нарисованных картинок и понимал, что данные правила мне никогда в жизни не вызубрить. Я думал, что каждое мое действие будет наказано в силу незнания законов. Уже потом, читая «Замок» Кафки, я вспоминал и узнавал свои ощущения. С одной стороны, все вышесказанное явилось предпосылкой обращения к данной теме. С другой, чрезвычайное положение постоянно окружает нас в нынешней жизни. Известно, что в США как было объявлено чрезвычайное положение сразу после 11 сентября 2001 года, так и не было снято. В гитлеровской Германии чрезвычайное положение просуществовало 12 лет, то есть все время фашистского правления, в Египте — 40...

— Что символизируют мыши в этой работе?

— Это древний и устойчивый символ времени в европейской культуре. Микеланджело хотел поместить мышь в гробницу одного из Медичи в качестве символа всепоедающего времени. Он полагал, что, как мышь непрерывно что-то грызет, так и время грызет жизнь человека. В России к образу мыши постоянно обращались писатели и поэты — тоже как к символу времени. Начиная с Пушкина и кончая Бродским. Например, у Велимира Хлебникова есть такие замечательные строки:

Помнишь, мы вместе
Грызли, как мыши,
Непрозрачное время?
Сим победиши!

Но есть и другая причина, по которой в данном проекте мыши — это верный, точный образ. Порой интуиция предшествует рацио. Художник чувствует правильный образ, правильную интонацию. И только потом, апостериори, может сформулировать идею. Ренуар когда-то заметил, что если искусство можно объяснить, то это не искусство.

— Вы были на открытии Премии Кандинского в этом году и, наверняка, успели познакомиться с работами номинантов. Что вы о них думаете?

— Воздержусь от оценок. Художник, как мне кажется, не должен публично оценивать и судить коллег. Безусловно, мне интересно прийти и посмотреть очередную коллекцию представленных на Премию Кандинского работ. Это показывает культурный срез и вектор развития культуры в России. Например, в прошлом году было много художников, которые обращались к политике. Доминировал политический тренд. В этом году такого нет. Причины тому могут быть самые разные.

— А какой тренд заметен на этот раз?

— Обращение к форме, к экзистенции... Честно говоря, меня несколько удивляет отсутствие у художников амбиций масштабного высказывания. Но я не очень люблю публично анализировать ситуацию. Считаю, что это должен делать критик, историк искусства или философ.

— А историю о том, как вы пришли к искусству, расскажете?

— Это был бы очень длинный рассказ! Лучше расскажу, с чего все началось. В детстве художник представлялся мне волшебником и кудесником. Творцом мира. Мне казалось, что стоит ему взмахнуть волшебной палочкой, и мир сразу преобразится. Я мечтал познакомиться с художниками. Помню, моя старшая сестра однажды пришла и поведала, что в Парке культуры к ней подошел художник, который восхитился ее красотой и предложил написать портрет. И она со смехом сказала мне: «Конечно же, я отказалась!» Я, маленький, подумал: «Ну почему же ты такая дура? К тебе подошел сам Художник! А ты упустила выпавшее счастье! Возможно, единственный шанс в жизни».

В детстве я каждый год ходил на дни рождения к девочке по имени Дида. Там я встречал мальчика Гришу, который учился в художественной школе. Мне хотелось того же: учиться там. И в 5-м классе поехал в художественную школу во дворе Планетария. Сдал экзамен. Так все и пошло!

— В одном из ваших интервью вы сказали, что в вашем раннем творчестве присутствуют две основные темы: миф о социализме и миф об иудаизме. Это правда?

— Вы упомянули тему, которая у меня называется «Алефбет», то есть алфавит. С картин, связанных с этой темой, я и начинал много лет назад свой путь в искусстве. Почему? Возвращаясь в те годы, могу сказать, что мне было необходимо понять, кто такие евреи. Это был важный опыт самоидентификации. Я родился на улице Казакова в Москве в большой еврейской семье. Верующей была только бабушка. Если честно, то где-то лет до шести я вообще не знал, что я еврей. Все было нормально, пока мальчишки во дворе не начали меня дразнить. Я рос в атмосфере жестокого антисемитизма. Меня удивляют некоторые мои сверстники, которые говорят, что ничего подобного не испытывали. И вот я, маленький, прихожу домой и говорю маме, что меня дразнят евреем. А она подтверждает, что я и на самом деле еврей. Я был потрясен, потому что мне этого совершенно не хотелось. Хотелось быть, как все. Я спросил: «А ты тоже еврейка?» Выяснилось, что да. Также выяснилось, что все мои четыре сестры, папа и бабушка тоже евреи. Я был в шоке. Но мама сказала, что ничего страшного в этом нет, что евреи великий народ и что они написали Библию. Рассказала, что среди евреев были гениальные люди. Помню, она назвала Эйнштейна, Ойстраха и Маркса. Я снова вышел во двор. Когда меня опять начали дразнить, я ответил, что дразнят напрасно. И пересказал им все то, о чем мне поведала мама: про Эйнштейна, Ойстраха, Маркса и Библию. Но дети мне не поверили. Тогда для убедительности я добавил фамилии Достоевского, Толстого и Чайковского. Тогда, наконец, поверили и перестали дразнить.

Поскольку я чувствовал враждебное отношение к евреям, в старших классах я пытался понять: почему, что за этим стоит? Ответы искал в книгах по истории евреев, истории христианства, в Библии и Каббале. Эти книги невозможно было купить, но можно было взять почитать за деньги у книжных «ростовщиков». Брали книгу на ночь и быстро читали, потому что утром надо было отдавать. Важно отметить, что мое искусство выросло из чтения. И образ Книги является ключевым.

— Почему все началось с картины «Фундаментальный лексикон»? Почему именно она получила международное признание?

— Во-первых, я полагаю, что это замечательное произведение. Во-вторых, картина имела необыкновенный успех при особых обстоятельствах. «Сотбис» впервые организовал всамделишный аукцион в мире, где подобное понятие отсутствовало как таковое. Почему успех? В стране шла перестройка. К России были обращены взоры всего мира. Здесь начались чудесные процессы, о которых никто и помыслить не мог раньше. Живя в России, мы думали, что железный занавес в СССР незыблем. Нам представлялось, что советская армия самая сильная, что КГБ повсюду. Мы были уверены, что Советский Союз, как египетские царства, простоит еще несколько тысяч лет. Но он распался, будто карточный домик. И вдруг в Москве случился тот самый «романтический аукцион», где мир увидел, что в стране комиссаров и медведей существует какое-то необычное искусство. Оригинальное, не повторяющее западные стандарты. Искусство, которое может обогатить историю. Я думаю, что картина «Фундаментальный лексикон» как-то отвечала тем ожиданиям, соответствовала флюидам... Мне трудно анализировать, но все сошлось. Кстати, на том аукционе были проданы шесть моих картин, не только «Фундаментальный лексикон», некоторые из них тоже установили ценовые рекорды.

— Как сохранить профессионализм и амбиции?

— Универсальных рецептов не существует. Для меня искусство — способ проживать жизнь. Если у меня отнять искусство, то мне неинтересно будет продолжать шевелиться. Это даже не наркотик, это способ существования. Форма жизни.

— Расскажите, пожалуйста, о вашей известной работе «Коллекция археолога».

— Она была задумана давно, лет 15 тому назад. Тогда я сделал в небольшом размере скульптурный эскиз к этой работе. Он состоял приблизительно из 60 предметов. Какова идея? Здесь нужно вернуться к картине «Фундаментальный лексикон». Когда-то, когда я задумывал ее, мне захотелось составить коллекцию советских архетипов. Собрать их воедино, как таблицу Менделеева. Я обратился к образам советских скульптур монументальной пропаганды, которые заполоняли пространство нашей родины на манер языческих идолов. Они говорили нам: «Мы лучше вас, будьте, как мы, и вы попадете в райское будущее — коммунизм». Идея была следующая: когда-нибудь, через тысячу лет, произойдет какой-нибудь катаклизм. Например, новый всемирный потоп. Погибнет цивилизация, потом жизнь возродится. Археолог будущего обнаружит мою картину «Фундаментальный лексикон» и узнает правду о той цивилизации и жизни. Но история поступила по-другому: СССР развалился в одночасье. Я сам оказался человеком будущего. История надула меня. И вот я сел в машину времени и устремился вперед. В грядущее. И оказался на археологических раскопках будущего. То, что я увидел, поразило воображение. Я лицезрел волшебную картину: погибшую и раскопанную вновь советскую цивилизацию. Руины когда-то великой империи. С разрушенными символами и эмблемами, остатками образцовых человечищ — людей-примеров! Я решил украсть у будущего эту волшебную картину, мерцающую фата-моргану. Привезти в настоящее и показать современникам.

Для этого слепил героев «Фундаментального лексикона» в натуральную величину, отлил из гипса, разрушил. Потом собрал осколки, как это делают археологи с артефактами древнего мира, «потеряв» в процессе фрагменты: носы-пальцы-ноги... Отлил из бронзы. Затем закопал в землю, чтобы они состарились естественным образом, поскольку ни один художник не может заменить время, художника-природу. Раскопал через несколько лет. Задокументировал процесс. Далее в помещении бывшего кинотеатра «Ударник» сымитировал настоящий археологический раскоп, драматически осветив выступающие из земли скульптуры и таким образом полностью преобразив помещение, превратив его в магический театр памяти. «Коллекция археолога» продолжает европейскую традицию изображения и воссоздания руин. Вслед за предшественниками я очарован и влюблен в руины. Для европейца Танатос важнее Эроса.

— Что такое современное искусство?

— Это, я бы сказал, философский вопрос. Ответить однозначно невозможно. Искусством называют совершенно разные вещи. Им обозначают то, чем занимаются творческие люди. Каким должно быть искусство? Оно должно быть разным. Именно из разнообразия и возникает то, что мы называем культурой. Я люблю повторять, что «истина кипариса не убивает истину яблони». Важно, чтобы сообщение и идея, которые художник желает донести, были значительны и оригинальны. И чтобы форма, которую он выбирает, будь то картина, видео, скульптура или перформанс, была адекватна этой идее и лучшим образом доносила ее до зрителя. Искусство должно выражать то время, в которое создается, иначе оно обречено на растворение среди уже бывшего. Художник должен проживать «свое» — не «чужое» — время.