Если вы захотите узнать о главном раввине России чуть больше, чем о нем известно из официальных источников, едва ли вам это удастся. Общедоступная информация о нем крайне скупа: родился в Милане в семье раввина, учился в США, служит в России. Да и сам Берл Лазар признается, что привык отделять свою частную жизнь от общественной, оставляя ее закрытой для посторонних глаз. Однако без исключений не было бы правил. В интервью Jewish.ru накануне своего 50-летия по еврейскому календарю Берл Лазар рассказал о своих предках и их судьбах, об итальянском детстве, «открытии» Америки и первых годах жизни в России.

ВСЕ МЫ ДЕТИ АВРААМА

— Кем были ваши предки, откуда они родом?

— Знаете, есть такое хасидское выражение: твоя родословная — это множество нулей, и если ты сам что-то из себя представляешь, то все эти нули прибавляются к тебе как к единице и вместе вы становитесь миллионами и миллиардами; если же сам ты ничего не достиг, то остаются одни только нули. Поэтому я обычно мало говорю о своих предках, несмотря на то что они очень достойные люди. Думаю, у каждого еврея богатая родословная, в конце концов, мы все дети Авраама, Ицхака, Яакова... У каждого есть прошлое, но я не думаю, что самое важное — это то, кем были твои бабушка и дедушка. Важно, кто ты сам. Наша родословная начинается с нас самих: ты должен создать свое дерево, все зависит от тебя.

Человек должен каждый день спрашивать себя: когда уже мои поступки будут похожи на те, что совершали мои предки? И если ты все делаешь правильно, то поколения, которые стоят за твоей спиной, будут тебе помогать. В противном случае тебе будет стыдно за то, что у тебя такие великие предки, а ты их не достоин.

— И все же, насколько глубоко вы знаете историю своей семьи?

— Если говорить о далеких предках, то недавно выяснилось, что по маминой линии мы потомки Бааль Шем Това, основателя хасидизма. Мой дед со стороны отца был очень уважаемым человеком, богобоязненным евреем, и бабушка была очень достойная женщина, мудрая, царственная. Они жили в Вене вплоть до начала Второй мировой войны.

Как-то вечером дед вернулся из синагоги и сказал бабушке, мол, говорят, сегодня что-то будет, какая-то демонстрация, собираются люди, и я хочу сходить посмотреть. Она его отговаривала: не надо ходить, сиди дома. Но дедушка настаивал: нет, после трапезы хочу сходить посмотреть. И пошел. Его там арестовали, потому что он был евреем. Бабушка обратилась к соседу, который был очень влиятельным австрийцем, и тот помог дедушку вытащить. Когда дед через пару дней вернулся домой, бабушка сказала: «Все, мы уезжаем». Тот возмутился: «Как это уезжаем? У нас здесь бизнес, родственники, все, что у нас есть». Тогда бабушка сказала: «Хорошо, ты можешь оставаться, а мы с детьми поедем». Он понял, что выбора нет, и они уехали в Америку — успели на последний корабль, который из Европы отправлялся. После этого люди уже не могли уехать, их не выпускали.

— Получается, бабушка спасла всю семью. А у вашего отца сохранились какие-то воспоминания о тех временах?

— Отец помнит, как однажды, когда он с сестрой был на улице, мимо проехал кортеж Гитлера. Все подняли руку и крикнули «хайль Гитлер», и отец вслед за остальными тоже поднял руку. А сестра его одернула и сказала: «Мы не поднимаем руку!»

— Сколько ему было тогда?

— Лет шесть. Когда отец с родителями приехал в Америку, мой дедушка должен был выбрать, в какую иешиву его отдать. Дедушка знал, что самая лучшая иешива — любавичская, туда и отдали, хотя сама семья была хасидская, но не хабадская.

— А мамины родители тоже из Европы?

— Бабушка и дедушка со стороны мамы жили в Будапеште, их семья была очень богатой. Мой прадедушка, если не ошибаюсь, жил на Карпатах и был там самым крупным лесопромышленником. Несмотря на то что дед был евреем и даже почти не скрывал этого, он всю войну оставался в Венгрии, сначала в Дебрецене, потом в Будапеште. Но они с бабушкой боялись за детей, и маму с ее сестрой отдали в нееврейскую семью, которая их спасла. Это тоже целая история была. Как-то раз мама, гуляя на улице, увидела какого-то еврея со звездой Давида и закричала: «О, мои родители носят такую же!» Женщина, у которой она жила, страшно испугалась, но все обошлось.

«Человек должен каждый день спрашивать себя: когда уже мои поступки будут похожи на те, что совершали мои предки? И если ты все делаешь правильно, то поколения, которые стоят за твоей спиной, будут тебе помогать, в противном случае тебе будет стыдно за то, что у тебя такие великие предки, а ты их не достоин».

В Америку они приехали уже после войны, когда поняли, что в Венгрии нет будущего для евреев. Там мой дед, который не был связан с любавичской общиной, узнал о Ребе (Любавичском Ребе Менахеме-Мендле Шнеерсоне — прим. ред.) и понял, что это самое развивающееся течение в иудаизме. Плюс сыграли свою роль и личные качества Ребе: дедушка, который в Венгрии был хорошо знаком со всеми раввинами, понимал, что Ребе был из другой лиги. В итоге они стали очень близки.

— А каким образом ваши родители оказались в Италии?

— Родители поженились в Америке и после свадьбы пришли к Ребе с вопросом, что им делать дальше. До этого мой папа очень активно занимался в Нью-Йорке развитием еврейского образования, он открыл первый детский еврейский лагерь «Ган Исраэль». С идеей этого лагеря он когда-то пришел к Ребе, тот ее одобрил, и сейчас таких лагерей в мире тысячи. Папа был уверен, что его благословят на то, чтобы остаться и делать что-то в Америке, но Ребе сказал: «Езжай в Италию и помоги там общинам». Понятно, что Италия для отца была совсем чужой страной. Родители не представляли, как сложится их жизнь там, дед переживал и все время говорил, что его внуки евреями уже не будут. Нет, все понимали, что если Ребе отправляет в Италию, значит так правильно, но боялись, что там нет еврейской жизни.

Первое время в Милане родителям действительно было очень тяжело. Сохранилось письмо, которое мама получила от Ребе. Понятно, что оно было ответом на ее письмо, в котором мама писала о том, что все плохо, что здесь нет будущего. Ребе отвечал: не волнуйся, все будет хорошо, начинать всегда тяжело, но со временем все меняется.

Мой отец открыл еврейскую школу, стал раввином иранской общины — самой большой и активной еврейской общины в Милане: в нее входили те, кто в начале 60-70-х уехал из Ирана. В Милане и сегодня очень развита еврейская жизнь, хотя изменилось все до неузнаваемости. И если сейчас предложить родителям уехать из Италии, они ни за что не согласятся: для них это место уже не просто родное, а самое любимое; они там живут более 50 лет.


ИТАЛЬЯНСКОЕ ДЕТСТВО ЕВРЕЙСКОГО МАЛЬЧИКА

— У вас была большая семья?

— Да, но долгое время я был единственным мальчиком. Я был третьим по счету ребенком: у меня было две старших сестры и три младших. И только когда мне исполнилось почти двадцать лет, родился мой брат. Мама не хотела, чтобы я вырос изнеженным и избалованным, поэтому я наравне со всеми выполнял все домашние задачи.

— Вас в строгости воспитывали?

— Мама была очень строгая, к каждому из нас она предъявляла высокие требования. Папа никогда не поднимал на нас руку, но одного его взгляда было достаточно. Мы не были избалованы. Нас воспитывали в строгости, но и в огромной любви.

— Слушались родителей беспрекословно или могли поспорить?

— Если честно, я был очень послушным ребенком, не хулиганил. Мне не надо было говорить, что нужно ложиться спать или, наоборот, пора вставать — я сам это делал. Я очень старался, не хотел огорчать родителей.

— Чем вы любили заниматься в детстве?

— Больше всего любил спорт и чтение.

— А какой спорт?

— Я рос в Италии, так что, конечно, футбол. Это было просто сумасшествие! Играл с утра до вечера, в каждую свободную минуту, в любых условиях — в коридоре школы, на улице, в синагоге. С нами всегда был мяч. Но и другие виды спорта тоже любил: катание на лыжах, на коньках, теннис, плавание. В детстве я очень много спортом занимался, сегодня, к сожалению, уже нет.

— Последний раз в футбол давно играли?

— К сожалению, давно. Да даже если бы всего неделю назад, для меня это уже было бы «давно».

— А книжки какие читали?

— Папа хотел, чтобы я читал Тору. Мама хотела, чтобы я читал все. Самым лучшим и важным подарком на любой праздник, будь то Ханука или день рождения, были книги. Иногда я мог читать ночь напролет. Очень много читал, может быть, даже слишком много.

— Свое любимое блюдо помните?

— Я не был привередлив в еде. Смешно, но я все ел с майонезом, он был везде — рыба с майонезом, мясо с майонезом, хлеб с майонезом, хала с майонезом. Даже мамин шоколадный торт — и тот с майонезом! Это была моя любимая еда. Сегодня я на майонез смотреть не могу!

— Наверняка в семье ваших родителей были особые традиции. Как проходили семейные торжества?

— Я помню, что в любой праздник, в каждый шаббат у нас дома всегда собиралась гости. Многие часто оставались у нас на ночь, и они были уже не гостями, а членами семьи. И в этом была красота нашей жизни: папа всегда к нам кого-то приглашал, почти каждый вечер к нам приходили люди, чтобы учиться с отцом. И сейчас мне рассказывают, что я всегда садился рядом с ними и мешал. Мальчик думает, что он умный, и задает много вопросов. Но что мне было еще делать? Я был единственным мальчиком в семье, играть с сестрами мне не очень хотелось. Мне интересно было посмотреть, как люди нерелигиозные, вообще далекие от еврейства приходят, учатся, задают вопросы. Было очень интересно наблюдать за тем, как люди из другого мира приближаются к еврейству.

Община, в которой служил отец, находилась в полутора часах ходьбы от нашего дома. Рано утром каждую субботу он вставал, шел туда и часто оставался там на весь шаббат: проводил уроки, читал лекции. Поэтому в субботу днем мы были дома одни с мамой. Это тоже был важный урок: как бы папа нас ни любил, ради других евреев он был готов каждую субботу вставать рано утром, оставлять семью, идти полтора часа пешком и проводить со своими учениками весь день.

«Папа хотел, чтобы я читал Тору. Мама хотела, чтобы я читал все. Самым лучшим и важным подарком на любой праздник, будь то Ханука или день рождения, были книги. Иногда я мог читать ночь напролет. Очень много читал, может быть, даже слишком много».

Однажды я попросил папу взять меня с собой в субботу в общину. Он не разрешил, потому что не был уверен, что я смогу перенести дорогу — идти было очень далеко. Тогда я уговорил сестру, мы изучили карту и пришли в общину сами. Когда отец меня увидел, с одной стороны, он очень обрадовался, с другой — удивился. После этого он стал иногда брать меня с собой, и это был новый для меня этап. Самый прекрасный дар для ребенка — когда он может полтора часа разговаривать с отцом и им никто не мешает.

— Какими запомнились вам годы, проведенные в Италии?

— Я своими глазами видел, как развивалась местная еврейская община. Это очень компактная, дружная община: там не так много евреев, и вместе они как одна семья. У меня остались очень хорошие воспоминания о том времени; помню свою бар-мицву и другие семейные праздники. Внутри общины были невероятно теплые отношения, все ходили друг к другу в гости.

— А вне общины?

— Италия — очень теплая страна, и дело не только в климате: в самих людях есть теплота, открытость. Итальянцы любят то, что называется bella vita, — жить хорошей, комфортной жизнью, и при этом они очень открыты и доброжелательны по отношению ко всем. Тебя все знают, продавец в магазине обращается к тебе по имени, спрашивает, как поживают твои родители. Даже в Милане так, я не говорю уже о маленьких городках. И вопрос безопасности у нас не стоял: мы совершенно спокойно могли гулять где угодно и днем, и вечером. В 8-10 лет я мог кататься на велосипеде по всему городу. Помню, как я удивился, когда кто-то нам сказал: «Осторожно, там наркоманы». Мы даже не представляли, что может быть какая-то опасность. У меня было много друзей и среди нерелигиозных, и среди не евреев — я общался со всеми, такая открытая жизнь была.


ВЫБОР ПУТИ

— В Милане вы учились в еврейской школе. Когда и почему уехали в Америку?

— В какой-то момент я понял, что еврейская школа в Милане — это хорошо, но все-таки это совсем не тот уровень образования, какой есть в Израиле или Америке. Лет с 12 я просил у Ребе благословения, чтобы уехать, но он мне говорил оставаться в Италии. И каждый год был мучителен. Когда я в очередной раз написал ему в 15 лет, Ребе наконец дал мне разрешение приехать к нему в Америку. Я бывал у него несколько раз и до этого, но моей мечтой было остаться там рядом с ним. Так я приехал учиться в Америку и учился там 10 лет, пока не женился.

— Неужели с самого детства вы хотели стать раввином?

— Я видел, как работал мой отец и какое удовольствие он от этого получал. В шутку говорят, что раввин — это одновременно и врач, и психолог, и юрист, и учитель, и организатор. Я видел, как много можно добиться через духовное образование и общение с людьми, как легко можно приблизить человека к вере, к пониманию, что жизнь — это не только деньги, еда и удовольствия, что душа, подобно телу, тоже должна чем-то питаться. И я видел, как люди меняют свою жизнь и становятся намного счастливее, как, живя в общине, они перестают быть одинокими, разделяют и радость, и горе друг друга. Я чувствовал, что это очень приятно — дарить человеку такой образ жизни, знание, что есть такая жизнь. С детства это было моей мечтой. Я не думал, что стану раввином, но очень хотел помогать людям. Было время, когда я считал, что самая достойная профессия — это врач, ведь он спасает жизни людей. Но потом понял, что любой человек может стать врачом, а вот стать раввином у большинства людей нет возможности: для этого надо быть как минимум религиозным евреем. И когда я приехал к Ребе, уже стало понятно, что именно это мой путь. Ребе много говорил о том, что наша задача — распространять еврейство, что наше поколение — это поколение евреев, оторванных от своих корней.

— Помните, какое впечатление на вас произвела Америка?

— Честно? Не очень хорошее. Я очень любил находиться у Ребе, учиться в иешиве, но сам Нью-Йорк не люблю. Большой город, все бегают, кричат — шум, суета, никакого уюта.

— Может, вам так показалось на контрасте с Италией?

— Да, по сравнению с Италией это совсем другой мир, более жесткий. И первое время я пребывал в состоянии шока. Но я и много хорошего там видел. Другое пространство, другое видение, другие возможности... В те годы Америка, действительно, была страной возможностей, где ты мог реализовать все, о чем мечтал. Там я не чувствовал себя дома, но видел, что перед теми, кто старался чего-то в этой стране добиться, были открыты все двери мира. Но чего-то все-таки не хватало. А чего именно, я понял, когда первый раз приехал в Советский Союз в 1988 году.

— И что же это было?

— В Америке даже внутри еврейской общины не было теплоты и ощущения братства, хотя там очень много евреев. Помню, как однажды на улице решил поздороваться с евреем, шедшим мне навстречу. Тот подозрительно на меня посмотрел и спросил: «Разве ты меня знаешь? Почему здороваешься?» Я говорю: «Нет, просто увидел другого еврея и поздоровался». Он смотрел на меня как на сумасшедшего. А в России я смог почувствовать это единение, увидел людей, которые готовы друг для друга на все, вплоть до самопожертвования. Это было очень сильное ощущение. 

«ЕСТЬ МЕСТО В МИРЕ, ГДЕ ЕВРЕИ СТРАДАЮТ»

— Я знаю, что вы очень хотели побывать в СССР. Почему?

— Во-первых, Ребе родился здесь. Центр хасидизма для нас — это Любавич, маленький городок под Смоленском. Все поколения выдающихся раввинов, начиная с Бааль Шем Това, жили на территории бывшего Советского Союза. И все истории, что я слышал в детстве, были о советских евреях. Понятно, что большинство из них уехало, многие погибли. И Ребе уехал, у него не было другого выбора. Но меня, сам не знаю почему, всегда беспокоил вопрос: а кто остался там, что с этими евреями, как они живут? Помню, еще в раннем детстве, когда мы сидели за столом и отказывались доедать, мама говорила: «Ты знаешь, а вот евреи в Советском Союзе хотят есть кошерную пищу, но у них ничего нет, они голодают. А ты оставляешь еду на тарелке!» Мне было не совсем понятно, почему я должен доедать только из-за того, что кто-то там голодает, но понял, что есть люди, которые реально страдают, и не только из-за отсутствия еды. Я жил комфортной жизнью в Италии, где не было антисемитизма, видел совершенно свободную жизнь евреев в Америке, а тут вдруг оказывается, что есть какое-то место в мире, где евреи страдают.

— Какими были ваши первые годы в перестроечной России?

«Помню, еще в раннем детстве, когда мы сидели за столом и отказывались доедать, мама говорила: "Ты знаешь, а вот евреи в Советском Союзе хотят есть кошерную пищу, но у них ничего нет, они голодают. А ты оставляешь еду на тарелке!"»

— Первый раз я приезжал сюда, когда еще не был женат. Потом женился, и Ребе благословил нас на то, чтобы приехать сюда жить. Вначале приходилось очень сложно. Первая наша квартира, на окраине города, была жуткой, находиться в ней было просто невозможно. Мы приехали в Союз за месяц до еврейского Нового года. Помню, как мы жили тот месяц: я уходил из дома рано утром, возвращался поздно вечером, жена весь день была одна, никого и ничего тут не знала. И вот за пару дней до Рош а-Шана в синагогу — а тогда это было жалкое, старое деревянное здание — заходит какая-то женщина и говорит: «У меня есть квартира тут неподалеку, кому-то интересно?» Я говорю жене: это просто подарок небес! Мы не представляли, каково нам будет в праздники, а тут вдруг квартира рядом с синагогой!

Стали жить там. Мы жили на втором этаже, а на первом была пельменная, и из-за этого у нас водились крысы. Они бегали прямо по квартире, и вы не представляете, как это было страшно! Мы пытались как-то закрывать щели, но ничего не помогало. Как-то раз я не спал всю ночь, утром в субботу прихожу в синагогу, и какой-то человек у меня спрашивает: «Ты что такой бледный?» Я, говорю, не мог уснуть из-за крыс. Он улыбается: это хороший знак, говорит, значит, у тебя дома есть что поесть!

— Да, вы попали сюда в очень непростое для страны время.

— Да, нечего было есть, а уж найти кошерные продукты было просто невозможно. С большим трудом готовили еду на субботу. Если жене удавалось купить в магазине картошки, моркови и свеклы, она уже радовалась, а если вдруг еще и рыбу находила, то был настоящий праздник. Что такое кошерное мясо, мы вообще не знали. У каждого, кто жил в те годы, есть такие истории. Однажды я нес домой лоток яиц, которых в то время был страшный дефицит. И все прохожие на улице меня останавливали и спрашивали, где я их взял. Полки в магазинах были пустыми. До этого я многие годы жил в мире, где было буквально все, а здесь за несколько месяцев привык к тому, что ничего нет. Сейчас кошерные продукты доступны. А тогда нужно было сначала найти курицу, а потом искать способ, чтобы ее правильно зарезали. Это была целая история! Прежде чем эта курица попадала на стол, ты проходил через столько испытаний, что есть ее уже не хотелось.


ЛЮБИТЬ И ПРОЩАТЬ

— У вас тринадцать детей. Вы такой же строгий, как ваши родители?

— Хотелось бы быть таким, но я мягче. Слава Б-гу, моя жена точно знает, что ребенок должен расти в дисциплине, и то, что наши дети так хорошо воспитаны, — это точно благодаря ей. Я считаю, что сегодня, воспитывая детей, нужно больше их любить. Та строгость, что была в наше время, сейчас уже почти невозможна: современные дети умнее, они более развитые, многое понимают; им просто нужно показать, что хорошо, а что плохо.

— Вы бы хотели, чтобы кто-то из ваших сыновей выбрал ваш путь?

— Да, хотел бы. Но это их выбор. Надеюсь, что такое желание у них есть. Посмотрим, как будет.

— Чем вы занимаетесь, когда появляется свободное время?

— К сожалению, его у меня мало. В свободное время я учусь. Если выдаются свободные полчаса, то самое главное — найти какой-то угол, чтобы в тишине и покое позаниматься. Не могу сказать, что это дается мне легко: забот много, а приходя домой, хочется пообщаться с детьми.

— Как бы вы сами себя охарактеризовали? Какой вы человек?

— Трудно оценить самого себя, но я точно смотрю на жизнь с оптимизмом.

— А людей легко прощаете?

— Думаю, да. Я никогда не конфликтовал, даже в детстве, всегда старался понять другого человека. Мог даже сказать, что это я виноват, давайте помиримся, хотя на самом деле вины моей не было. Неважно, кто виноват. Я не думаю, что есть что-то важнее и приятнее дружбы. Никакой вопрос, из-за которого может начаться конфликт и рознь, не стоит того, чтобы расстраивать дружбу. Я думаю, надо уметь прощать. Это нелегко, но это даст тебе радость и спокойствие.

Я не помню в своей жизни случая, когда бы не мог простить кого-то. Иногда нужно просто понять другого. В Талмуде написано: «Не суди человека, пока не окажешься на его месте». Очень легко судить кого-то, пока не вошел в его положение. Если человек сам может простить себя (а я думаю, каждый из нас может простить себя за что-то), значит и ты сможешь его простить.

— Какая черта характера, по-вашему, присуща всем евреям?

— Чувство юмора. Позитивный настрой. Стремление постоянно двигаться вперед, не думая о трудностях, о том, получится или не получится, стоит рисковать или не стоит. Если у тебя есть цель, иди к ней. Взялся — делай, Б-г поможет.