Денис Драгунский – журналист, писатель и мастер коротких новелл, выпустил в этом году роман-мемуары «Мальчик, дяденька и я». В эксклюзивном интервью корреспонденту Jewish.ru он объяснил, почему бомжи считают нас серой массой, вспомнил, как предсказал появление Джулиана Ассанжа, и рассказал, зачем дарил книжки Путину и о чем с ним беседовал, какой сценарий писал для будущего России и что конкретно должна требовать оппозиция.

По две-три книги в год, по две колонки в месяц, по большому посту в фэйсбуке в день – откуда у вас время на все это?
– Ещё я люблю свою жену и дочь, регулярно покупаю продукты в магазине, обожаю ходить в гости, скупаю кучу книг и читаю их. Мне часто присылают для рецензирования рассказы и повести, их я тоже читаю. Не сказать, чтобы очень быстро, но я не считаю правильным посылать людей нафиг в таких ситуациях. Не знаю, как всё это получается, я никак специально не планирую свои дни. Просыпаюсь довольно поздно – в 10 утра, ложусь – в час ночи. Со всем справляюсь сам.

Так и до мемуаров дошли?
– Если внимательно просмотреть мои рассказы, станет ясно: во всех сюжетах принимают участие шесть-восемь человек – моих друзей и знакомых, мужчин и женщин. То есть все эти рассказы немного мемуарные. А тут просто захотелось написать эту историю. Была ещё и благодарность городу Риге, где моё сердце подключили к стимулятору и вытащили меня с того света. Большой хирургии не было, просто установили движок – тем не менее это было интересное приключение. И вообще, я очень люблю те края – я там прожил, начиная с середины 1960-х, чуть ли не год в суммарном зачёте: месяц, потом две недели, потом еще месяц… Но в тексте мне хотелось решить один очень важный для себя вопрос: проговорить про собственную обыкновенность, заурядность. Вам может показаться, что я кокетничаю, но эта вещь мучила меня всю жизнь. Нет, я, конечно, человек уникальный, но и остальные семь миллиардов – тоже кругом сплошные уникумы. Эта книга позволила мне избавиться от двух чувств: первое – что меня предали, а второе – что меня недооценили, что мне чего-то недодали.

Как, и вам тоже?
– Конечно. Всякий раз, когда от меня уходила девушка, я думал, что она меня предала. А когда я уходил, мне казалось, что предавал я. Понимаете это ощущение исключительности человеческой связи? И разрушить её – значит совершить какое-то страшное преступление. Мне всегда казалось, что если я расстаюсь с какой-то девушкой, то для неё это травма на всю жизнь. И единственный способ её утешить – вернуться и жениться на ней. То есть я даже предположить не мог, что она встретит другого парня, и он тоже будет хорошим. Когда спустя годы я узнавал, что девушка, с которой у меня была пусть самая короткая, но искренняя связь, счастливо вышла замуж и живёт припеваючи, мне казалось это настоящим свинством.
Или вот, если я написал литературное произведение, а все вокруг не кричат, какой я гениальный, не переводят на все известные языки, включая шрифт Брайля и азбуку Морзе, мне казалось, что вокруг одни идиоты и тупые интриганы – и как же это всё несправедливо! Но написав эту повесть в рассказах, я понял, что девушка вполне может полюбить кого-нибудь покурчавей меня, и есть авторы и книги, которые привлекают издателей и читателей сильнее, чем мои произведения. Понять головой легко, но прочувствовать сердцем, принять – это целая работа.

Обычно свою нормальность талантливые люди принимают, только когда дело дойдет до медицинских заключений, в остальных случаях – жмёт.
– Ничего необыкновенного, просто опыт. Со временем он приводит человека к приятию своей обычности. Я вот однажды шёл мимо метро «Университет», и там бомжи на солнышке грелись. И один другому жалуется на кого-то, мол: «А они мне говорят такое, представь!», на что собеседник ему отвечает: «Да наплюй ты на них, ведь это же серая масса». Я много понял про свою гордыню и самовлюблённость в тот момент.
Где-то у меня было, в каком-то рассказе: один человек вполне благодушно, желая сказать комплимент, говорит своему приятелю: «Ты самый интересный человек в моем окружении!» – и у этого приятеля просто в глазах темнеет от злости. Вот и мне всегда было невозможно смириться с этим «из чьего-то окружения». Пусть даже из окружения очень хорошего, умного, талантливого, знаменитого и влиятельного человека – тогда, на заре своей карьеры, я подобными перспективами брезговал. Возможно, я даже что-то потерял в смысле карьеры.

«Мы тогда были все ужасно умные», – пишете вы в книге. Сегодня тоже модно быть умным, все такие в очочках и с Керуаком под мышкой. Нравится?
– Прекрасно, что мода на умников держится. Я очень люблю задушевность, теплоту, эмоции, умение сопереживать – всё это чрезвычайно важно, но чтобы мне с человеком было хорошо и просто, всё это должно стоять на твёрдом фундаменте интеллекта. С другой стороны – важно не то, чтобы человек был знающим и начитанным, хотя это и очень приятно, главное – чтобы человек был рациональным: умел рассуждать, рассматривать варианты. Невероятно тяжело жить с людьми, испытывающими страсть к эмоциям, ко всем этим вот качелям, с адреналиновыми наркоманами, экстремалами, жаждущими, чтобы постоянно что-то случалось, готовыми специально пойти на скандал, лишь бы снова почувствовать кураж.

Вы ощутили разницу между написанием художественного и мемуарного текста?
– Я был осторожней. Когда понимаешь, что пишешь о реально живущих или живших людях, есть некоторое поёживание в спине. Но все-таки это не мемуары, а беллетристика. По художественному тексту свободно разгуливаешь вдоль и поперек – да, он основан на каких-то событиях, опыте, но, тем не менее, можно делать всё, что хочется. У меня ведь не такие серьёзные, полновесные мемуары, как, скажем, «в обед в таком-то часу, прогуливаясь, встретился с критиком N. Ох и бездарь! Ох и подлец!». Как, например, пишет Чуковский о Шкловском и наоборот, и как только один другого не называет. У меня в этом смысле история легче и аккуратней, но мне важно было себе не врать и описать свои чувства точно.

Вы были точны, когда писали «Сценарии для России» в 1999 году?
– Да, кстати, я тогда описывал самый позитивный сценарий из трех. Мы эту книгу писали в рамках работы Института национального проекта «Общественный договор». А институт вырос из «Клуба 2015», где в 1999 году собрались люди, которые хотели за 16 лет сделать российскую экономику более сильной, а общество – более современным. В этой книге было три сценария. Первый – негативный, предрекавший гражданскую войну, разруху и всякий кошмар, вроде повести Александра Кабакова «Невозвращенец», что и понятно – сам Кабаков этот сценарий и написал. Второй сценарий был, можно сказать, «застойным» – когда всё идет ни шатко ни валко – его написал лучший драматург эпохи застоя Александр Гельман. Позитивный сценарий, как все будет просто супер, блеск и чудо – писал я.

Кто-нибудь этими сценариями руководствовался?
– Ну, 110 тысяч экземпляров книги разошлись. Я, кстати, дарил эту книжку Путину, с трогательной надписью: «Дорогому Владимиру Владимировичу Путину с искренней симпатией и уверенностью, что он станет надёжным гарантом позитивного сценария развития России». После у нас с ним – в компании небольшой группы журналистов – состоялся довольно подробный и долгий разговор. Это было начало декабря 1999 года: Ельцин ещё не отрёкся, Путин был премьер-министром, но Борис Николаевич уже назвал его своим преемником. Мне он тогда показался человеком очень хватким, чётким, сильной личностью. Я увидел: он понимает, чего хочет, и сумеет этого достичь. Но сегодня я не стал бы дарить ему политологическую книгу, выбрал бы что-нибудь художественное из своих произведений.

Какой из сценариев сегодня вам кажется в большей степени реализованным?
– Никакой. При этом каждый реализован по-своему. Как бы смешно это ни прозвучало, но в каких-то сферах реализован мой сценарий, позитивный: полная интернетизация – сеть, позволяющая решать такие простые бытовые задачи, как добыча справок, заказ в том числе государственных услуг, билетов, товаров, да чего угодно, возможность общения с любой точкой земного шара, пусть и относительная, но свобода печати и свобода слова в художественном творчестве. Горжусь, что я с точностью до двух месяцев предсказал появление Джулиана Ассанжа – даже фамилия у моего суперхакера тоже французская!
В каких-то других сферах, как ни печально, реализован сценарий Кабакова – вот вам Кущёвка или Териберка со своим «Левиафаном», приморские партизаны, драки фашистов с «антифа» на окраинах городов. А на среднем уровне реализован такой вот интриганский застойный сценарий Гельмана. В целом каждый из нас был прав, но каждый считал тогда, что его сценарий окажется определяющим: либо всё рухнет, либо взлетит в либеральные небеса, интеграцию с Европой, современную технологичность – был же у нас медовый месяц с Западом, первый срок Путина. А Гельман считал, что всё будет развиваться путём подтасовок, интриг, распила и фальсификаций. Но я считаю, что Россия столь велика и многообразна, что выстроить какой-то единый тренд невозможно. Взять хотя бы Москву – некоторые районы внутри Садового кольца можно хоть сейчас в Евросоюз включать, и еще неизвестно, где красивее, а чуть дальше отойдёшь – и там уже сплошная Териберка. Важно учиться договариваться.

Все еще учиться? То есть пока никакого общественного договора в России нет?
– Боюсь, что он как раз есть. У нас говорят, что люди отдают свою свободу в обмен на благополучие – это, как принято считать, классический тип советского социального договора. А вот я считаю, что всё обстоит как раз наоборот: люди согласны на бедность, репрессии и голод, лишь бы их избавили от свободы. Свобода – это трудно, это самостоятельная ответственность за себя. Так что, власть делает, что хочет, а народ терпит это, лишь бы не было забот о выборе и самореализации. В сталинское время людей арестовывали, расстреливали, но им не нужно было решать, как жить – как партия говорила, так и жили. В брежневское – запреты, дефицит, закрытое окно в мир, но опять решать свою судьбу самостоятельно не нужно, всё было решено за каждого с момента распределения на последнем курсе института.
Сегодня власть строит замки, летает на дорогущих самолётах, плавает на яхтах, и перепадает кое-что лишь тем, кто готов это строение поддерживать. А меж тем, как показывает история Московской библиотеки имени Данте, достаточно простенькой гражданской активности, совсем не политической – сбор подписей, письма в мэрию и в Кремль, собрание читателей в залах любимой библиотеки с требованием оставить её в покое – и вот уже власть ретируется и говорит: «Хорошо, простите, ошибочка вышла, не будем мы трогать вашу библиотеку». Во всяком случае, пока. Но люди любят заранее кричать, что ничего не выйдет, или ставить нереалистичные требования.
Можно вывести на улицу стотысячную толпу с требованием «Путин, уходи!», и это не возымеет никакого практического смысла, кроме озлобления власти. Когда люди выходили на Болотную площадь, требовать нужно было предоставления эфирного времени, а не каких-то заоблачных мгновенных перемен. И вот если бы на такое требование власть сказала «нет» – она бы себя разоблачила в глазах народа. Потому что это «нет» – признание своего страха перед свободным словом. А эти, в основном, кстати, умные и порядочные люди вышли с требованиями, которые не стала бы удовлетворять никакая власть на свете. Ну, если бы на Западе 50 тысяч человек вышли с плакатами «Меркель, уходи!» (или Обама, или Олланд) – что, Меркель бы разрыдалась и ушла? Смешно.

А что сложнее: писать сценарии для жизни страны или собственной жизни?
– Для своей жизни, конечно, трудней. Итальянский политик Антонио Грамши когда-то сказал, что реализуется тот сценарий, в реализацию которого вложено больше сил. Когда напишешь сценарий для целой страны, а он не реализуется – всегда есть, на кого свалить ответственность за неудачу: на правительство или на элиту, на власть или оппозицию, на народ или интеллигенцию, на внешнее давление или мировой экономический кризис. Я-то, мол, все правильно написал и не виноват, что меня не послушались. А вот сценарий собственной жизни придется реализовывать самому. И это заставляет писать его очень осмотрительно и аккуратно.