В эксклюзивном интервью Jewish.ru двуязычный русско-американский писатель Максим Д. Шраер рассказал о своих книгах и феномене советского еврейства, объяснил, почему «колбасной» эмиграции не бывает, и вспомнил, как любавический раввин спас порнофильмом евреев от крещения.

Ваша книга WaitingforAmerica («В ожидании Америки») повествует о советских эмигрантах, бывших еврейских отказниках, которые провели лето в итальянской Ладисполи в ожидании въездной визы в США. Она широко известна среди англоязычных читателей и даже входит в некоторые университетские программы. Чем она покорила американцев и почему о ней меньше известно в России?
– Во-первых, англоязычная книга Waiting for America ложится на удобренную интеллектуальную и историческую почву. США – страна иммигрантов, здесь много литературы об иммиграции, эта тема всегда актуальна. В США и Канаде давно существует огромная еврейская община, которая активно поддерживала советских евреев, и для этих читателей книга интересна как часть молодости, как память об их вкладе в общее дело. А во-вторых, в англо-американской литературе моя книга стала первой, в которой художественными средствами передается опыт еврейской эмиграции из Советского Союза. Описывается само состояние транзита: герои книги уже эмигрировали из СССР, но еще не иммигрировали в Америку. Вот такая игра слов и ментальностей. Переходное, подвешенное состояние.
Что касается российского читателя, во время выступлений в Москве, Питере и других городах я убедился, что аудитория в возрасте 30 лет и младше не знает, что такое «отказники» 70-х и 80-х годов, почти не в курсе обстоятельств, которые приводили к еврейской эмиграции, и того, как, собственно, происходил этот тяжелый процесс. Эта тема вообще в России замалчивается. Однако читатели моего поколения реагируют на книгу иначе. Самые трогательные и глубокие отзывы приходят от евреев, эмигрировавших из СССР молодыми людьми.

В романе вы описываете несколько периодов: жизнь в СССР в «отказе», как в каком-то коконе: людей увольняли с работы, друзья избегали общения с ними, и вся жизнь была сосредоточена в одном слове – «когда?». Затем тяжелый австрийский период, когда их, новоиспеченных, буквально выплевывают в чужую незнакомую жизнь – беспомощными, фактически голыми, потому что вывезти с собой можно лишь немного вещей. И третий период – лето в Италии, в колыбели западной цивилизации, где пришло первое понимание, как обустроить пусть временный, но свой угол. Эти этапы метафорически можно представить как периоды формирования человека: утроба матери, рождение в новый мир и первые месяцы в колыбели.
– Это органично. Думаю, ваша интерпретация адекватно описывает художественный строй книги, но я лично на такую метафору не ориентировался. Я, признаюсь, больше руководствовался платоновской аллегорией пещеры из «Государства» или же просто метафорой «света в конце тоннеля». Но не в том смысле, что мы покидаем советский мир тьмы и видим американский свет. А в том, что, пройдя трудный путь эмиграции, мы к концу ладисполийского лета обретаем наконец самосознание. К нам возвращается ощущение пропорциональности мироздания.
Моей задачей было описать период между прошлым и будущим, и все отступления я старался свести к минимуму. Все, что предшествовало эмиграции – жизнь в «отказе», советский антисемитизм и многое другое – я подробно описал в Leaving Russia – приквеле книги «В ожидании Америки», который вышел в США в 2013 году. Уже почти завершен перевод на русский язык. В рабочее название на русском языке заключено библейское звучание: «Бегство из России». Надеюсь, эта книга удовлетворит читательский интерес к тому, что касается предыстории моего автобиографического героя.

В ладисполийской колыбели эмигранты-транзитники вдруг осознают, что перед ними стоит выбор, за кем пойти: за протестантским пастором, приняв крещение, или за любавическим раввином, который старался удержать советских евреев в лоне иудаизма. Для вас этот момент в книге один из ключевых?
– Этому в книге посвящена глава «Раввин и пастор». Пастор из «Американского Центра» получал солидное финансирование и рассчитывал, что люди, находящиеся в неустойчивом положении, потянутся к английскому языку, заграничным фильмам и бесплатному угощению. Но под этим соусом пастор преподавал беженцам из СССР азы христианства и пытался вдолбить им в голову, что евреи, принявшие христианство, – это «двойные избранники», что, на мой взгляд, бред и вредоносная идеология.
Поймите меня правильно: жизнь сводила меня с обратившимися в христианство евреями, которые были и остались порядочными, высокоморальными людьми. Но как иудей я не могу положительно относиться ни к христианским священнослужителям, старающимся под разными предлогами заманить евреев в христианство, ни к переходу советских евреев в христианство как коллективному явлению.
В книге я не хотел осуждать евреев, которые приняли христианство. Моей задачей было описать историческое состязание, в котором харизматичный любавический раввин, представляющий в Ладисполи тогда еще живого Ребе, вдруг понял, что у него на глазах происходит циничная охота за еврейскими душами. Конечно, раввину пришлось кое-что предпринять. Художественный ход заключается в том, что у пастора и раввина проходят параллельные показы фильмов. Пастор с каждым разом показывает все более острое и даже пикантное кино, которое сначала привлекает публику. Но в финале раввин парирует показом эротического фильма «Эммануэль» – того, который выходцы из СССР моего поколения помнят, прежде всего, по саундтреку с охами-вздохами. Раввин доказывает, что крутить и смотреть подобные фильмы можно, не снижая планку еврейской духовности и морали. Он оказался победителем, прежде всего, потому, что остался настоящим евреем. Евреи воспевали эротику так давно, что уж кому-кому, но только не пасторам-христианам преподавать им уроки раскрепощенности.

Что случалось с эмигрантами, когда они попадали в страну мечты, в Америку?
– Эмигранты того поколения, которое попало в «отказ» в 35–40-летнем возрасте, в расцвете сил, и провело десяток лет, ожидая выездной визы, приехали на Запад уже в возрасте – усталыми и пострадавшими. Конечно, для них вступление в новую жизнь было нелегким. Тот факт, что еврейская иммиграция преуспела в США и Канаде – чудо, которое говорит о таланте и несгибаемой воле этих людей, поколения моих родителей и их друзей.
Для молодежи все было иначе: способность видоизменяться, внутренняя пластичность позволила довольно быстро принять условия новой жизни. Это произошло и со мной, поскольку я оказался в Штатах 20-летним юношей в 1987 году и поступил учиться в Брауновский университет – один из старейших в Америке. Первые два года я испытывал страшную жажду общения на русском языке, которую удовлетворял в активной переписке с моими близкими друзьями Максимом Мусселем и Катей Царапкиной, остававшимися в России. Эта переписка, кстати, чудом сохранилась: я описывал свою американскую студенческую жизнь, а они – события в разгар перестройки. Очень любопытный диалог. Недавно, перечитывая старые письма, отчетливо вспомнил эту двойственность (или раздвоенность?), когда можно быть московским юношей, скучающим по шумным компаниям и друзьям, и в то же время молодым евреем-иммигрантом, который в Новом Свете смог расправить крылья.

То есть евреем вы себя ощутили после переезда?
– Нет, всегда, с самого раннего детства. Со стороны покойной матери моего отца мы из старинного рода литовских раввинов. Последний раввин в этом роде, блаженной памяти мой прадед Хаим-Вульф Брейдо, был убит в первые недели войны нацистами и их пособниками. Я был воспитан родителями – Давидом Шраером-Петровым и Эмилией Шраер (Поляк) – не в религиозной традиции, но в традиции еврейского духа и самовосприятия, в истории и культуре. В Америке еврейская самоидентификация перестала быть проблематичной и приняла свободную, открытую форму.

Вы стали соблюдать еврейские традиции?
– Я начал соблюдать некоторые обряды и ритуалы. Не то чтобы рьяно и фанатично, но это стало естественным компонентом моей жизни. Особенно потом, когда родились дети, которых мы с женой стараемся воспитывать в еврейских традициях.Кстати, в этом смысле я не согласен с некоторыми американскими историками, которые утверждают, что советские евреи утратили религиозное самосознание. Невозможно за 70 лет стереть опыт почти шести тысяч лет. И подтверждением служит тот факт, что советские евреи, попав в США или Канаду – я уже не говорю про Израиль, – с рождением детей легко возвращаются в орбиту еврейской общинной жизни.
Мы с женой стараемся вложить в детей как можно больше знаний и опыта, еврейской мудрости и духовности. Ведь наши дети – это оправдание родителей. И для иммигрантов это особенно важно. Ведь мы – рожденные в СССР и покинувшие его, – конечно, не вырванные листы, но надорванные страницы в книге еврейской жизни. А наши дети растут в гармоническом равновесии, где американскость, еврейскость и русскость не конфликтуют друг с другом.

Отец главного героя вашей книги страдал, выбирая комфорт вместо еврейского долга, и повез семью в Америку, а не в Израиль. В вашей семье были такие муки?
– Выбор был не между комфортом и еврейским долгом. Для каждого еврейского отца, для каждой еврейской матери защита детей от возможных невзгод – высшая форма долга. Но тем не менее ваш вопрос весьма актуален для большой еврейской эмиграции из СССР. Я полагаю, что мы смогли бы обрести счастье в Израиле. В тех обстоятельствах решение не ехать в Израиль было принято не без колебаний. Это был выбор между переездом из страны тюремной в страну военную или переездом из страны тюремной в страну свободную и спокойную. Это было давно, и Америка была другой. Мой отец, ветеран отказнического движения, писатель и врач, был не в силах продолжать воевать. Он желал покоя для себя и для нас с мамой.

Что вы говорите сегодняшним эмигрантам, ведь эта тема вновь стала актуальной.
– Я не верю в «колбасную» эмиграцию: даже если людям кажется, что они уезжают по экономическим причинам, они уезжают не только поэтому. Сегодня из России, конечно, уехать будет легче, чем в советские годы, и приспособиться будет легче, потому что новое поколение более космополитично, образованно. Но всё равно не бывает легкого эмигрантского опыта. Уезжая, эмигрант увозит с собой не только чемоданы, но еще и некий метафизический багаж, багаж памяти. Этот багаж будет с вами всегда, его невозможно ни распродать, ни раздарить, ни выбросить. Иногда он будет воспарять над вами и тянуть вверх, иногда – будет притягивать к земле, как груда свинца. Важно это осознавать при принятии решения об эмиграции.