Доктор исторических наук Виктор Кельнер сейчас читает лекции о российском еврействе в Европейском университете. В интервью Jewish.ru он объяснил, как у советских евреев взрастили комплекс неполноценности и почему их не ели в Африке, а также рассказал, насколько преувеличена роль евреев в революции.

Почему евреям так важно знать свою историю?
– Миссионер истории Семён Дубнов убеждал, что когда религиозная община стала сходить на нет, на её место вышло изучение национальной истории. Только это могло сохранить еврейство в России. Я считаю, это продолжается и сегодня, этот процесс не остановился, как его ни пытались остановить, выбросив всё, что связано с историей российского еврейства, из официальной науки.

Ваши студенты – в основном евреи?
– Евреев даже уже четвертинок-то нет, это люди абсолютно русские, но им интересно. А мое дело – удовлетворять их научный интерес. Через мои руки прошли больше ста студентов, и среди них единицы были евреями, все остальные – чисто русскими людьми. Девочка из Краснодара вот защитила диссертацию о еврейском населении Северного Кавказа и Кубани, студентка из Сыктывкара писала диплом о еврейском вопросе в русско-французских отношениях. Два года назад у меня была очень хорошая девочка из Иркутска, которая занималась сионистским движением в Сибири. И сейчас она поступила писать PhD в университет города Флоренции. Только во Флоренции можно заниматься сионистами в Сибири. Я с ней в постоянной переписке нахожусь. Девочки у меня часто выходят замуж за евреев. У них это, по-моему, одна из причин интереса к иудаике. Это лучшие мои ученицы, кстати. Мне даже недавно сказали, что ко мне стремятся поступать из-за того, что все мои девочки выходят замуж.

Это у них вполне уже в духе еврейской пассионарности, правда?
– Может быть. О еврейской пассионарности, конечно, ходят легенды, и все из-за того, что ещё начиная с раннего Средневековья, евреям нужно было прикладывать гигантские усилия, чтобы выжить. Они в течение многих веков вынуждены были сопротивляться. Как только переставали сопротивляться – гибли, уходили в изгнание, как в Испании или Португалии, теряли свою идентичность. Но были и примеры сопротивления в обратную сторону, как с караимами. Эти долгое время боролись, чтобы их вообще не считали евреями. Как вы знаете, немцы их не репрессировали. И в Российской империи они добились, чтобы их не считали евреями, на них черта оседлости и прочее законодательство не распространялись. Их тем более и было не так много. Это Крым, Литва немножко. Там у них сейчас продвинулся музей караимский, смешной очень. У караимов, честно говоря, двойной комплекс неполноценности: они до сих пор отрицают вообще какую-либо связь с евреями, хотя давным-давно исторически всё доказано.

Есть на земле территории, где нет и никогда не было евреев?
– Однажды Хрущев, который обычно очень нервничал, когда ему задавали вопросы о евреях, рассказал историю из своей молодости про какой-то коммунистический крестьянский съезд на Украине. Там оратор заключил свою речь так: «Пронесем красное знамя борьбы по всей Европе, в Америку, в Африку». И вдруг раздается голос из зала: «В Африку – нi». У него спрашивают: «Почему?» «Жидков немаэ», – отвечает голос из зала. Ещё ходил анекдот, что когда в 60-е у одного из африканских президентов спросили, как в Африке обстоят дела с еврейским вопросом, он ответил, что плохо: «Сколько я своим подданным ни объясняю, что евреи такие же люди, как все, – подданные их не едят». Конечно, евреи в Африке тоже были, но их было мало. В Южно-Африканском Союзе была большущая еврейская колония, потому что когда-то там открыли алмазные копи. Она и сейчас там есть, и в внутри общества теперь уже Южно-Африканской Республики идут довольно энергичные антисемитские процессы.

Не будь евреев – антисемитизма тоже не было бы?
– Есть страны, где евреев практически нет, а антисемитизм очень силен, но его подменяют как бы антисионизмом или антиизраильской политикой. Я имею в виду Швецию, Норвегию. И сейчас эти настроения укрепляются еще больше, когда туда приехало огромное количество мусульман. А был период лет 10–20 тому назад, когда не было еще такого давления со стороны мусульман, но антиизраильские настроения всё равно были очень сильны. Или, скажем, евреев уже практически нет в Испании, а антисемитизм все еще жив и здоров.

У вас есть любимый период в истории российского еврейства?
– Я занимаюсь второй половиной XIX – началом XX века. Все мои публикации посвящены именно этому периоду, особенно началу XX века, который я бы назвал становлением еврейского гражданского общества. Когда Дубнов, Венавер, Александр Браудо, Владимир Познер и другие начали создавать научные еврейские общества, когда возникли еврейские политические объединения, партии. Не религиозные уже, а гражданские. Это было естественным ответом, период модернизации российского еврейства.

В чем конкретно эта модернизация проявлялась?
– Черта оседлости, введенная при Екатерине II, постепенно превращалась в некое решето. То одним разрешалось жить в Москве и Петербурге, то другим. То открывали для евреев Ялту, то закрывали из-за резиденции императора. То разрешали жить в Царском Селе, то опять запрещали. То стали смотреть сквозь пальцы на то, что евреи жили на территории Войска Донского. В Ростове существовала целая улица, занятая евреями, они основали там много всяческих коммерческих предприятий, фабрик, заводов. Но потом свободную деятельность евреев запретили. То же самое на территории Кубанского казачьего войска, атаманы жаловались, что в станицах появилось очень много евреев – начались запреты. Войсковые начальники писали: «А что нам делать? У нас всю амуницию делают евреи! Разрешите у нас оставить столько-то портных, столько-то шорников». Потом после армии разрешали жить повсеместно. После Русско-японской войны солдаты, награжденные Георгиевскими крестами, тоже могли жить везде. Это очень сложный и очень долгий процесс. И это законодательство было настолько запутано, что появились евреи-адвокаты, которые специализировались на защите прав евреев.

Через суд еврей мог чего-то добиться?
– Да, но это было непросто. В конце XIX века было организовано Бюро защиты – первая еврейская правозащитная организация в России. Когда еврея выселяли, он подавал в суд, и адвокаты выискивали всевозможные лазейки, чтобы сохранить за тем-то и тем-то право жить в Петербурге или Москве. А потом для таких больших городов существовал еврейский паспорт. Вы знаете, что это такое? Это была обычная взятка. Полицейский, ответственный за конкретный район, который должен отслеживать евреев, регулярно получал там свои, скажем, три рубля и закрывал глаза. И люди жили десятилетиями. Понимаете? И некая в этом была зыбкость.

Ещё бы – под угрозой выселения в любой момент.
– И были массовые выселения из Москвы зимой 1892 года, когда новый губернатор, великий князь Сергей Александрович, выслал несколько десятков тысяч евреев, расселившихся в городе за время правления князя Долгорукова. Левитана выслали – Чехов за него вступался.

Многие уезжали вообще в черту оседлости. Некоторые, у кого была такая возможность, уезжали до Малаховки – это было огромное еврейское поселение за Москвой. Там кипела еврейская культурная жизнь. Была синагога, был театр. Там располагался знаменитый уже потом еврейский детский дом, где работал Шагал. Но еврейская община именно в Москве только к началу Первой мировой более-менее численно восстановилась.

И буквально тут же приняла участие в грянувших революциях.
– Роль евреев в революционных процессах все-таки преувеличена. Да, революция отвечала чаяниям евреев, которые хотели изменить с ее помощью свою национальную судьбу. Но далеко не все евреи приветствовали то, что стало происходить после Февральской революции, которую они поддержали. Октябрьская революция противоречила всему экономическому строю евреев и в итоге разорила местечки, я уже не говорю о судьбах верующих евреев. Но она многим дала возможность сесть в социальный лифт. Так что не все так просто и прямолинейно в еврейской жизни.

Существует мнение, что после Февральской революции свобода для евреев длилась недолго, что большевики тут же закрутили гайки. Так ли это?
– Это очень упрощённое видение. Да, в антирелигиозном порыве не только церкви закрывали, но и синагоги. Но развитие еврейской культуры продолжалось активнейшим образом до середины 30-х годов. Были еврейские общества, журналы, газеты, издательства. Первым пал иврит – по словам одного из руководителей еврейской секции при ЦК РКП(б), «на иврите даже Интернационал звучит контрреволюционно». К власти на какое-то время пришли сторонники идишской культуры, и все ивритские издания были закрыты, объявлены буржуазными. Потом начались этапы борьбы с сионизмом, хотя были и моменты колебаний. Известно даже, что Дзержинский говорил, мол, «не слишком ли мы перебарщиваем в борьбе с сионистами, они нам могут быть полезны». До 19-го года существовали сионистские издательства, газеты в России, в том числе и на русском языке. Дольше всех просуществовал «Поалей Цион», «Рабочие Сиона». В начале 30-х ликвидировали все некоммунистические общественные и научные еврейские организации. Многое тогда сгинуло. Ну, и 1937 год. Сажали всех, конечно, но раздражение в отношении евреев присутствовало – уж больно они были заметны, активны. Если рассмотреть ленинградскую писательскую организацию перед войной – там очень много евреев. И не только писательскую, перед войной в Ленинграде три четверти всех зубных врачей были евреями. Это же можно было держать в руках весь город!

Из этой истории, которая так быстро перевернула жизнь евреев на территории уже Советского Союза, появился так называемый «советский еврей». Вы можете как-то охарактеризовать его образ?
– Это слишком сложное явление, я могу сказать только о некоторых его чертах. Это гигантский комплекс неполноценности, травма, нанесённая, в первую очередь, войной. И, конечно, не только нацистским Холокостом, но и участием в нём народов СССР. Это и в Белоруссии, и на Украине, и, собственно, в России, что обычно забывают. Я хорошо знаю, что происходило в Смоленской области, откуда все мои. И это травма, которая, конечно, не была высказана. Эта реакция была бы немножко смягчена, если бы дали потом возможность высказаться. Но еврейская тема после войны была табуирована, это всё было внутри. И вторая травма – это антисемитские процессы, которые начались года с 47-го, под разными прикрытиями, начиная с массовых увольнений евреев и заканчивая «делом врачей». Государственный антисемитизм был выражен во введении некой негласной процентной нормы и для поступления в вузы, и для продвижения по службе. Затем, после 1967 года, это носило имя так называемой борьбы с сионизмом, которая выродилась в антисемитскую кампанию. Это всё превратило советского еврея в некий особый субъект. И хотя множество евреев было достаточно просоветски настроено – по-другому было нельзя, оставались и те, кто этого настроя не разделял.

Как складывалась история вашей семьи?
– Отец и мать – одноклассники из маленького города на Смоленской земле – Рославля. Мой дед родился в Белоруссии где-то под Ковно. Служил на Смоленщине, там и остался, женился. Смоленск был вне черты оседлости, он был на границе. Дед был шорником – делал разные кожаные изделия и конскую сбрую. Насколько я могу судить, был умным человеком. Я его не застал – он умер в 41-м году. Со стороны мамы все тоже из Белоруссии были. Дедушка был сапожником, а бабушка вообще по-русски демонстративно не говорила – только на идише. Для бабушки это был мезальянс, она была из хорошей семьи, которая владела заезжим домом, что-то типа корчмы на границе Белоруссии и Брянщины. Но дом сгорел, и девочек надо было пристраивать замуж. Потом бабушка с дедушкой переехали в Малаховку, купили там полдома и жили. Родители уезжали отдыхать летом, а нас, всех внуков, отправляли к ним.

Мой отец приехал в Ленинград вслед за старшим братом, стал токарем на заводе им. Ленина, а позже, вступив в комсомол, поступил на исторический факультет в 1935 году. Закончить не успел – призвали в армию, но это его и спасло: пока он служил, Ленинград превратился в пустыню, все его друзья по комсомолу были репрессированы. В 41-м году отец ушел на фронт, а мама со старшим братом со всякими приключениями эвакуировалась из Ленинграда. После войны отец получил назначение в академию им. Фрунзе, где преподавал он, естественно, историю КПСС. Но у отца был критический ум. Он многое понимал, и в 60-е уже высказывался в узком, естественно, кругу о текущей политике. Он видел, чем я занимаюсь, очень не хотел, чтобы я был историком. Но иного мне было не дано. Я во всякие иудаистские дела с головой погрузился еще в конце 80-х: Еврейский университет, затем был создан центр «Петербургская иудаика» в Европейском университете. Я в нем участвовал, работая параллельно в Публичной библиотеке. Затем ушел из библиотеки и стал работать в Государственном университете на философском факультете, на кафедре истории еврейской культуры. Вот только в конце июня там произошли всякие пертурбации, еврейская история в таком объеме им стала не нужна, и я ушел на исторический факультет Европейского университета.

У вас остались какие-то вопросы к истории российского еврейства?
– Очень много. Когда открылись архивы, мы увидели колоссальные пласты документов, которые никогда не поднимались и которые, может быть, заставят посмотреть совершенно иными глазами на многие процессы. Документов об отношениях еврейства и государства, о проблемах так называемой еврейской экономики, о феномене русско-еврейской интеллигенции. Столько документов, столько информации, что, вы знаете, работать и работать. Были бы силы.