Психиатр Владимир Менделевич – заведующий кафедрой психологии Казанского медуниверситета и директор Института исследований психического здоровья. В интервью Jewish.ru он вспомнил, как работала советская карательная психиатрия, рассказал, зачем в СССР придумали «вялотекущую шизофрению», и объяснил, почему в России никогда не легализуют марихуану и кетамин.

Психиатр ведь очень еврейская профессия. Вы как думаете?
– Думаю, что так и есть. Психиатр – это маленький еврейский мальчик, который хотел стать врачом, но очень боялся вида крови. В психиатрии её нет, а думать головой – это наша национальная забава. А уж психоанализ – вообще еврейское изобретение. Люди, которые обращаются за психологической помощью, хотят понимания, эмпатии. И её может дать только тот, кто сам пережил страдания или получил их по наследству. У еврейского народа такого опыта предостаточно. Возможно, эта «наследственность» и привела в профессию такое количество евреев. Для нас желание помочь человеку справиться с трудностями – очень естественное.

В СССР процветала карательная психиатрия. Вас это явление как-то затронуло?
– Карательная психиатрия действительно существовала, и нашу психиатрию за это выгнали из Всемирной психиатрической ассоциации в 1980-е годы. Психиатрическое сообщество в итоге признало ошибки советской системы, а в 1992 году был принят «Закон о психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при ее оказании» – один из самых либеральных в мире. Он и вернул нас во всемирную профессиональную организацию. Я в то время написал две статьи, одну из них в «Известиях» с призывом к психиатрам: дескать, давайте покаемся! Мало кто меня поддержал.
Некоторые коллеги говорили, что каяться им не в чем, что они, наоборот, своими диагнозами спасали диссидентов от тюрем. Мне кажется это лукавством. Да, я не совершал никаких кровавых преступлений, но я работал в этой системе и выполнял её предписания. Например, было положено перед революционными праздниками всех подучётных больных принудительно помещать в больницу – ради профилактики, даже если они вне кризиса. Был придуман целый диагноз – «вялотекущая шизофрения», который использовался при всякой необходимости кого-нибудь арестовать. Отсутствовала врачебная тайна – правоохранительные органы имели неограниченный доступ ко всей психиатрической базе данных страны. Так что вина, на мой взгляд, точно есть, и она общая. Лично я покаялся, пусть и в одиночестве.

Сложно жить человеку, погруженному в изучение психических расстройств? Кажется, что вокруг одни психи?
– Есть такой термин – профессиональный кретинизм. Это когда человек начинает смотреть на все сквозь призму своей профессии. Без ущерба для собственного здоровья это невозможно, за исключением разве что выдающихся случаев. Я это вовремя понял. Так что как врач я смотрю только на пациентов.

Пациенты у вас самые разные: наркоманы, люди с иными зависимостями, просто девиантные личности. Как сложился такой круг профессиональных интересов?
– Фиксироваться на чём-то одном мне не интересно. Я беру тему, прорабатываю в ней для себя всё до конца, и когда она становится абсолютно понятна, перехожу к другой. Сначала была гинекологическая психиатрия. Я защитил диссертацию и в соавторстве написал несколько книг на эту тему. Работал над вопросами климакса и состояния женщин после онкогинекологических операций.
Потом появился интерес к наркологии. Она не самая интересная область для меня, и я занимаюсь ею вынужденно – уж очень много пациентов. Тут как раз обнаружилась необходимость подключить свою гражданскую, общественную позицию. Потом появилась аддиктология – самая острая и неизученная тема на тот момент. В 1999 году мы с братом открыли первый центр помощи наркоманам и начали вырабатывать методики. Правда, с тех пор существенно изменили свои взгляды на проблему.

Однако государство осталось на прежних позициях. Весь мир идет по пути декриминализации наркотиков, и на этом фоне фиксируется снижение уровня преступности, а в России ничего не меняется. Говорят, общество не готово. Когда оно подготовится наконец?
– При моей жизни не подготовится, в этом я уверен совершенно точно. При том что мы были пионерами в некоторых исследованиях. Например, терапевтический эффект кетамина стали изучать впервые в мире у нас в Ленинграде. Евгений Крупицкий – самый уважаемый и самый цитируемый в области психофармакологии учёный и мой ближайший друг. Сейчас это мейнстрим в мире, а первые исследования проводились в Советском Союзе в середине 80-х годов, причем на высочайшем уровне. Сейчас же – запрет на изучение и применение кетамина в лечении. И другому моему другу, например, пришлось открыть клинику по лечению кетамином русскоязычных пациентов в Черногории. Это неправильно. Почему нужно создавать сложности в доступе к лечению? Это же медицина, это наука, она должна быть вне мировоззрений и политики. Речь идёт о лечении, а не о распространении наркотиков. У нас пока, к сожалению, этого не понимают.
Чтобы наркополитика была хотя бы разумной, общество должно быть демократическим. Чтобы люди понимали смысл слова «толерантность». Сейчас мы отстаем от мира не только технически и научно, мы отстаем в мировоззрении. Отрицаем, что наркомания – это болезнь, относимся к наркоманам, как к маргиналам. Чтобы это изменить, понадобится много лет. Но менять это нужно. Вред от той же марихуаны в действительности значительно ниже, чем от алкоголя и табака, и это многократно доказано, плюс она имеет подтверждённые лечебные свойства. Чем может быть оправдан запрет хотя бы на дискуссии на эту тему? Удивительно, что большинство игнорируют научный подход, отвергают точные данные, зато верят в «кодирование» и знахарство или еще что-нибудь максимально мракобесное.

Психология – она про духовное развитие человека, внутреннее укрепление, реализацию, самоанализ и реанимацию? Или просто психология умеет всё объяснить?
–Психология – точно не о духовном, она о психическом и должна заниматься вопросами условий воспитания, социализации, понимания человеком его внутренних конфликтов, налаживания связей с окружающими, развития стрессоустойчивости и так далее. Однако, за исключением клинической и социальной психологии, где есть место большим интересным открытиям, психология как прикладное знание, да, много объясняет, но ничего не решает.К тому же в условиях массового выпуска психологов, всевозможных консультантов, коучей и каких угодно сертифицированных специалистов порой действительно совершенно непонятно, кто и какие методы в помощи пациентам использует, на чем эти методы основаны.
Единого взгляда и подхода к решению различных психологических проблем никогда не будет. И хорошо – пусть цветут все цветы, пусть разные школы существуют. Но сейчас появилось какое-то психологическое сектантство – сложилось целое сообщество людей, которых нельзя назвать психологами. Они перемещаются с тренинга на тренинг и вот этим живут. Развелось много психологов, особенно тех, кто «не вылезают из телевизора», которые могут абсолютно всё объяснить чуть ли не с точки зрения житейского опыта. Поэтому у меня в последние 20 лет так получилось, что чем больше я занимаюсь психологией, тем больше люблю психиатрию.

Есть ли вообще шанс отправиться на тот свет, разрешив все свои внутренние конфликты?
– Шанс есть, но тут важно не переусердствовать. У меня есть один без пяти минут пациент, он на грани развития серьёзного психического заболевания. Говорит со мной псевдофилософскими максимами, все заработанные деньги тратит на психологические тренинги в России и за границей. Недавно он делился со мной новыми знаниями о смысле жизни, и я снова увидел, что это процесс без конца, как Дао. Это и есть самоцель, а не решение каких-то внутренних вопросов. Там получают знания и навыки, которые никогда и нигде в жизни применить не придётся. Вопрос: улучшит это жизнь или ухудшит? Его – не улучшит точно. Но в то же время вот что важно знать! Исследования эффективности терапии показывают, что в случае с каждым отдельным пациентом уровень квалификации психотерапевта не очень-то влияет на оценку качества терапии. Если контакта с терапевтом нет – никакой пользы разговоры на кушетке не принесут. А если есть, то хозяин кабинета может как угодно называться – быть целителем или просто мудрецом с богатым эмоциональным интеллектом и хорошо тренированной эмпатией – и он поможет пациенту. При этом количество дипломов на стене в его кабинете и их происхождение никакой роли не играют. И техника оказывается не важна – важен сам человек.