Украина так и не разрешила въезд певице Юлии Самойловой, и Первый канал отказался транслировать «Евровидение-2017». Автор песни, которая должна была прозвучать на конкурсе, – басист легендарной группы «Автограф» Леонид Гуткин. В интервью Jewish.ru он рассказал, почему девушка на инвалидной коляске стала жертвой политических игр и есть ли вообще перспективы у российских музыкантов.

Две песни за вашим авторством уже звучали на «Евровидении». Эта должна была стать третьей. Как у вас это получается?

– Честно говоря, мои вкусовые сосочки находятся далеко от «Евровидения», всё происходит случайно. В 2013 году мои друзья из Стокгольма позвонили и сказали, что на сайте Первого канала висит объявление о приёме песен на конкурс. Мы с моими шведскими коллегами сделали несколько песен, и они отправились на отбор. В какой-то момент мне сообщили, что Дина Гарипова поедет на «Евровидение» именно с моей песней. Дина прилично выступила, и песня моя была принята хорошо, она, по сути, стала неофициальным гимном конкурса через 2 года в Вене, в 2015 году. И хоть мы и не победили, мое творчество запомнилось. Следующую мою песню Million Voices планировали исполнять на церемонии Олимпийских игр в Сочи. Концепция поменялась, но руководство Первого канала песню запомнило. И когда мы начали разговаривать о «Евровидении-2015», она всплыла в разговоре. Практически случайно мы к тому моменту так её нигде и не использовали, ко времени «Евровидения» она оставалась свежей, чистой, еще не звучавшей. И появилась Полина Гагарина, у которой с этой песней все сложилось, ведь это очень важно, чтобы песня и исполнитель друг друга нашли. Полина заняла второе место, песня вошла почти во все европейские хит-парады, даже в UK Top-40 на три дня. И мы получили золотой диск в Скандинавии.

Вы были рады, когда ваша новая песня Flame is Burning досталась Юле Самойловой?
– Юля Самойлова – замечательный, очень светлый человек, с мощной волей. Да, она не знает языка, это была первая песня, которую она пела на английском. У неё брекеты, которые снять невозможно, и они тоже влияют на произношение. И несмотря на это, она была на высоте и проявила невероятную работоспособность. А мы были очень стеснены во времени. Она точно была достойна честной беспристрастной оценки, и у неё были все шансы достойно представить Россию. И то, что развернулось дальше – просто ужасно. В конце концов она человек, она певица, она инвалид первой группы.

Называть ее солдатом информационной войны, как это делали некоторые на Украине, по меньшей мере странно.
– Более чем. То, что Украина запретила ей въезд, а следовательно, по сути, и запретила участие в конкурсе – абсолютный перебор. Демонстрация такого рода силы, да ещё и в рамках международного музыкального конкурса – не обоснована. Конечно, в «Евровидении» уже давно есть политический аспект, но такого «масштаба бедствия», как в этом году, никто не ожидал. Меня это очень печалит. В современном мире людей уже не объединяет ни экономика, ни политика, ни, к сожалению, религия. Спорт тоже трещит по швам. Музыка до последнего оставалась источником очень мощного света, способного сгладить все разногласия. А тут и ее делают предметом сведения счётов. Ну, а песня наша, Flame is Burning, все равно живёт, два миллиона просмотров на Youtube говорят о том, что музыка всё равно находит место в сердцах людей вне зависимости от политики. И надеюсь, что наша песня найдёт и новых слушателей, и продолжит своё путешествие по миру, даже без выступления Юли в Киеве.

Как вы познакомились с израильтянами Нэттой Нимроди и Арье Бурштейном? Как пришла идея вместе написать песню для грядущего «Евровидения»?

– Мы встретились в Польше в так называемом writing camp – это когда авторы со всего мира собираются вместе и пишут песни для разных проектов и исполнителей. Мы в рамках этого «лагеря» с ребятами отлично пообщались и решили продолжать сотрудничать. Вскоре появилась и первая песня.

В Израиле вы часто бываете? Как оцениваете современную израильскую музыку?

– Я неоднократно был в Израиле, очень люблю эту страну. И слушал много интересной музыки, написанной израильтянами. Но та музыка, которая мне показалась интересной, она, возможно, и не совсем традиционная. В Израиле же много диаспор, и каждая культура приносит своё в общее звучание. Я большой поклонник Idan Raichel Project, Ester Rada. Сейчас вот во всём мире звучит большой хит Thinking About It, это тоже израильтянин Натан Гошен. Опыт общения, например, с Арье и Нэттой показывает, что они работают на очень высоком международном уровне. И в классике, и вне её израильские музыканты выступают очень интересно и профессионально.

Мы всё ещё помним, что вы также были басистом группы «Автограф». Что это такое – быть участником русского рок-коллектива?

– Это был очень счастливый и плодотворный период, несмотря на безумный гастрольный график и вытекающие из него последствия. Помимо музыкальной составляющей, у нас действительно получилось какое-то невероятное братство. И наша дружба, которая продолжается до сих пор, является этому подтверждением. Когда мы начинали, всё строилось на чистом юношеском энтузиазме. Была такая подпольная группа в Москве, «Високосное лето». Там играли Крис Кельми, Александр Ситковецкий, там играли в своё время Кутиков и Ефремов, которые впоследствии ушли в «Машину времени». И когда «Високосное лето» распалось, у будущего лидера «Автографа» Александра Ситковецкого появилась идея собрать молодых людей, пока ещё неизвестных, но которые уже имеют некоторый музыкальный багаж. Так мы и познакомились. Первые репетиции были, конечно, несколько сумбурны, но сыгрались мы сразу. А дальше начался просто экстрим. Артём Троицкий вдруг пригласил нашу группу, у которой даже названия еще не было, на фестиваль «Весенние ритмы – 80» в Тбилиси. Вмиг всё обрело конкретные очертания – нам за полгода нужно было сделать часовую программу и, по возможности, достойно выступить на фестивале. Поэтому мы репетировали практически каждый день. И всё получилось – фестиваль стал вехой в жизни «Автографа». Первый публичный большой успех предопределил нашу дальнейшую работу: мы получили приглашение от «Москонцерта». И с 1981 года мы уже начали гастролировать.

Каковы были амбиции нарождающейся рок-тусовки в Советском Союзе? Чего хотели рокеры?

– Рокеры хотели быть услышанными. Уже существовали в каком-то зачаточном состоянии рок-клубы в Ленинграде, на Урале. И это было вполне самостоятельное явление. До того, как мы получили полноценное приглашение, мы играли на площадках, куда народ не очень охотно ехал. И собирали аншлаги. Как вы помните, тогда все работали на ставке – никаких процентов от сборов, как сейчас. За концерт мы получали 20 рублей. А концертов было много, народ нами интересовался. Руководство «Москонцерта» интересовалось нашей музыкой сугубо из коммерческих соображений. Но это всё-таки был Советский Союз, творчество в котором предполагало мощную идеологическую составляющую. Поэтому мы всегда делали акцент на музыку, а не на слова, это давало возможность работать профессионально и гастролировать. Что касается сотрудничества с «Мелодией» – вот тут была тяжёлая история. Из-за того, что мы стали лауреатами на фестивале в Тбилиси, мы получили возможность там же записать несколько песен, а дальше весь материал был подвергнут жесточайшей цензуре. Альбом, страшно обрезанный, укороченный и вычищенный всевозможными худсоветами, нам удалось выпустить только в 1986 году, то есть когда уже началась Перестройка. Приблизительно такие же истории происходили со всеми нашими друзьями и коллегами.

Вы играли прогрессив-рок, который так и не стал масштабным явлением ни в СССР, ни позже в России, в отличие от Англии или Америки, например. Почему так?

– Во-первых, эта музыка требует серьёзной музыкальной и слушательской подготовки. И не все музыканты, и не все слушатели, видимо, были к этому готовы. Кроме того, наша рок-музыка в основном делала упор на тексты. И эта тенденция потом перешла в то, что называется «русский рок». В определённом смысле это снимало нагрузку с музыкантов в части композиций. Но прогрессив-рок в своих лучших традициях – это не только игра музыкантов и вокальное исполнение. Это ещё и достаточно мощное шоу, какое было у Pink Floyd, Genesis – пионеров жанра. А у нас были в этом плане ограниченные возможности это реализовать. Тем не менее не только у «Автографа», но и у других групп получалось. Тот же «Диалог» достаточно симпатично это делал, с красками на экране. В случае с «Автографом» и свет, и звук, и эффекты – это всегда было частью нашей музыки так, как она была представлена вживую.

Есть мнение, что рок в большей степени закован в стандарты, и это мешает ему эволюционировать.
– В 60-х годах, когда был бурный расцвет, никаких стандартов не было. До этого был рок-н-ролл, Пресли и прочие. И дальше в основном английские музыканты развивали рок-музыку. Это была целая революция. 70-е годы были тоже очень бурными, в том числе появился прогрессив-рок. И такие группы, как Black Sabbath и Led Zeppelin – это всё основа рифовой музыки, которая впоследствии стала и тяжёлым роком, и металлом. Но если говорить о наших днях, то да, наверно, я с вами соглашусь – развития не видно. Я думаю, в связи с этим и происходит некое глобальное падение интереса к року. В одном интервью барабанщик группы Blondie Клем Бурке очень интересную мысль выразил. Он сказал: «Когда мы начинали, рок был революционным жанром, он пришёл на смену джазу, который в своё время тоже был революционным. А сейчас я вижу, что поп новой волны становится более революционным». Получается, что поп – это рок нового времени.

Вы уехали в Америку в 90-м году вполне состоявшимся в Союзе музыкантом, а потом вернулись. Каким вы обнаружили сложившийся мир русского рока?

– Я вернулся в другую страну буквально, де-факто и де-юре, как угодно. Это был уже не Советский Союз, это была Российская Федерация. Изменилось всё очень здорово. Прежде всего, начал складываться музыкальный рынок со всеми вытекающими плюсами и минусами. Все, в общем-то, получили возможность высказаться, что не всегда получалось в 80-е годы, когда ещё был Советский Союз. Но мне показалось, что не все были готовы высказаться, и не у всех было, что сказать. Многое уже было высказано ранее, и дальше просто пошла эксплуатация наработанных стереотипов. Не так много новой, интересной, революционной музыки. Хотя, безусловно, были и есть, на мой взгляд, очень интересные и талантливые исполнители. Опять же, произошло какое-то смешение. Один из признаков нового времени – стали стираться границы между жанрами. Может быть, это и хорошо, потому что в любом жанре есть какая-то интересная и талантливая музыка, а есть и не очень.

С первой волной эмиграции из России в музыкальном мире США появились великие скрипачи и пианисты, по большей части евреи. Вторая волна уже почти не оставила в американской музыке каких-то заметных русских или еврейских имён. Какого международного максимума сегодня способны достичь наши музыканты?

– Кроме одиозного успеха «Тату» есть еще несколько исполнителей в электронном сегменте, которые работают на международной сцене –например, группа Swanky Tunes. Но так вообще для музыкальных амбиций сейчас хорошее время. Границы размылись благодаря интернету и потоковому видео. Сейчас человек из любой точки Земли может опубликовать свою музыку, и если она интересна и входит в резонанс – вуаля. Да и вообще у нового поколения музыкантов есть все инструменты – не нужно подпольно охотиться за пластинками, не нужно копить на студию. Сегодня можно сделать записи студийного качества на обычном ноутбуке, просто используя хороший софт. И на фоне таких технологий у каждого желающего есть огромные перспективы.