Преподаватель Лейденского университета Эди Коэн – представитель старейшей в Голландии еврейской семьи. В интервью Jewish.ru она рассказала, как ее предкам из гетто удалось создать глобальную компанию Unilever, кого из ее семьи спасла в Холокост невестка Рихарда Вагнера и почему она не ходит в синагогу, но работает в Еврейском фонде социальной помощи.

У тебя очень интересная семья. Когда твои предки эмигрировали в Голландию и откуда?
– Они перебрались в Голландию из Германии. Это было очень давно – наверное, пять поколений назад, в начале XIX века. Семья моего деда по материнской линии поселилась в Куленборге – это маленький городок в центре страны. Работали нотариусами, считались в городке важными персонами – сейчас в Куленборге есть несколько улиц, названных в их честь. А вот моя бабушка по материнской линии происходит из другого места, совсем маленького. Это городок Осс на юге Нидерландов, где живут в основном одни католики. Непонятно, что там делали евреи, тем более с фамилией ван ден Берг. Тем не менее семья была большая – 17 детей, из которых моя бабушка была самой младшей. Бабушка говорила, что она не вышла ростом, потому что на нее уже родителей не хватило. Родители к тому времени были активно заняты в бизнесе. Мой прадед начал производить маргарин – в результате вместе с партнером создал компанию, которая впоследствии выросла в Unilever. Кстати, мои дед и бабка были кузены, так что я продукт кровосмесительства.

Получается, это была очень богатая еврейская семья?
– Скорее состоятельная. В семье женщины получали денежные выплаты, а акции компании унаследовали сыновья. Мы с дочкой были недавно в Нью-Йорке, я ей показывала дом на Парк-авеню, где живут какие-то мои дальние родственники. Это правнуки тех, кто унаследовал акции.

Чем занимались родственники из семьи отца?
– Более традиционным еврейским промыслом: были старьевщиками, торговали коврами. Правда, они тоже потом основали компанию по производству ковров, но быстро ее продали. После этого в семье были в основном фармацевты – и мужчины, и женщины. Мой отец, например, был профессором фармацевтики. Да и вообще родственники по отцовской линии – тоже все довольно известные. Мой кузен Йоб Коэн был предыдущим мэром Амстердама и остается в политике. Не подумайте, что я хвастаюсь. Просто Голландия – маленькая страна, и еврейская община тут довольно старая.

Как ваши родственники пережили войну и немецкую оккупацию?
– Моим родителям, уже на тот момент женатым, удалось уехать в Швейцарию. А деда и бабушку депортировали, но их спасла Винифред Вагнер.

Дочь Рихарда Вагнера?
– Жена его сына, англичанка. Для нее это был своего рода страховой полис. Она не была видной нацисткой, но с Гитлером дружила. На всякий случай она решила вытащить из концлагерей несколько видных евреев – на тот случай, если у Гитлера дела не заладятся. Деда и бабушку сначала отправили в Берген-Бельзен, но оттуда забрали и переправили в Северную Африку, где их обменяли на немецких военнопленных. После войны мой дядя даже выступал на суде Винифред Вагнер в Нюрнберге, был свидетелем защиты. Дед был к тому времени уже слишком слаб для этого.

Почему после войны твои родители все же решили вернуться в Нидерланды?
– Так получилось. Отец первое время подумывал уехать в США, ему там предложили работу в одном из местных университетов. Но в конце концов было решено вернуться. В первые годы после войны им было очень трудно. Не столько материально, сколько психологически. Мои родители всю войну провели в Швейцарии, жили в безопасности в Женеве, там родился их первый ребенок. Не то чтобы они там наслаждались жизнью, но им было несравненно легче, чем тем, кто остался. Двоюродный брат моего отца погиб в лагере смерти, в Собиборе. Да и почти все евреи в Голландии погибли. Не то чтобы моих родителей за что-то упрекали, но они сами чувствовали себя в какой-то степени виноватыми – хотя, конечно, что они могли сделать?

Вина выживших...
– До немецкой оккупации в Голландии было более 100 тысяч евреев. Когда же я росла в начале 1960-х в Блумендале, городке недалеко от Харлема, я была единственной еврейкой в классе. И мы вообще не знали никаких евреев, кроме наших родственников.

Вы были членами какой-то еврейской общины? Ходили в синагогу?
– Нет. В школе у нас были уроки религии, но я от них была освобождена. Другим детям объясняли, что я еврейка, и я сидела одна в классе и делала домашнюю работу. Но на самом деле я не ходила на эти уроки не потому, что я еврейка. Просто мой отец не хотел, чтобы я на них ходила. Он был атеист.

Он не стал религиозным? Многие европейские евреи, которые до Холокоста были очень далеки от религии, после войны начали ходить в синагогу.
– Нет, мой отец даже наоборот, еще больше укрепился в своем атеизме.

Как насчет тебя?
– Я не религиозна, но абсолютно точно ощущаю мощную идентификацию с еврейством. В общем-то, поэтому я стала членом совета попечителей в благотворительной организации Еврейский фонд социальной помощи (JMW, Joods Maatschappelijk Werk). Я им так и объяснила: я еврейка, но ни к какой синагоге не принадлежу и ни в какой общине не состою. Впрочем, наверное, в Голландии 70 процентов евреев такие же, как я. Мои дети тоже не ходят в синагогу. Их, как и большинство других современных голландцев, вообще не очень волнуют вопросы происхождения.

Чем занимается ваш фонд?
– Одна из основных его задач – это распределение финансовой компенсации жертвам Холокоста и их семьям. Сейчас непосредственно самих жертв Холокоста осталось очень мало, но вот их дети и внуки зачастую испытывают огромные психологические проблемы. Особенно внуки, что интересно, то есть третье поколение. Впрочем, наверное, о проблемах второго поколения мы знаем меньше, потому что раньше на это не обращали внимания. У поколения моих родителей на психологическую травму Холокоста никто не обращал внимания. Еще мы помогаем вновь прибывшим. В последнее время еврейская община тут растет благодаря русскоговорящим евреям из бывшего Советского Союза и израильтянам. Израильтяне, кстати, часто обращаются в наш фонд, но их интересуют вопросы повседневной жизни – где снимать квартиру, какие школы выбрать. Но евреев в Голландии все равно не очень много. Кроме того, более религиозные общины живут особняком. У них своя взаимопомощь. Наш фонд, конечно, еврейский, но он помогает всем, кто к нам обращается, независимо от происхождения и вероисповедания.