Они познакомились во время войны в «столыпинском» вагоне по дороге в Казахстан – бывший полицай и репрессированные корейцы. Дружили потом больше 30 лет. В интервью Jewish.ru врач-терапевт из Тбилиси Светлана Ким рассказала о друге семьи Павле Натарове. Она думает, что именно он спас от расстрела еврейскую девочку Раю Агранович, чью историю мы рассказывали вам совсем недавно.

Раиса Задера всю жизнь ищет Павла Натарова и вдруг – ваш отклик. Как узнали об этой истории?
– Каждый день просматриваю интернет. У меня много друзей, пациентов, все что-то пишут, вопросы задают, ссылки разные присылают. И тут женщина из Израиля рассказывает историю своего спасения. Прямо сердце екнуло. Павел Натаров! Он был другом нашей семьи, точнее, моих бабушки и дедушки.

Мои бабушка и дедушка по национальности корейцы – Вера и Николай Ким. Правда, бабушка наполовину японка, ее девичья фамилия Намикоши. Они познакомились на острове Сахалин в трудовом лагере, скорее всего, в начале войны. Оба были молодыми, «зелеными». Оба под надзором. Так и держались вместе. Подростковая любовь их связала. Дед работал на лесоповале, бабушка была прачкой. Зимой то ли 1943-го, то ли 1944 года их, как и многих других неблагонадежных и «шпионов», посадили в «столыпинский» вагон – его еще называли вагон-зак, вагон для заключенных – и повезли в Северный Казахстан на поселение. Как рассказывала бабушка, мороз был минус 40. В вагон их загоняли, как скот. В каждом вагоне находилось человек по 500. Каждый день военные выносили обмороженных или погибших от голода и тифа людей.

Блатные, политзаключенные (по большей части интеллигенция) и неблагонадежные – вот эти все «шпионы» ехали вместе. Группы постоянно дрались между собой. Были случаи, что кого-то в драках убивали. В общем, страшно было. В этом вагоне дедушка с бабушкой и познакомились с Павлом Натаровым, а также с семьей чеченцев Гайсумовых, с политзаключенной Зиминой из Сибири, которая не признавала советскую власть, физиком Борисом Николаевым. Это вот тот костяк, каким они все дружили многие годы.

Расскажите о Павле Натарове. Что о нем знаете?
– По национальности дядь Паша – это я его так называла – был еврей. То ли польский из шляхтичей, то ли с Западной Украины. Точно не скажу. Когда война началась, он хотел на фронт добровольцем уйти, но почему не ушел или не взяли – не знаю. Во время войны работал в полиции. Сам об этом говорил. Но там какая-то история, я до конца ее не знаю. Вроде, он не полицаем был, а помощником. Рассказывал, что от полицаев он очень многих людей спасал, прятал в лесах, подвалах. В итоге кто-то из полицаев на него донос написал. Дядь Паше и еще нескольким людям удалось скрыться на каком-то хуторе. Они пробивались к своим, к партизанам. Но его забрали энкавэдэшники, объявили предателем и отправили в лагерь. В «столыпинском» вагоне дядь Паше сильно защемило палец. Возможно, грязь попала. Пошло заражение. Пока доехали до Актюбинска, рука вздулась, посинела, началась гангрена. Местные врачи сделали операцию, ампутировали левую руку по локоть.

Каким вы запомнили Павла Натарова?
– Дядь Паша часто приезжал к нам в гости. Он был ростом выше дедушки, плечистый. У него были густые брови, серые глаза и очень тяжелый взгляд. Он почти никогда не смеялся, не сыпал шутками. Приедет к нам в Москву из Днепропетровска – не обнимет, не поцелует. Резким движением сунет нам, детям, каждому по шоколадке «Аленка» и все. При этом он был единственным, кто нас не гонял, когда мы прыгали со стульев, скакали на пружинных кроватях или прятались под большим круглым столом в центре комнаты. Никогда дядь Паша не делал нам замечания. Молчун был. Но именно его мы в детстве побаивались. Помню, на 9 мая у нас всегда застолья организовывались. На столе, кроме закуски, всегда были стаканы с водкой. Поминали тех, кто с войны не вернулся. Дядь Паша выпивал больше всех. Молча, жестко, резкими движениями. Потом срывался. С болью, надрывом стукнет кулаком по столу: «Что, я должен умереть с клеймом позора?!» Бабушка старалась как-то отвлечь дядь Пашу, сгладить этот конфликтный момент. Соседи брали в руки баян или гитару, начинали петь какие-то песни военные, частушки.

Обида у дядь Паши была личная на власть. Помню, что мы несколько раз ездили в Днепропетровск – к дядь Паше. Стол накрывали прямо в саду. Помню шашлыки. Помню, как на рыбалку ходили, раков ловили и потом варили. Работал дядь Паша на литейном заводе – то ли завхозом, то ли заведующим складом. Жил один. Женщины рядом с ним я не помню. Бабушка и дедушка говорили, что бывшую жену его звали то ли Мария, то ли Татьяна. Ушла она от него.

Сын был у дядь Паши, Алешка. Первый раз я его увидела, когда он приехал в Москву в институт поступать. Я тогда классе в четвертом или пятом училась. Мечтал Алешка о самолетостроении, хотел в Московский авиационный институт поступить. Не взяли. Как я думаю, из-за «пятого пункта» или из-за того, что сын «врага народа». Правда, в ремесленное училище или техникум его взяли. После этого Алешка работал на том же заводе в Днепропетровске, что и отец. Там он то ли обварился, то ли вагонетка на него наехала. В общем, погиб. А дядь Паша умер от пневмонии. Бабушка тогда очень сокрушалась: «Как же так! У нас так хорошо сейчас лечат воспаление легких, а тут не справились!» Бабушка моя врачом была – кардиологом. И дед врач – гастроэнтеролог.

Как сложилась их судьба после Казахстана?
– В Казахстане дедушка с бабушкой прожили до 1963 года. Там получили первые паспорта, советское гражданство и право свободно передвигаться по всему Советскому Союзу. Потом оба поступили в медицинский: дед – в Свердловске, бабушка – в Новосибирске. В партию вступили. Когда институты закончили, в Москву приехали. Документы о реабилитации они получили примерно в 1980 году. А вот дядь Паше не дали. И мои дедушка с бабушкой, и Гайсумовы прошение сначала Брежневу писали, потом Андропову, чтобы реабилитировали человека. Они пытались бороться за дядь Пашу, но до архивов их не допустили. А ведь он так хотел доказать, может, сыну, а может, и самому себе, что он не предатель и не враг народа. Я часто вспоминаю слова дедушки: «И нас не раз спасали, и мы не раз спасали. И нам последний кусок отдавали, и мы отдавали. И нас теплом тела грели, и мы грели. Тогда по-другому нельзя было, иначе бы мы погибли. Значит, и дядь Павел не однажды кого-то спасал. Историю про спасенную еврейскую девочку я от него никогда не слышала. Но думаю, что Рае Агранович помог именно он. Столько совпадений. Фотографий только пока его у меня нет, так получилось. Сейчас вот ищу, постараюсь очень разыскать. Мы ведь уже связались с Раисой Задерой. Я рассказала, что знаю, и спросила: «Скажите, вы что хотите – хотите на могилку съездить, памятник дядь Паше поставить?» А она ответила: «Просто я хочу, чтобы у меня была его фотография и чтобы о том, что он сделал для меня, узнало как можно больше людей».