В эксклюзивном интервью Jewish.ru владелец легендарного «Русского самовара» Роман Каплан рассказал о дружбе с Бродским, Барышниковым и Довлатовым, вспомнил, как дрался с народными дружинниками, и объяснил, почему Советский Союз никогда не кончится.

Наше интервью началось с заминки. За столиком в правом дальнем углу ужинал человек, и Роман устроил официантам из-за этого разнос:
– Сколько можно повторять? Я же сто раз говорил: за тот столик никого не сажать!
Немного успокоившись, он объясняет:
– Это столик Бродского. Вот его фотография стоит, со свечами. A вон над ней висит плакат из нью-йоркского сабвея. С этим плакатом интересная история была. В конце 1980-х я в день рождения Бродского поехал в Чайнатаун, чтобы купить для праздничного ужина гуся в одном китайском месте, которое я там приметил. Сажусь в вагон метро и вижу над сиденьем напротив, где обычно вешают рекламу всяких товаров, стихотворение Бродского – это администрация общественного транспорта Нью-Йорка вывешивала иногда стихи разных знаменитых поэтов. Я как увидел этот плакат, сразу кинулся его снимать. Я был поражен этим совпадением. Пассажиры, естественно, смотрели на меня, как на сумасшедшего. Но я снял этот плакат и подарил вечером Бродскому!

Почему именно ресторан?
– Этот ресторан на самом деле полностью списан с ресторана Дома кино. Это было такое место в Москве, куда пускали только по пропускам, где собирались люди одного круга, и многие из них знали друг друга. Когда бы ты ни пришёл в ресторан Дома кино, ты всегда встречал друзей, подсаживался к ним, или они к тебе. И чувствовал себя уютно – потому что ты в «своем» месте.

Мне вот такого именно места в Нью-Йорке и не хватало. И я решил открыть в Нью-Йорке ресторан, куда могли бы прийти мои друзья, и я мог бы их встретить и накормить. У меня всегда было огромное количество друзей в самых разных сферах и слоях общества. Мне хотелось обрести место, где я мог бы встретиться со своими друзьями, а они – спокойно посидеть.

Говорят, вы открыли «Русский самовар», потому что ваша жена устала от большого количества друзей дома?
– Да, это правда, она так и сказала: «Если тебе хочется каждый день поить и кормить своих друзей – открой ресторан». Я всегда любил друзей, и они всегда у меня были замечательные.

Почему выбрали это место?
– Это помещение мне сразу приглянулось, хотя в то время Восьмая авеню, которая тут за углом, была на отшибе, сразу за ней начинался район с дурной репутацией, Hell’s Kitchen – Кухня Ада. Но это одновременно был театральный район – Бродвей тут везде вокруг. Рядом с нами был театр, в котором много лет шёл популярный мюзикл «Энни», и у нас благодаря этому театру всегда было много клиентов. Но потом мюзикл сняли, и театр тоже закрылся и пошёл на слом. Началось строительство нового здания, и поставили забор, за которым нас вообще не было видно с Восьмой авеню. И мы начали прогорать. А Бродский в это время как раз получил Нобелевскую премию. Я пришёл к нему и говорю, мол, надо спасать ресторан.

Вы знали его раньше?
– Конечно, я знал Бродского еще по Ленинграду. Как бы иначе я мог вот так запросто взять и прийти к нобелевскому лауреату? Он зажегся этой идеей и сразу сказал: «Тебе нужно говорить с Мышью». Мышь – это он так называл Барышникова.

Они между собой близко дружили?
– Да, очень близко. Бродский был для Барышникова вроде как старший товарищ, помогал ему адаптироваться в Нью-Йорке. В результате они оба загорелись идеей и инвестировали в ресторан. Мы смогли выкупить доли у моих изначальных партнеров, и «Самовар» стал тем, чем он до сих пор остаётся.

Будучи совладельцами, Бродский и Барышников рекламировали ресторан?
– Барышников – да. Он всем своим друзьям рассказывал о ресторане, приводил сюда всех своих знакомых – музыкантов из Карнеги-холла, певцов и людей балета из Линкольн-центра, своих голливудских друзей. С ним всегда приходила большая компания, много знаменитостей.

Бродский же – меньше рекламировал. Он ресторан не афишировал, хотя сам часто приходил. Но тот факт, что он тут бывал, конечно же, привлекал людей.

Каков он был в жизни?
– Он был крайне щедрый человек и никогда ничего не жалел для друзей. Но всегда держал дистанцию. Он не любил, когда к нему подходили и говорили что-то вроде: «Мы – поклонники вашего творчества».

Довлатов как-то сказал, что он практически со всеми был на «ты», но Бродскому сказать «ты» у него не поворачивался язык.
– Конечно. Бродский был гений, и все это понимали. И наши клиенты были людьми определенного круга. У нас не было входа по пропускам, как в Доме кино, но был естественный отбор. Приходили те, кому интересна культура, искусство, музыка и поэзия. У нас читали стихи, пели, музыканты играли – часто спонтанно. И была дружеская атмосфера – многие друг друга знали или здесь же и знакомились. Вайль назвал те годы – середину восьмидесятых и девяностые – «Самоварным периодом русской культуры».

Клиентура у ресторана в основном русскоязычная?
– Нет, у ресторана есть репутация и среди американцев, и приходят люди со всей Европы, со всего мира. Но, конечно, основной костяк составляет русскоязычная творческая интеллигенция. Знаете, мы однажды сидели, и вдруг Дмитрий Хворостовский запел. Взял ноту своим могучим голосом в этом, в общем, небольшом помещении. Никто сначала не понял, что вообще произошло.

Как вы сами оказались в Америке?
– Я уехал довольно рано – одним из первых. Я родился в Ленинграде, там же учился. В конце 50-х годов у меня был друг Берт Рубин – американец. Он изучал русскую словесность в советском университете, что тогда было большой редкостью. Потом он окончил учебу и пошёл работать на «Радио Свобода». А я тогда работал в Москве синхронным переводчиком – переводил иностранные кинофильмы, которые в Доме кино показывали на закрытых показах для кинематографистов. Языки я знал хорошо, и работа была замечательная – смотришь прекрасные иностранные фильмы, работаешь всего два-три часа и не каждый день и очень неплохо зарабатываешь. Но из-за дружбы с журналистом «Радио Свобода» у меня начались неприятности, которые склонили меня в сторону эмиграции.

Насколько опасно было общение с иностранцами?
– За всеми иностранцами следили. Было категорически запрещено даже разговаривать с ними. Это же была жуткая система. И конечно, иностранцы были совершенно непонятны для нас – свободные и нормальные. Я воспринимал их как марсиан.

Говорят, что вы в молодости водили экскурсии по Эрмитажу.
– Я пошел в аспирантуру к Матвею Александровичу Гуковскому – крупному советскому искусствоведу и специалисту по итальянскому Возрождению. Меня в молодости как раз интересовало итальянское искусство. И в 1961 году я начал проводить экскурсии в Эрмитаже. Из-за этого у меня были всякого рода проблемы, потому что я тогда еще не понимал, что любое произнесенное мной во время проведения экскурсии слово может дойти до «начальства». А я, конечно, критиковал советскую власть, которую не любил.

Мы были заперты в клетку, из которой не было никакого выхода. А когда ты молод, полон сил и надежд, тебе хочется всё увидеть и узнать, но занимаясь итальянской живописью, нельзя было поехать в Италию – это же абсурд! Все запреты действуют ужасно. Это было поразительное общество – оно всё было построено на насилии. Каждое свободное излияние преследовалось.

К примеру, я всегда любил шмотки и хорошо одеваться. Но появились какие-то непонятные народные дружины. Помню, как ко мне подошли двое и попросили огня, я дал зажигалку. А она была дорогой – американской фирмы Zippo. И этот малый прикурил и потом положил её к себе в карман. Я был возмущен – какая-то шпана! Я, что называется, «попёр» на них, но вдруг откуда ни возьмись появилось человек восемь молодых мерзавцев и потащили меня. Это было очень неприятно, и такие случаи происходили регулярно. Это была довольно мерзкая жизнь.

Вам нравится, как те годы изображают на экране, например, в последнем фильме Германа-младшего о Довлатове?
– Я не видел фильм «Довлатов». Мне нравился Сергей, и мы с ним были, можно сказать, приятели. Но я не люблю художественное кино про этих людей. Ведь можно найти действительно какую-нибудь настоящую хронику. Но придумывать человека, который лишь слегка похож на Довлатова?

Как вы относитесь к его творчеству?
– Дело в том, что я только в последнее время перечитал Довлатова и понял, что он, в общем-то, крупный писатель, но при его жизни, общаясь с ним, я не считал его таковым. Ну да – мило и симпатично, но только сейчас увидел остальное.

Какие у вас впечатления о современной России?
– Советский Союз кончился, но ничего не прекратилось. Я читаю о процессе Серебренникова, например, и это грустная история. Я смотрю, как журналистка федерального канала возвеличивает Сталина и прославляет убийц, и это ужасно. В стране живут бедные и несчастные люди, ужасная медицина и пенсии, на которые невозможно прожить. Десять тысяч рублей пенсия – это же кошмар! А какой-то человек может пойти и истратить эти деньги в ресторане на одно горячее блюдо.

Чем вы объясняете нынешний взлет популярности Бродского в России?
– Для меня всегда было ясно, что Бродский – огромного, невероятного масштаба человек. Всё, что он произносил, было наполнено невероятной эмоцией и мыслями, которые тебя не посещают, потому что ты не из породы гениев. Я как раз вчера снова включил его нобелевскую речь – это же поразительно, что он говорит, какая точность определений!

Но его популярность в России объясняется стихотворением про Украину (имеется в виду стихотворение «На независимость Украины». – Прим. ред.). Жили мирно и дружно – и вдруг такая война. Раздули такую дикую бойню. А война – это потери и несправедливость, убитые дети и сбитые самолеты, ужасы и бандитизм. И люди это пытаются каким-то образом оправдывать. И тут выискиваются строчки великого поэта, который написал их в стиле «а не пошли бы вы отсюда» – конечно, пошла популярность. Этим бандитам он пришелся по вкусу, и они подняли его на не нужный ему пьедестал.

За что вы любите Нью-Йорк?
– Теперь уже не люблю. Когда я приехал, это был прелестный город, а теперь превратился в чудовищно грязное место. Когда я был в Москве, то поразился чистоте. А Нью-Йорк – весь в лесах. И чудовищное движение. Народ грязный, плохо одетый, огромное количество рабочих и бедняков. Раньше мне очень нравился Нью-Йорк – в центре города была масса галерей. А сейчас выстроили эти магазины с огромными фасадами, но они стоят пустые, народу почти никого – сейчас же все покупки делаются в основном в интернете.

Вам комфортнее в Москве?
– Я вообще не люблю слово «комфортно» – вдруг все начали его употреблять. Я недавно кому-то написал, что если я услышу от людей слово «клёво» или «круто», то я с этими людьми больше не общаюсь.

Алексей Байер, Регина Глинщикова, Нью-Йорк – Москва