В восемь лет ее контузило в блокадном Ленинграде – и она почти перестала говорить. В интервью Jewish.ru Оксана Лев вспомнила, как ребенком отстреливала ракетчиков, почему ее чуть не похоронили заживо и зачем она хранила верность погибшему в Афгане.

Самые счастливые моменты в вашей жизни – какие?
– Самые счастливые моменты были в детстве, когда я жила в Ленинграде с мамой Цилей и папой Иосифом. Папа приходил с работы на обед, сажал меня на ногу и качал. Это было счастье. Я очень любила папу, и он меня очень любил. Папа работал в ДОСААФе и с 6 лет таскал меня на стрельбище. Даст мне винтовку в руки и показывает, как прицел брать, как стрелять. Мишени разные были: круглые, мишени-зверюшки. Я попадала точно в цель. Папа наблюдал за мной и говорил: «Молодец!» Это было до войны.

Тогда вы и подумать не могли, что когда-нибудь это может вам пригодиться?
– Ну, конечно! Никто не верил, что война начнется. Все, что происходило тогда в Ленинграде, вообще трудно представить. На нашей улице был госпиталь, напротив – детский дом, школа. Немцы выбирали такие объекты, чтобы людей побольше угробить. А помогали им в этом сигнальщики. Они пускали ракеты, показывая, куда стрелять, куда бомбы бросать. А ведь в госпитале раненые лежали, в детдоме – дети. Всех жителей, кто мог держать в руках оружие, мобилизовали на защиту нашей улицы, нашего района. Моя мама стрелять не умела. Она сбрасывала с крыш «зажигалки». А мне давали оружие, поднимали на крышу, привязывали веревкой к вентиляционной трубе, чтобы я не скатилась с крыши, и я стреляла в сигнальщиков. Мне было восемь лет.

Папа ушел на фронт добровольцем, как только война началась. Воевал под Ленинградом. Однажды мама получила извещение: «Ваш муж, красноармеец Лев Иосиф Исаакович, в боях за социалистическую родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был ранен и умер от ран 12 февраля 1942 года». Помню, как мама пришла домой и плакала взахлеб. «У нас больше нет папы», – сказала она. Мы обнялись и плакали вместе. В тот момент я поняла, что такое смерть. Я видела убитых, видела, как по улице идет человек, потом его – раз – свалило осколком и все – нет человека. Но это не были близкие люди. А когда не стало папы – тяжело вспоминать.

В Ленинграде я пережила самые страшные моменты в жизни. До сих пор помню свист бомб. Они летят, а я залезаю под кровать и жду – в нас они попадут или нет. Это было ужасно. Однажды объявили воздушную тревогу. Мама дежурила на крыше, а соседка повела меня в бомбоубежище. Вдруг – взрыв. Меня взрывной волной подняло в воздух и бросило на развалины. Сандружинницы выбежали из бомбоубежища, схватили меня и понесли. Соседка лежала неподалеку мертвая. Когда с крыши спустилась мама и попыталась меня обнять, я вскрикнула. У меня вся спина была черная, из носа и ушей текла кровь. Меня контузило. Думали, умру. А я вот выжила. Упрямая. Правда, долго не могла разговаривать, только «мекала» – ме-ме.

Как вы выживали с мамой в Ленинграде?
– В комнате, где мы с мамой жили, было очень холодно. Спасала печка «буржуйка» – пока было чем топить. Сначала мама ломала на дрова стулья, потом отрывала дверцы от шкафов, потом сожгла все книги. Остались у нас голые стены и кровать, на которой мы с мамой спали вместе, чтобы теплее было. Что странно, как я сейчас вспоминаю: не было дров, но деревья не пилили. Они как стояли в сквере, так и стояли. Водопровод у нас в доме не работал, поэтому летом и осенью мы собирали дождевую воду, а зимой мама набирала в ведро снег. Помню, растает вода, а на дне ведра – осколки снарядов.

Из еды был только хлеб по карточкам. Принесет мама на ладошке эти 125 граммов, нарежет кусочки с ноготок, подсушит и даст мне сухарики – не есть, а сосать. В Ленинграде у нас было много родственников, но почти все они погибли. В дом, где жила семья двоюродного брата папы, попала бомба. Большинство родных умерло от голода. У мамы была старшая сестра Рива. Муж ее ушел на фронт, а она осталась в Ленинграде. У нее было две дочери – Рита и Лена – и сын Яша. Яша был архитектором до войны. На фронт просился с первых дней, но его не взяли. Сказали: «Город надо будет восстанавливать». Яша получал усиленный паек, но все кусочки хлеба нес домой. Он умер от голода первым. Родные не могли вынести его из квартиры. Перекатили к стеночке и спали на той же кровати. Потом не стало тети Ривы, потом Риты. Представляете, что Лена пережила? Она с тремя покойниками месяц лежала в постели. И была единственной из семьи, кто дожил до конца войны.

Кто помог вам эвакуироваться из Ленинграда?
– Папин друг – дядя Зяма, Залман. Он приехал нас навестить весной 1942 года, когда папы уже не было в живых. Зашел к нам в комнату, а мы с мамой – никакие. Он вынес нас из дома, положил в машину, повез по берегу Ладоги и в товарняк сунул. Помню, что на каждой станции из вагонов выносили умерших. Однажды и меня вынесли из вагона. Решили – умерла. Если бы не военврач, не знаю, что было бы. Она подошла ко мне, приложила зеркало к губам и сказала: «Она живая! Обратно в поезд!» Меня положили в вагон. Ехали мы месяца полтора. В дороге нас кормили. Когда поезд останавливался на какой-то станции, к вагонам подходили местные жители. Кто кашку в чашечке принесет, кто лепешку в вагон сунет. Врач ходила и ругала их: «Не давайте! Нельзя им!»

Привезли нас всех в Куйбышев. Многих сразу отправили в больницу – «Пироговку». Мама там пролежала месяц-полтора, а я – больше года. Там меня ставили на ноги. Ко мне вернулась речь. Помню, как я радовалась, когда давали манную кашу. Это было счастье! Потом я гречневую кашу полюбила. Иногда нам приносили яблочко или конфетку. Уход был хорошим. Помню, придет медсестра делать уколы, по головке погладит, приласкает. Когда меня выписали, мама привезла меня в поселок Кряж. Там нам дали комнату в бараке. Работала мама начальником смены на швейной фабрике при лагере, в котором отбывали наказание жулики, убийцы, спекулянты. В 1944 году – в 11 лет – я пошла в первый класс. Я была худенькой, маленькой, не выделялась среди других детей. Из предметов мне больше всего нравилась математика. Выросла – стала бухгалтером.

Расскажите о послевоенной жизни. Почему решили остаться в Куйбышеве?
– Мама не хотела возвращаться в Ленинград. Слишком много тяжелых воспоминаний. Да и куда? Здесь худо-бедно у нас крыша над головой была. Мама работала, я училась. В 1960 году нам отдельную квартиру дали в городе. Лет с 18 я играла в народном театре при Доме офицеров. К драме у меня тяга была. Мне хотели дать направление в театральное училище, но мама забастовала: «Поступишь – я тебе не мать, ты мне не дочь!» Ей казалось, что артистки – это женщины легкого поведения. Правда, на спектакли с моим участием мама приходила.

В итоге учиться я пошла в железнодорожный техникум – на финансовое отделение. Как-то нас, девушек, пригласили на вечер в военное училище. И там я встретила молодого человека – Кима. Мать его работала в губкоме комсомола, поэтому сына своего называла в честь Коммунистического интернационала молодежи. Любовь у нас с Кимом была сумасшедшая. Первая и на всю жизнь. Ким окончил военное училище и получил распределение в Афганистан, в посольство. С ним был и его друг. Они приехали в чужую страну – молодые ребята 24-25 лет. Решили пойти посмотреть город. Их предупредили: в форме в город не выходить, только в гражданской одежде. А у них ее не было. Они решили: что такого, подумаешь. Пошли гулять в форме, и их убили. Для меня это была трагедия. Замуж я так и не вышла. Даже мысли такой допустить не могла.

Пока молодой была, занималась плаванием, велоспортом, в турпоходы ходила. В театре я играла лет до 60. Еще лет 8–10 назад принимала участие в районных и городских соревнованиях по стрельбе, которые были организованы обществом инвалидов. А сейчас вот из дома почти не выхожу. Единственный праздник, который я отмечаю всегда – раньше с мамой и друзьями, а теперь одна, – это 9 мая. Помню, когда война только закончилась и мы праздновали День Победы впервые, у меня в душе было щемящее чувство и вопрос: почему папа не дожил до Победы?